Читать книгу Степь 2 - Александр Берник - Страница 4

Темнота в бане, куда закрыли Райс была хоть глаз коли. Снаружи о стену что-то долго брякало. Складывалось такое ощущение словно заваливали вход большими брёвнами, и с каждым ударом звуки снаружи становились всё глуше и вроде как дальше. Толи Матёрые, запершие её отдалялись, толи она с этой баней проваливалась в тартарары.

Затем всё смолкло и наступила мёртвая тишина. С непривычки от такой звуковой изоляции даже в ушах зазвенело и засвистело на разные лады. Рыжая прощупала толстую входную шкуру, где при входе так и оставалась стоять как вкопанная, всё ещё не смерившись с действительностью и не веря в своё заточение. Так деву ещё ни разу не наказывали.

Настороженно прощупав вход поняла, что и впрямь заложили брёвнами и так плотно законопатили, что не только лесной шум сквозь них ни проникал, но и воздух не просачивался.

Райс наощупь принялась изучать окружение. Как по ней, то внутри эта тюремная баня показалась меньше, чем выглядела снаружи. Полог, выстроенный на всю длину, устелен мягкими шкурами, и меха навалены не в один слой, что наталкивало ярицу на мысль о подготовленном спальном месте.

У входа стояла кадка-долблёнка полная воды. В ней нащупала питейный черпак, плавающий словно лодочка, говоривший, что вода предназначена для питья, а не для банного камня с коего пар вышпаривают. Она тут же проверила питьё на вкус. И действительно вода чистая, свежая, холодная до ломоты в зубах словно родниковая.

Банный камень лежал тёплым, даже терпимо-горячим по ощущениям. Осторожно обшарив его руками нашла глиняный горшок, и сунув в него любопытствующий нос определила, что в нём оставлена еда. А пронюхав как следует даже определила по запаху напаренную кашу, притом отчётливо поняла какая именно.

Пахло вкусно, заманчиво, но рыжая не чувствовала голода, поэтому блюдо оставила на потом, а сама продолжила обследование тюремного помещения путём дальнейшего прощупывания всего до чего дотягивалась в этом абсолютно тёмном пространстве.

В дальнем от входа углу обнаружилась помойная лохань. Сухая, благоухающая свежеструганным деревом. Райс даже рукой пошарила внутри, не понятно-что, выискивая, но лохань оказалась пуста словно только что выстругана и поставлена.

Пол под ногами – сушенная глина, утрамбована до твёрдости камня. Стены с потолком бревенчатые и так ладно подогнаны бревно к бревну, что и дыры не прощупывались в стыках, словно единый монолит, будто вот так и выросли, сросшись друг к другу. Обойдя вокруг и излазив все углы, завершив проверку ярица сделала вывод: «Прям посадили со всеми удобствами».

В бане чувствовалось приятное тепло, будто её сутра нагрели, а теперь она медленно остывала, и усердно лазая по её внутренностям девонька слегка упарилась. Оттого скинула с себя рубахи, шитые золотом, раздеваясь догола растирая взмокшее тело и почувствовав ни во что не одетую свободу сладко потянулась стройным девичьим станом.

Сложила рубахи на пологе у входа и забралась в мягкие меха, свив из них у стенки целое гнездо. Развалилась, расслабилась в неге, ощущая нежность шкур голым телом, обволакивающих мягкостью пуха. Расплылась в довольной улыбке, закрыв в окутавшем блаженстве глаза…

Проснулась резко, даже вздрогнула от непонятной внутренней тревоги. Темнота беспросветная, тишина полная. Сон слетел, как и не было. Сразу вспомнила, где находится. Села, ноги под себя подобрала, прислушалась. Ни единого звука ни откуда. Даже приложив ухо к тёсаному бревну не смогла услышать ни одного шороха, что хоть отдалённо бы нарушал безмолвие, словно в раз оглохла на оба уха.

Протерев спросонок слипшиеся глаза и повертев головой, не обнаружила ни единого светлого проблеска. Даже мизерной искорки, даже крохотного пятнышка в глубине черноты. Сколько бы ни всматривалась и как бы не таращила зенки, ничего не смогла разглядеть.

