Читать книгу Степь 2 - Александр Берник - Страница 9

На дворе дело шло к лету, когда две красавицы, татуированные узорами отоспавшись почти два дня без продыху впервые вышли на совместную прогулку.

За Теремом рос огороженный лес или священная роща, как именовала её Мать Медведица. Хотя для яриц она больше походила на ухоженный сад. Аккуратные дорожки выложены тёсаным поленом, цветы высажены опрятными полянами. Ни диких зарослей травы не найдёшь, ни валежника. И земля в лесу ровная, словно вода в озере.

Только где-то в глубине, ближе к высокому частоколу возвышался странный земляной холм в полтора человеческого роста, где по ровному кругу со знанием колдовского дела были разложены большие камни.

Они на пару под ручку гуляли по чудному саду не в состоянии надышаться лесным воздухом. Гордые собой, то и дело на показ выпячивали узорные рисунки на руках и босых ногах перед встречными теремными девками.

Гуляя и показывая себя во всей красе кутырки меж собой заговорщицки перешёптывались, соображая, что их ждёт на следующем круге, чувствуя щуплыми задницами, что отдыхать им долго Матёрые не дадут. Не дали. В одно прекрасное утро Райс проснулась довольная сном, потянулась щурясь в улыбке и тут её словно «нервной плетью» по лицу врезали, так её перекосило родимую.

На скамье у лежака сидела Любовь – третья Матёрая Терема. Рядом с ней две теремные кутырки на подросте, лыбясь во весь рот от непонятной радости и с восторгом глазея на проснувшуюся. «Началось», – подумала про себя рыжая, а у самой аж ручонки задёргались в предвкушении очередной порции боли и издевательства.

По знаку властвующей руки вековухи, кутырки вскочили с мест как ужаленные и накинулись на царскую дочь словно натравленные собаки на зайца. Райс хоть и опешила от такого пробуждения, но намерено сопротивляться не стала, понимая, что бесполезно. Девки тем временем на пару принялись за её рыжие космы. Они чесали их костяными гребнями, разбирали на тонкие пряди, вычёсывая каждую отдельно. Вынув откуда-то по клубку тонких нитей из золота, принялись вплетать их в распущенные и собранные отдельными прядями волосы.

Процедура проснувшейся ярице показалась отчего-то бестолковой и уж слишком затянутой. Мало того, что она осталась без завтрака, так ещё от безделья и постоянного сидения в одной и той же скрюченной позе хотелось прибить этих криворуких и медлительных дур.

Даже после того, как они всё закончили, Любовь подошла, придирчиво осмотрела их работу, по-доброму пожурила. Так, без ругани. Указала на мелкие ошибки … и заставила всё переделать! Там ей видите ли узел не тот вывели, там плетёнка «как бык поссал», а где-то вообще у девонек руки не из того места выросли. Ярица глухо зарычала словно затравленный зверь, понимая, что сидеть ей ещё тут до посинения.

Выпустили Райс лишь на обед, когда на кухне забили в призывные котлы. «В доску» измученную чрезмерным вниманием, злую как собаку и с чешущимися руками кому-нибудь врезать если не «нервной плетью», так кулаком наотмашь, чтобы от полученного мало не показалось.

В узком коридоре у распахнутых дверей её караулила белобрысая подруга. Она-то как раз чуть и не попала под горячую руку, доведённой до тихого бешенства царской дочери. Но реакция будущей ведуньи на экзотический вид странно причёсанной ярицы несколько остудила пыл кипения рыжей ярости.

Лишь узрев её, светловолосая сконфуженно улыбнулась, засмущалась, покраснела будто девка навыдане и вместе с тем стыдливо восхитилась, широко распахнув заблестевшие глазёнки и при этом прикрывая рот ладонями явно выдавая своё замешательство.

Вид у подруги был как у кутырки подглядывающей в щёлку за чем-то непристойным, но жутко любопытным. Райс с самого начала заподозрила, что эта белобрысая дрянь обо всём этом что-то явно знает больше нужного, но рыжая находилась под надзором Матёрой, поэтому разговор у дверей не заладился. Вернее, вековуха тут же заткнула их попытку поговорить.