Тут от натуги захотелось по-маленькому. Вспомнив про помойную лохань, наощупь двинулась в дальний угол. Та стояла на месте, никуда не делась. После справления естественной нужды придерживаясь лежака подкралась к другому краю, к выходу, решив, что пора одеться и приготовиться к встрече гостей, что за ней вот-вот придут и выпустят на свободу.

Но тут её ожидал первый сюрприз. Одежды на том месте, где оставила, не оказалось! Дева ленно и нехотя, ещё не отойдя как следует ото сна охлопала полог вокруг, с каждым ударом сердца заводясь нешуточной тревогой, а в конце концов доведя себя до истерики принялась искать свои рубахи с остервенением. Обрыла лежак, сначала скопом перемешивая шкуры, затем перетряхивая по одной. Облазила пол на корячках, зачем-то ощупала стены, но так и не нашла рубах, расшитых золотом, словно сквозь землю провалились или испарились в банном воздухе.

Зачерпнула черпак студёной воды. Попила, остужая разгорячённое поисками тело изнутри. Остатки плеснула в лицо и бросив ковш обратно в колоду, размашисто утёрлась рукой чуть ли с плеча.

Прокралась к камню, нащупала горшок. Залезла в него носом и тут сразу поняла для себя причину всего непонятного. Пока она спала, здесь кто-то похозяйничал. Каша в горшке имелась, но другая, не вчерашняя! Ложка, утопленная в еде, приглашала отведать угощение, отчего на этот раз Райс не стала отказываться. Наклонилась над глиняной посудиной и наскоро закидала в себя половину содержимого горшка, оценив кашу как «совсем неплохо» для кормления пленной царской дочери.

После приятной и вкусной процедуры вновь вернулась на лежак закутываясь в шкуры, по ходу тут же убедив себя, что одежду как почистят, доставят ей лучшем в виде. На том сама себя и успокоила.

В общем-то, если бы не полная слепота и давящая глухота, условия для отсидки наказания оказались в высшей степени царские, что вполне порадовало кутырку на сытый желудок, да ещё не плохо выспавшуюся. Она обустроила меховое гнездо и развалившись в пушистой неге задумалась.

Первое, что вспомнила ярица – вчерашняя бабья пьянка. Ой, не понравилось рыжей поведение маминых ближниц, особенно воинственных Матёрых. Вели они себя уж больно нагло и вызывающе. Нарочито пренебрежительно к её почти «царскому величию». Она никогда ещё с подобным не сталкивалась в своей жизни.

И что самое обидное, от них не было никакой защиты, так как главная защитница – мама родимая, сама же их пьяный разгул и возглавляла. Хоть бабы и напились, но забыться настолько и притом вот так все разом, что-то это не похоже на просто так. Что же произошло? Во что она опять влипла?

А может это не у мамы терпение лопнуло, а у её ближниц, распоясавшихся матершинниц? Вот они и навалились на царицу гуртом и потребовали наказания дочери? Да Райс вроде ни у кого из них на мозолях не прыгала и соли на их раны мешками не сыпала.

Ну, подумаешь дочерей кой-кого пару раз прижала да попинала слегка для лучшего понимания кто у неё в шатре самая главная. Ну, по шее кой-кому врезала. Ну, фингалом наградила, выбив пару зубов. Так те сами виноваты, куры бестолковые. Она же им сразу, притом добром сказала, чтобы не лезли к ней со своей слюнявой дружбой. Она же их в подруги ни звала, ни приглашала, ну и нечего набиваться. Это ж Райс самой решать кого к себе приблизить, а кто пускай пока погуляет в сторонке.

Потом вспомнила Такамиту и Шахрана-дрища, вечно укутанного в балахон. Подумала про коня Ветерка, единственно настоящего любимца, а следом закружилось в голове сладостное безумие. Замелькали калейдоскопом девичьи мечтания. А как же без них девке её-то возраста?

Вот представила она себя Великой Воительницей, ведущей в бой бесчисленные девичьи орды. Супостаты как один разбивались её преданным войском, пленялись армии и целые народы падали на колени. Неугодные Великой и Ужасной лишь по взмаху руки исчезали, как и не было, а она вся такая в золоте, Непобедимая и Величественная гарцевала на своём Ветерке как царица Небес. Нет, царская дочь не воспринимала себя пупом земли, потому что это было для неё мелковато и не достойно её величия. В своих мечтах рыжая стояла на одной ноге с богами, а может и повыше, по крайней мере указывать они ей побаивались.

Эти мысли о себе Великой и Всесильной занимали почти всё время необузданных мечтаний, что не позволяло деве размышлять о истинных реалиях и задаться как положено при наказании нужными вопросами, требующими покаяния и внесение изменений в своё недопустимое поведение.

Долго она в мыслях билась с вражьими полчищами, вертясь с боку на бок и в азарте размахивая руками. Мимоходом сквозь нескончаемые бои, как-то само собой Великая Воительница решила, что вроде как снова хочет есть. Сползла к банному камню, нащупала горшок. Зачерпнула ложкой содержимое и закладывая в рот, продолжая при этом мозгами витать в розовых облаках… резко опешила, даже как жевать забыла, замерев от неожиданности. В горшке, вместо недоеденной каши отыскала мелкорубленое тушёное мясо с пряными пареными кореньями!

Райс настороженно оглянулась в кромешной темноте без единого просвета. Прожевала захваченные в рот куски, опустила деревянную ложку обратно в глиняную посудину. Кто-то поменял еду, притом, только-что. Но ведь рыжая и глаз не сомкнула на этот раз, не спала как в прошлый раз. Оттого обязательно должна была незваного гостя или здешнего хозяина заприметить. Ну или по крайней мере, если не глазом узреть, то хоть слухом уловить того, кто обновил горшок.

Непонятно что заставило деву подойти к лохани, но Райс, нащупав бадью для начала потрясла, а затем и понюхала свои отходы. Но девственно чистая лохань, благоухала струганным деревом. Будто кто старую забрал, а новую выставил.

– Кто здесь? – тихо, с дрожью в голосе вопрошала она перепуганным шёпотом, при этом всматриваясь непонятно куда и прислушиваясь изо всех сил непонятно к чему.

Но в ответ, звенящая тишина. Всё такая же пустая и пугающая. На трясущихся ногах, подкашивающихся в коленях, она двинулась наощупь к входу, по пути хлебнув колодезной воды, что ни в какую не нагревалась тёплой бане. В очередной раз плеснув остатками в лицо, привела себя в адекватное состояние, отгоняя страх, зарождающийся в животе.

Входная шкура как висела, так никуда и не делась, запечатывая выход к свободе. Закладные брёвна тоже отчётливо прощупывались, никто их не растащил на дрова. Прижалась спиной к стене. Руки, ноги со страха потрясывает. Пленница, набравшись смелости по новой спросила темноту, надеясь на хоть какой-нибудь ответ:

– Банник,19 это ты?

Но никто не ответил, сколько бы рыжая не мучилась в ожидании. Тут вдруг пришли на ум мысли о нудных учениях, которые кутырка всегда считала ненужными. Попыталась припомнить хоть что-нибудь про банные ритуалы, да и о самом баннике как полужити.

Только, как назло, ничего не вспоминала её бестолковая головушка, поражая хозяйку своей пустотой и паутиной забвенья в углах памяти. Да и как могла она что-то вспомнить из того, что пролетело сквозняком, влетая в одно ухо и вылетая в другое. Как нельзя забыть того, чего вовсе не знал, так нельзя вспомнить то что в бестолковой голове ни на мгновение не задержалось.

Постояв недолгое время без движения Райс настороженно и скованная страхом, неожиданно почувствовала, что в бане вроде бы как холодно стало. Толи от входа дуло, хотя сквозняка не чувствовалось, толи от страха зуб на зуб не попадал.

Дева с опаской нащупала трясущейся рукой край лежака и так же не торопливо, затаив дыхание забралась в мягкие шкуры, то и дело по пути протягивая руки вперёд и по сторонам, всякий раз ожидая кого-нибудь нащупать, но ярица по-прежнему оставалась одна в этом поруби, законопаченная от всего мира.