На обеде подружки лишь перекинулись парой слов и то с набитыми ртами, чтобы Любовь ничего не заметила.

– Давай по-быстрому, – начала допытываться Райс, – чего нас ждёт на этом грёбанном круге.

– Ну, не нас, а тебя, – так же что-то пережёвывая ответила Апити, – только почему тебя одну? Непонятно. Я ведь тоже хочу.

– Чего хочу? – взъелась рыжая бестия, – говори толком дрянь белобрысая. Чего мне ждать от этого «причесона»? Имей ввиду, я уже в таком взвинченном состоянии, что и прибить могу ненароком коли что.

– Не ори, стерва рыжая. Славу42 тебе девичью растить будут, – пробурчала Апити с набитым кашей ртом, – только как, не ведаю и не спрашивай. Наставница говаривала, мол девки… вам понравится «по самое не хочу». Мол пищать и верещать от восторга вам до мокрых ляжек.

– Что-то верится с трудом, – тут же отреагировала Райс, запивая кашу холодным молоком, – с чего бы это хорошо стало после того, как было хуже некуда. Чует моё сердечко, кровушкой умоюсь вместо колодезной воды.

– Не знаю. Но она никогда толком про круги не рассказывала. Вечно хитро лыбилась и строя утайки, догадайся мол сама. Но если учесть, что каждый новый круг круглее предыдущего, то надо ждать «подарочка».

– А почему меня одну расфуфырили? Тебе что, не надо Славу выращивать?

– Да чего ты меня-то пытаешь? Вон пытай Матёрую. Я сама в недоумках. Сказала же – тоже хочу обзавестись таким оружием, чтоб мужиков одним взглядом в поленницы складывать.

Как выяснилось после обеда, про Апити не забыли. Просто очередь до неё дошла позже, когда закончили с Райс.

Вечером перед сном к царской дочери пожаловала Любовь. Дала рыже–золотой кутырке выпить чего-то безвкусного и пожелав приятных сновидений тоном мол «вот ты и попалась дрянь рыжая» закрыла за собой дверь, предупредив напоследок, что прыгать на запертую преграду бес толку и что, когда надобно будет тогда сама откроется.

Райс, ожидая чего угодно от этого неминуемого круга заранее напугалась. Как можно удобней устроилась на лежанке и принялась ждать конца своего света, прислушиваясь к внутренним ощущениям.

Сначала почувствовала, как то, что выпила согрело живот, а затем стало опускаться вниз, растекаясь там волной приятности. Ощутила, как нечто тёплое стекло ещё ниже достигая волосатой девичьей щёлки и там разлилось во все стороны, перехватывая дух сладкой негой впитываясь в пах.

Набухла похабная бабья горошина, заныла неведомым желаньем, заскулила беззвучно требуя ласки, призывая погладить, потрепать с нежностью, ну или хотя бы прикоснуться пальчиком. Ярица задрала подол рубахи, настороженно оглядела себя в том месте, и протянув руку ни то почесала, ни то погладила. От чего низ живота ответил волнительным блаженством до кожных мурашек и трепетной истомы. В пересохшем горле будто застряло что, заставляя деву сглотнуть тягучую слюну, а лицо словно в жар бросило, покрывая лоб испариной.

Она принялась гладить свою щёлку настойчивей, запуская палец в расщелину. Та в ответ податливо «потекла» орошая вокруг себя скользкий сок вожделения. Нарастало непонятное возбуждение. Приятно было «до не могу, а ещё хочется». Мельком подумала, что если таким и будет издевательство, то согласится задержаться на этом круге. Спешить не куда.

И тут же устыдилась своей распущенности, но от осознания греха, возбуждение только резко добавилось, накатывая валом, перехватывая дыхание и захлестнув ярицу с головой, обрушилось фееричным взрывом искр и эмоций сладострастия. Тело охватила божественная дрожь, прокатывая волнами блаженства по всем внутренностям, сбивая дыхание и биение сердца, от чего рыжая издала непроизвольный сладостный стон умиротворения.