Свив заново гнездо, только на этот раз пристроившись в самом углу, прижалась спиной к бревенчатым стыкам, чтобы обезопасить тылы. Отдышалась, прикрывшись шкурами и немного успокоилась. Выждав длительную паузу, но не дождавшись сторонних раздражителей принялась в очередной раз вызывать того, кто хозяйничает в бане.

Сначала робко спрашивала, трепеща осиновым листом. Затем умудрилась обидеться, что кто-то невидимый не желает, видите ли, разговаривать с царской дочерью. Разойдясь, принялась требовать. И в конце концов, распалилась в негодовании настолько, что в истерике принялась горланить диким ором на невидимого наглеца, нежелающего с ней разговаривать. Угрожала ему казнями, от одного лишь описания коих у самой рыжая шевелюра вставала дыбом, представляя воображаемые ужасы как наяву.

Выплеснула сгоряча все ругательства в большинстве своём матерные, хотя и не матерные тоже все собрала, что вспомнила. В самом конце окончательно охрипнув от собственного поносного ора, перешла на слёзные мольбы, а когда закончился и этот запас, разревелась в сиплый голос, выплёскивая весь напряг горькими девичьими слезами. А поревев от души, успокоилась и обессиленная уснула …

Пробудилась дева так же, как и прошлый раз. Вокруг ничего не поменялось. Всё та же темнота и безмолвие. Сон слетел порывом, и она совсем его не помнила. Только сейчас стало по-настоящему страшно. Рыжая неожиданно вспомнила, будто кто осознано толкнул в голову мысль, что ярицы молодятся по законам Троицы только одну заповедную ночь, а она сидит взаперти почти уже третий день как минимум.

Вопросы запрыгали лихорадкой и все как один канули без ответа. «Что за дела? За какие грехи заперли в темницу? Как долго будут держать? И что надо сделать чтобы выпустили?»

Истерика началась, по сути, с самого пробуждения. Дочь степной царицы принялась биться в бревенчатые стены. Колотить от отчаянья кулаками лежак. Неистово терзать входную шкуру, закрывающую путь к её свободе. Долго кричала, настоятельно у кого-то требуя, чтобы выпустили немедленно или хотя бы кто-нибудь откликнулся. Но её метания оказались напрасны. Темнота с тишиной оставались беспросветными, равнодушными и безучастными.

После выплеска ярости навалилась серая апатия. Мысли разом покинули рыжую голову, да и силы за одно, превратив мускулистое натренированное тело в дряблый кусок жёваной плоти. Райс, забившись в угол на пологе, просто сидела сиднем уставившись «в никуда».

Долго ли коротко ли она таращилась в темноту, находясь в аморфном состоянии, кутырка не помнила, но закрутивший ни с того ни с сего живот, позвал к струганной лохани, выводя деву из глухого ступора.

Несколько придя в состояние адекватности, Райс устроила помывку завядшего тела ледяной водой из вечно наполненной кадки. Лишь основательно замёрзнув и приведя себя в привычный героический тонус, вновь зарылась в мягкие шкуры обсыхать и греться. Процедура с бодрым купанием вернула ярицу к живой активности, и она принялась заново обдумывать сложившуюся ситуацию, только, как и в первый раз все её размышленья пошли по проторённой дороге, уводя рыжую в мир бурной фантазии о себе любимой.

Только вот в какой-то момент фантазии неожиданно пресеклись будто кто её вытянул за шкирку из мира безудержных грёз. Дева неожиданно осознала, что делает это как-то «не по-своему». Царская дочь в причудах всегда видела себя на месте Матери степных народов и последние помыслы не являлись исключением. Вот только дева не просто мечтала о безграничной власти и могуществе, о лихих походах в сказочных странах, далёких и манящих экзотикой, а неожиданно для себя задумалась над решением проблем, что множились горами, как бы вырастая из-под земли то там, то сям в её немереном царстве. И все эти проблемы как одна оказались какие-то не правильные, ставившие молодую царицу в тупик, что никак не походило по определению на безоблачные девичьи фантазии, и ей это не понравилось.