Расплылась в улыбке от неожиданно накатившего счастья, охватившего тело с разумом и всю душу целиком, продолжая себя поглаживать и запуская пальчики в срамные губы, где уж совсем сделалось горячо. «Троица, хорошо-то как», – неосознанно промелькнуло признание.

Так за мыслями о сказочном удовольствии подошла к ней вторая волна судорожной истомы. Затем почти сразу третья… Затем ещё и ещё, она уже не помнила их количество. Каждая волна заканчивалась пиком от высоты коего ярица безудержно стонала в блаженстве. А потом эти пики срослись, став непрерывными, слились в единый ураган нескончаемого наслаждения и сладостных судорог…

Райс уже не понимала, где шныряли её блудливые ручки, лишь осознавала, что пальцы болели от напряжения, вцепившись в тонкое шкурное одеяло, на коем возлегала поверх абсолютно голая, не помня, как разделась и куда кинула рубаху. Но точно помнила какими-то урывками, что всё дальнейшее издевательство происходило уже без её «ручного» участия. Всё вокруг потемнело будто светильники водой залили… Дальше в сознании лишь разноцветные пятна, плавающие в глазах… Потом видела радугу…

Очнулась в кромешной темноте. Только не от затемнения в глазах, а просто лампадка потухла. Поэтому совершенно не понимала, день на дворе или ночь. Вся мокрая и абсолютно обессиленная. Подёргав руками в разные стороны, поняла, что не только сама мокрая, но и вся постельная шкура хоть выжимай. Складывалось ощущение, что кто-то окатил водой из ковша с ведро. Плеснул на неё, а заодно и лежак намочил.

Пить хотелось будто седмицу не поили. Протянула руку к широкой скамье у изголовья. Нащупала посудину с водой, но сил поднять совсем не осталось. В теле воцарилось состояние полной измождённости и бессилия. Райс даже померещилось, что она досуха выжита, а затем ещё и высушена.

Внизу живота тукал предательский пульс, и каждый его полновесный тугой удар отдавался мягкой щемящей истомой, но терпимой пока, тут же опадая меж гулкими волнами притока крови.

Дева понимала, только не зная откуда, что лучше всего валяться вот так расслабившись и ни шевелясь, не провоцируя истому. Но пить хотелось до одури. Напряглась. Спустила на пол правую ногу, за ней левую и широко раскорячившись села, поддерживая бессильное тело трясущимися руками опираясь на лежак. Те дрожали с такой силой, что голова болталась в разные стороны. Губы скукожились в куриную попку, ссохлись и растрескались. Даже ноги тряслись в пакостной лихорадке, несмотря на то что сидела на заднице и кажется их вообще не напрягала.

Поставив ступни на прохладный пол, облегчённо вздохнула, так как внимание на некоторое время с горящей жаром промежности переключилось на ощущение приятного холода под ногами. Осторожно взяла дрожащими руками глиняную крынку с водой и жадно, расплёскивая воду по пылающим грудям выпила всё содержимое.

Но ещё когда пила, утоляя жажду, в голове пронеслось: «Лучше бы ты этого не делала». Влага долгожданной прохладой провалилась в огнедышащее нутро, моментально брызнув через поры остужающим потом, будто кожа сделалась решетом. А тут и измученная промежность защипала, возвращая чувствительность детородному органу и волна возбуждения нахлынула по новой, накрывая деву с головы до ног, будоража «бабью ягодку» да так сильно и неистово, что на границе сознания зародился испуг, что ещё чуть-чуть, и эта «хотелка» лопнет к едреней матери забрызгивая сладострастьем всё вокруг.

Ненамеренно схватилась за неё рукой, как хватаются за больное место и… стоны, крики отчаяния, мольбы вперемежку с матами. Фигурное катание по полу в лихорадке сладострастных судорог. Битьё головой обо что-то твёрдое. Вцепившиеся зубы в свисающий край одеяла, попытались во что бы то ни стало стащить накидку на себя, а там как-нибудь затолкнуть скомканную шкуру целиком между схваченных судорогой ног. Стараясь не давать пылающим ляжкам сжиматься и сдавливать ту ненасытную часть тела, что хотела и хотела, жаждала услады и взрывалась всё новыми и новыми волнами бешеного блаженства …

Это уже не походило на радужное счастье. Это стало похоже на терзанье плоти ненасытным чудовищем. Лютый зверь, что поселился между её ног, решил измотать жертву до смерти лишь бы получить желаемое…

В другой раз очухалась на половину от ненавистного кошмара, лёжа на мягкой лежанке головой на пуховой подушке как положено, только при этом руки с ногами растянули в стороны и к чему-то крепко привязали. Рыжая никак не могла прийти в себя полностью сколько ни пыталась. Тело горело огнём словно плавало в кипятке и бесчувственно сварилось до готовности. Пить хотелось до умопомрачения. Состояние глубокого опьянения в коем она прибывала не давало возможность сосредоточиться хоть на чём-нибудь.

Кто-то поднял голову крепкой рукой и поднёс к губам сосуд со спасительной влагой. Не открывая глаз и даже не задумываясь, кто бы это мог быть в её запертой светёлке, Райс жадно принялась опустошать посудину. Захлёбываясь от нетерпения, кашляя и задыхаясь, трясясь от зверского желания утолить жажду, она несмотря на отсутствие сил лихорадочно тянулась к ёмкости с водой и пила, пила, пила.

Напоив кутырку, её опять опустили в пуховую подушку. Она задышала так, будто воздух вокруг выкачали. А эта сволочь поселившаяся внизу живота всё тукала и тукала, как бы затаившись в ожидании, когда же жертва придёт в себя полностью чтобы вновь вцепиться в её волосатую щёлку кровавыми клыками и добить ярицу блаженством в сладостных конвульсиях. Дева, несмотря на то что не могла сосредоточиться, и при попытке открыть веки у неё в глазах всё моментально начинало плыть и вертеться, тем не менее попыталась ещё что-то думать.

Эту тварь, вцепившуюся между ног и надувающую там «бабью ягодку», готовую уже взорваться от переполнившего её возбуждения, Райс отчётливо воспринимала как безжалостное и беспощадное чудовище. Рыжая стала лихорадочно соображать, как его можно убить или хотя бы избавиться от этого прицепившегося к ней наваждения. Но единственное что приходило в парализованную голову, это мысль, что надо во что бы то ни стало успокоиться и не двигаться. Ибо любое её колыхание эта ненасытная тварь воспринимает как начало для новой стремительной атаки.

Кто-то вновь приподнял голову и принялся кормить с ложки непонятной бурдой, склизкой и совсем безвкусной. Или она уже просто не чувствовала вкуса? Но так как зверь при её кормёжке вёл себя смиренно и даже несколько успокоился, рыжая решила есть через силу и через не хочу, хоть этим оттягивая время его расправы. Наконец накормив, кто-то принялся развязывать руки и ноги. Райс скривилась от нежелания быть свободной и даже попыталась заныть, всем видом показывая, что не надо этого делать.

Зверская истома, почуяв долгожданную свободу словно голодная волчица вгрызлась в нежную плоть подаренной жертвы. Стон отчаяния вырвался из груди царской дочери. Она попыталась зареветь от обиды, но слёзы похоже кончились. Они отказывались литься, как рыжая не пыталась. И тут очередная судорожная волна ненавистного блаженства накрыла не только неподвластное тело, но и голову с её жалкими мыслями, не давая ничего предпринять в свою защиту, и кажется, вообще теряя осознание происходящего.