Выгнанная непонятно кем из собственного мира грёз, она неожиданно взглянула на себя со стороны и ужаснулась той несуразности её сегодняшней и правительницы народов в своих мечтах. Это было первое шокирующее открытие здешнего сидения: она без мамы и её ближниц – никто, неспособная пока вообще ни на что путное.

Эта мысль настойчиво впёрлась в сознание, даже не спросив на то разрешения у хозяйки. Стало обидно. Перебирая в голове, что ещё не знает из нужного и не умеет из того, что обязана уметь любая правительница, дочь великих царских супругов пришла ко второму нерадостному выводу, что оказался явным и предсказуемым. Райс даже несказанно удивилась, подумав, а где же были её мозги раньше-то?

Она тут же вспомнила, что мама никогда не заставляла заниматься боевыми науками. Райс осваивала их самостоятельно просто потому, что в этих делах у неё всё получалось, а значит нравилось. Мама тащила дочь чуть ли не за уши заниматься потусторонними науками, познавать колдовской и неведомый мир, настоятельно тыкая носом в это ученье.

Только Райс как могла увёртывалась, потому что там у неё всё валилось из рук, поэтому и не нравилась эта «нудятина». Только теперь, посаженная в чудо-место, насквозь пронизанное колдовством, Райс на собственной шкуре почувствовала, как же мало она об всём этом знает. Как слаба и беззащитна перед потусторонними силами в этой колдовской поруби. Куда уж там воротить страной, которой ведь не просто так управляют именно клан «меченых».

Тут же посетил парализующий вопрос, заданный мимоходом самой себе: «А что, если я ни выйду на свободу пока не разрушу чертог заточения своим колдовством?». И поняв, что если это так и задумано, то ей тут, бездари, сидеть целую вечность, отчего вновь принялась горестно рыдать от собственного бессилия …

Очередное пробужденье оказалось тяжкое и ни в какую неподъёмное. Сначала никак не могла проснуться и отделаться от сна. Каждый раз вроде просыпаясь, только тут же засыпала снова. Наконец, окончательно проснулась, но не желая вылезать из шкур долго ворочалась. И только позыв к помойной лохани заставил деву спустится с полога. Попила воды. Умылась, плеснув остатками в лицо. Уселась, скрючившись в три погибели на полог и начала мучатся от безделья.

Мука оказалась по хлеще пытки, невыносимая. Глазами ничего ни видно, ушами ничего ни слышно, лишь сама с собой наедине и своими мыслями. Чокнуться можно от такого сочетания.

Тут пришла в голову радостная идея. Она нежданно-негаданно нашла себе занятие! Райс решила устроить физическую тренировку. Загрузить, так сказать, и тело, и разум усталостью мышц. «Точно», – рассудила рыжая и тут же принялась задуманное воплощать в жизнь.

Принялась делать растяжки с размашками, отжималась, скакала и делала всё что смогла выдумать своей причудливой фантазией. К тому времени своего сидения она уже мало-мальски ориентировалась в замкнутом пространстве. Благо оно не менялось колдовским образом, как та же еда по три раза в день.

Прошло достаточно много времени, пока молодая и здоровая дева устала окончательно. Запыхавшись от физических упражнений и загнав сердечко до галопа, она закончила свои занятия обливаясь с головы до ног ледяной водой из жбана, по-прежнему заполненного до верху. Утёрлась шкурой из своего спального гнезда и опять пристроилась на пологе отдыхая и думая, чем бы ещё заняться от нескончаемого безделья.

Царская дочь обрадовалась, даже почувствовав голод, посчитав что это тоже какое-никакое занятие. Лишь опустошив горшок на добрую половину, где в этот раз парил наваристый грибной суп, забралась назад в свой обжитый уголок, и в который раз принялась маяться от ничего неделания, даже тихонько повыла от безысходности …

Райс уже давно потеряла счёт времени. Она уже не понимала день или ночь за пределами бани. Если в первые дни она как-то пыталась определять время суток, то теперь ей стало наплевать. Тут в пустой башке впервые промелькнула нехорошая мысль: утопиться в жбане с колодезной водой, потому что терпеть эту муку становилось невыносимо.