Пытка началась заново. Извиваясь и крича не своим голосом, умоляя и требуя смерти, согласная уже на всё лишь бы закончить эти муки сладострастия… Наконец наступила спасительная темнота, и силы покинули деву окончательно. Вместе с жизнью, ни пойми зачем прожитой…

Перед глазами стояла пёстрая и яркая радуга, переливаясь из цвета в цвет плавными волнами и дрожа раскалённым воздухом, что обычно плавится в степи у земли в жаркий день. Райс вяло приоткрыла опухшие веки, словно нехотя, но красота во взоре никуда ни делась. Ярица видела потолок своей светёлки как бы сквозь пёструю пелену, отчего бревенчатый свод превратился в разноцветное дребезжащее марево. Рыжая долго тупо рассматривала радужный потолок с плавными переливами, не имея в голове ни единой мысли и ни единого отголоска чувства хоть какого-нибудь.

Накрыла апатия ко всему на свете. Первая мысль, что безмятежно проплыла в пустой голове: «Вот я и померла». Это прозвучало без единой капли сожаления и абсолютно равнодушным усталым голосом, даже облегчения не испытала от того, что мучения закончились. Попыталась ощутить истерзанное тело, но его не было. Тут зародилась первая робкая эмоция – жалось к себе любимой.

Райс ощутила горло и комок обиды в нем, сжавший глотку и выдавивший слезу, смачивая глаза. Хотела её неосознанно смахнуть рукой по привычке, но вместо этого почувствовала, как рука лишь слегка дёрнулась, где-то там далеко внизу, валяясь вдоль безвольного тела. И тут в сознании явилось туловище целиком. Даже реветь как-то расхотелось, когда поняла, что тело её где-то есть. Где-то там, ниже. Распахнула глаза и попыталась поднять голову чтобы посмотреть, что от него осталось. И первое, куда она обратила вновь появившееся внимание – низ живота со всеми его атрибутами.

Дева настороженно прислушалась, заранее шевеля на голове взъерошенные волосы зарождающимся ужасом, но зверя там не оказалось. Она его не ощущала. Осталась противно тянущая тяжесть будто мышцы надорваны, но расслаблены. Понимая, что стоит ей только дёрнуться, как в полной мере почувствует боль. Ощутила жар сосков, воспалённые груди. Даже лёгкое их шевеленье при подъёме головы отозвалось жгучим предчувствием неприятной боли будто с них содрана кожа, оголив нежное чувствительное мясо.

– Лежи, не дёргайся, – потребовал старческий голос со стороны.

Райс послушно уронила голову на пуховую подушку. К лежаку подошла Любовь, светясь как весеннее солнце, и внимательно осмотрев лицо царской дочери зачем-то низко к нему наклоняясь и заглядывая в глаза, спросила равнодушным голосом:

– Ну и что плавает перед глазами?

– Радуга, – одними губами прошептала мученица, тут же почувствовав, что они перестали быть эластичными, а стали болезными, будто неживыми и растрескались глиной, высушенной на солнце.

– Во как! Радуга! – встрепенулась Матёрая, – что-то я не припомню такой зацепки на Славу. Вот у мамы твоей сколько помню по давности плавают облака, притом розовые.

Последние слова она произнесла со сдавленным смешком, и тут же приподняв замученной кутырке голову, приставила к губам посуду с тёплым пойлом пахнувшим приятным ароматом. Ярица дёрнулась, вспоминая все приходящие последствия после того, как пила в последний раз, но Матёрая тут же её успокоила:

– Всё кончено, девка. Успокойся. Мы и так тебя трижды с того света вытаскивали. У меня в последний раз аж спина взмокла как старалась, чуть сама не сдохла. Хватит с тебя, покамест. Отдыхай от наслаждений, а то ещё понравится, привыкнешь, потом оттаскивай тебя от этого за уши.

– Я умирала? – изумилась Райс сдавленным шёпотом, распахнув подёрнутые слезой глаза.

– Умирала, умирала, а как же без этого, – успокоила Любовь деву тоном будто так и надо, – но ты не бойся красавица. На этом круге помощь оказывать не воспрещается. Поэтому мы здесь никому помереть полностью не даём. Так что пей мясной отвар. Восстанавливай силы.