Кутырка, с присущей ей фантазией тут же в красочных картинках представила себе все последствия. Как мама убивается в слезах вырывая свои роскошные волосы, вскрыв проклятущую тюрьму и найдя безжизненное тело дочери. Как ближницы заламывают в горе руки, и как папа делается черней тучи, и как всеобщее безутешное горе накроет всю Великую Степь. Ком обиды за себя любимую мгновенно сдавил горло, и она зарыдала навзрыд. Скорбь по самой себе стала безмерной…

Реки слез, тёкшие по мордашке, резко прервала неожиданная мысль: «А вдруг там снаружи, что-то стряслось? Вдруг меня не забыли, а просто уже некому снаружи отпереть? Надо самой отсюда выбираться». Озарённая таким простым открытием Райс аж подскочила, спрашивая себя в голос:

– А чего же ты раньше-то сидела, дура тупая?

Вопрос прозвучал словно в опростанной бочке, резанув не только нежные уши, но и ободранные догола нервы.

Рыжая психанула на себя вскакивая на ноги и принимаясь лихорадочно прощупывать тонкими пальцами плотные стыки тёсаных брёвен стен и потолка. Выдирала оттуда что-то непонятное, то, чем эти щели законопачены, стараясь во что бы то ни стало добраться до крохотного источника света, что блеснул бы спасительным лучиком. Только из затеянного ничего не получилось, кроме того, что ногти обломала. А когда в конце концов вогнала занозу под кожу, то бросила это никчёмное дело и переключилась на входную шкуру. Пыталась ни то что совсем сорвать, а хотя бы вытянуть край.

Провозившись с ней какое-то время, и в конечном итоге плюнув и на эту затею схватила питьевой черпак и принялась рыть подкоп под проёмом, где брёвен не должно было быть. С остервенением долбила окаменевшую глину, пока деревянное орудие труда не раскололось и ни рассыпалось в щепки.

Как же она изумилась, когда, вгрызаясь в утрамбованную землю огрызками черпака, как «лбом об стену» наткнулась на огромные брёвна, вкопанные под земляным полом, притом зарытые не вдоль, а уходившие вертикально вниз на непонятную глубину. Ярица взвыла от безысходности и окончательно психологически сломалась.

Впав в необъяснимую прострацию, дева совсем перестала есть и пить, и даже в помойную лохань по надобности ходить. Завалилась на показавшийся уже нечувствительным бок и ни о чем ни думая, ни мечтая, да и вообще с отсутствием каких-либо желаний, распласталась тряпичной куклой в шкурах на пологе, теребя обрывки мыслей ни-понять-о-чём, что сами собой куролесили в голове. Будто это не она, а кто-то другой думает за неё. Как долго прибывала в том непонятном состоянии полного отупения Райс не помнила, но ей показалось это вечностью…

Вывел деву из оцепенения на грани гибели далёкий гулкий звук от входа, будто брёвна друг о друга елозят. Кутырка лишь приоткрыла опухшие веки, устало взглянув в направлении очередной галлюцинации, что начали накатывать в последнее время и на которые дева уже практически перестала реагировать. При этом ни пошевелилась и ни дёрнулась, словно у неё уже всё внутри полностью омертвело.

Лишь когда из поля зрения исчезла шкура, закрывавшая выход, а в её темницу хлынул солнечный свет, ударив нестерпимой резью по глазам, еле-еле поднялась на дрожащем локте, щурясь и во что бы то ни стало, стараясь сообразить, что перед ней, очередной глюк или реальность?

Яркое пятно света никуда не исчезало и продолжало нещадно слепить, причиняя боль, одновременно приводя отупевшую кутырку хоть в какое-то сознание, с приходом которого начало адаптироваться зрение и Райс уже отчётливо могла различить открытый входной проём. Только он пустовал. Никто в неё не появлялся. Вернее, ярица никого не видела. Она вообще ничего не могла разглядеть снаружи кроме ослепительного сияния сквозь постоянно льющиеся слёзы.

И тут Райс каким-то внутренним наитием поняла, что это не реальный солнечный свет, а божий, потусторонний, явившийся к ней в качестве приглашения на суд Троицы за все её былые прегрешения. Кутырка тяжело вздохнула, неспешно выползла из шкур, полностью прикрыв ладонью опухшие глаза и направилась в нестерпимо болезненный свет, резавший даже по прикрытым глазам до боли в маковке. А тут ещё на уши обрушился шквал звуков, и рыжая, растерявшись от неожиданности со всей силы зажмурила слезящиеся глаза и заткнула ладонями уши.

Стояла она в проходе долго, привыкая к забытым звукам, что со временем через прижатые ладони стали превращаться в знакомый шум леса с безудержным и самозабвенным пением птиц. Райс медленно убрала от ушей ладони, вытирая ими мокрое от слёз лицо. Звуки птиц ворвались в голову сильным и резким ором, но постепенно становясь терпимым.

Утерев слёзы, принялась за зрение. Сильно щурясь и загораживаясь ладонями, постаралась приоткрыть веки. По глазам прошлась болезненная резь и вновь хлынули слёзы. Только уставившись под ноги стала различать траву. Слёзы по ресницам капали вниз, а зрение постепенно стало возвращаться к пленнице.

Наконец, по-прежнему щурясь и прикрываясь одной ладонью, а второй рукой удерживая своё шаткое положение держась за проём, дева перевела взгляд вперёд и сквозь слёзную муть смогла различить трёх белых как снег вековух,20 замерших прямо перед ней словно выструганные идолы.

Они предстали во всём белом с головы до ног. С седыми словно покрытые инеем распущенными волосами, в длинных до земли светящихся белых рубахах и с высокими белыми посохами, что держали в скрюченных руках. Стояли вековухи молча, без какого-либо движения и внимательно разглядывали голую пленницу, будто чего-то ожидая.

То, что она попала на тот свет Райс даже не сомневалась и от этого осознания в душе почему-то стало легко и расслаблено. А чего дёргаться, когда уже всё кончено?

Глаза рыжей постепенно обвыклись, хоть и приходилось всё ещё сильно щуриться, но дева уже могла разглядеть их в деталях. Вековухи стояли хмурые, если не сказать злые ни пойми с чего, но это её тогда почему-то не удивило. Рыжую тогда больше интересовал вопрос сколько её мучили, прежде чем она умерла и поэтому задала его в слух измождённым голосом:

– Сколько времени я сидела взаперти?

Ответили ей не сразу, а через паузу, притом довольно длинную.

– Сколь надо, столь и сидела. Как положено, две седмицы.21

Тон вековухи показался наглый и злобный, что тут же заставил рыжую забыть о потустороннем мире, автоматически переходя в реальный.

– Всего две седмицы? – резко вскинулась в неописуемом изумлении и в первом эмоциональном возмущении после заключения бывшая узница, буквально вскипев от возмущения, пологая, что сидела там не меньше двух лун,22 и эти старые ведьмы её просто дурят.

Но вместо ответа на экспансивную реакцию девы, одна из вековух сама неожиданно потребовала ответ. Притом настолько жёстко и зло, будто обвиняла Райс по жизни во всех грехах, вместе взятых:

– Чё решила, непутёвая?

Царская Дочь даже дёрнулась как от хлёсткой и унизительной пощёчины, но тут же непонятным образом успокоилась и не раздумывая ответила. Притом сказала первое что пришло на ум и даже сама удивилась тому, что выдала. Словно это не она ответила, а кто-то за неё.

– Учиться мне надо. Я ещё ни к чему не готова.

Эх, бедовая. Знала бы тогда ярица, что ответь она как-нибудь по-другому, может быть для неё мучения на этом и кончились бы.

Голая рыжуха, заморённая сиденьем, уронила взлохмаченную голову, потупив взгляд и увидела, как к ней босыми ногами подошла одна из ведьм,23 ведуний24 или колдуний,25 для неё тогда они были «все перемешаны в одном мешке». Погладила мученицу по растрёпанным лохмам, воткнула что-то в волосы и это оказалось последним, что запомнила Райс…