Спаивая наваристый отвар, Матёрая начала инструктировать деву о дальнейших действиях. Как оказалось, радуга в глазах постепенно сама развеется, как натруженное тело расслабится и полностью успокоится, но Райс предстоит научиться вызывать её по желанию, а для тренировки дверь в светёлку останется под мороком. Снять его и выйти, впрочем, как и войти в светёлку, можно лишь породив вокруг себя девичью Славу. А последняя у ярицы будет зарождаться, когда появится радуга в глазах, но тут же успокоила что это дело нехитрое. Только навык нужен, а так как Райс девка смышлёная, то сама разберётся без сторонних советчиков.

Напоив болезную царскую дочь, вековуха оставила отдыхать и посоветовала поспать. Уверив в том, что, чуток поспав, придёт в себя быстрее обычного и уже через день другой будет скакать по Терему как коза, обожравшаяся мухоморов, правда, пока как хромая коза на обе ноги, а в остальном вроде будто ничего и не было.

На этой весёлой ноте Любовь её покинула, оставив Райс одну разглядывать на потолке свою радугу. Только лишь дверь за вековухой закрылась, ярица вспомнила о подруге, но спросить вдогонку о судьбе Апити не успела, а во вслед кричать не могла от бессилия.

Белобрысая заявилась тут же, будто караулила, прошмыгнув в дверь светёлки и нависая ликующей физиономией над трижды помиравшей царской дочерью.

– Здрава будь, рыжая, – не скрывая бурной радости выпалила Апити, – ни чё ты тут себе для письки праздник устроила. Долго же ты ублажала себя, ни то, что я со своими скромными запросами. Я уж второй день вокруг терема круги нарезаю, а ты всё не насладишься собой. Ну ты ненасытная.

Райс попыталась улыбнуться на шутливый тон Апити, но тут же искривилась от боли в полопавшихся губах.

– А как ты ко мне вошла? Дверь же под мороком.

– Да легко. Ты ж сама вокруг Славу разлила. Заходи хоть всем Теремом.

– И как давно я тут отлёживаюсь?

– Да почитай деньков пять уже. Я за три управилась, а ты уж тут всем дала да выдала. Весь Терем на ушах стоял с утра до ночи.

Райс закрыла глаза от усталости, неожиданно навалившуюся камнем на грудь.

– Ладно подруга, – тут же тихо ретировалась Апити, поглаживая по руке рыжую страдалицу, – тебе нужно поспать. Сон лучшее лекарство. На себе испробовала. Успеем ещё поболтать, – и тут же спохватившись, добавила, – да. Ты завтра, коль в силах будешь вставать, рассмотри колдовскую роспись на Славу. Я от своей просто обалдела. Красота неописуемая.

И с этими словами, зародив в полуживой подруге кучу неуёмного любопытства, скрылась с глаз долой сама собой довольная. Вот же дрянь белобрысая. Ну какая девка сможет утерпеть от такой «занозы в задницу», даже будучи полуживой или полудохлой, без разницы. У рыжей вся апатия в раз улетучилась, и она, тут же преодолевая неимоверную слабость, подняла к лицу дрожащую руку и принялась её разглядывать.

Но толи радуга мешала в глазах, толи тусклый свет масляной лампадки, но разглядеть ничего не получилось, как не старалась. Так и уснула, не утолив своего жгучего любопытства.

Узор на себе царской дочери удалось рассмотреть в бронзовом зеркале лишь на второй день. Нежно-розовый, он опоясывал таз с выпуклой попой по всему кругу, начинаясь от талии и кончаясь ляжками чуть спускаясь на ноги. На другие места тела он не распространялся. А узор действительно был красив и хитро заплетён.

Любовалась Райс им долго, особенно на заднице, пока в глазах радуга не блеснула, а между ног не потеплело и ни намокло. Именно последнее обстоятельство заставило отбросить от себя зеркало словно ядовитую гадюку, быстренько одеться и выскочить на двор гулять от греха подальше…