Читать книгу Тихий Мир. Сновидцы - Александр Гинзбург - Страница 9

Не смея верить, что всё закончилось, что она уже отыграла свою четвёртую и последнюю по счёту сцену, Нина вернулась в спасительный полумрак закулисья, где уже не били испепеляюще яркие лучи софитов, а каждая чёрточка её лица, каждое движение пальца руки уже не были мишенью самого пристального внимания зрителей. Здесь было тесно, неуютно, артисты толкались перед щелями в кулисах, а в воздухе стояла удушливая смесь запахов пота, одеколона и средства от моли, но всё же это была свобода. Нина снова принадлежала себе, в то время как ещё минуту назад её жизнью управлял сценарий, написанный Натаниэлем Парсли год назад.

Во время показа Парсли всё в том же блеклом свитере и потёртых джинсах, что и на прослушивании, внимательно наблюдал за ней и Леонардом из середины первого ряда. Рядом с ним с неизменной записной книжкой в руках сидела Грета и педантично фиксировала каждый его комментарий и даже каждое отпущенное им междометие. Со стороны казалось, что Грета отмечает даже малейший поворот головы режиссёра, ведь это тоже могло свидетельствовать о его неудовольствии.

Тем временем на площадке сменили декорации, показ продолжали уже другие актёры. Леонард, едва переведя дух, поздравил Нину с первым в её жизни настоящим показом, неловко обнял её, почему-то смутился, глупо захихикал и тут же куда-то убежал.

Нину же обуревали смешанные чувства. Несмотря на волнение, и она, и Леонард сделали всё, что было в их силах, отработали все свои сцены в точности как репетировали. Они не забыли и не перепутали слова, все перемещения по площадке были выполнены в строгом соответствии с многократно оговоренными мизансценами. Тут Нине не в чем было себя упрекнуть. Её тревожило другое: не получилось ли так, что из-за бесчисленных повторений материал утратил для них свежесть, стал играться чисто механически, и Парсли это разглядел?

Если верить Леонарду, на прослушивании она обошла конкуренток именно благодаря естественности, непосредственности, живости исполнения. Как же будет обидно, если Парсли раскритикует её именно за механичность игры!

А риск был немалый. Ни один другой актёр театра не готовился к показу так тщательно, как Леонард и Нина, ни у кого другого не было по четыре-пять репетиций в неделю. Грета как-то раз даже с сарказмом предложила переименовать малую репетиционную в «персональную комнату для репетиций Вицки и Фурмана».

– Нина, алё, вы оглохли? – уже второй раз обратилась хореограф к погрузившейся в свои мысли девушке. – Вы не собираетесь переодеваться к танцевальной сцене?

Нина хлопнула себя по лбу: конечно, ещё же танцевальная сцена, как она умудрилась забыть! Надо спешить в женскую гримёрку и надевать спортивный костюм.

Извинившись перед пожилой дамой и аккуратно просочившись между коллегами, которые толпились возле щёлочки в кулисах, Нина выбежала в коридор, а оттуда направилась к лестнице на второй этаж. Сейчас нужно выбросить все лишние мысли из головы и сосредоточиться на танцевальной партитуре. Всё равно ничего уже не изменишь, и на большом разборе после показа режиссёр так или иначе выскажет всё, что думает и по поводу её игры, и по поводу игры остальных.

По лестнице навстречу Нине как раз спускался заведующий декорационным цехом. Всё тот же заляпанный синий комбинезон, всё та же серёжка в виде змеи. Всё те же ничего не выражающие, косые глаза. Нина не раз уже встречала Роберта в театре, и с каждым разом он всё больше напоминал ей человека, который часами не выходит из состояния сомнамбулизма, разве что веки у него подняты. Лишь изредка, в особые минуты, Роберт словно пробуждался от своей бесконечной спячки. Последний раз это было во время финала турнира по бильярду.

– Нина, рад снова вас видеть! – растягивая слова, поприветствовал её Роберт. Он улыбался, хотя взгляд его так и оставался безжизненным. – Я пропустил начало показа, были срочные дела, – он немного повернул голову, намекая, вероятно, что срочные дела у него были на втором этаже. – Это ведь было, разумеется, потрясающе?

– Я не думаю, что прямо потрясающе, – смутилась Нина. Она бы с удовольствием избежала этого разговора и просто продолжила путь, но Роберт перегораживал лестницу. – Мы с Леонардом сделали всё, что могли, а дальше… посмотрим, что скажет постановщик.

– Да, понимаю, понимаю, – Роберт вроде бы и осознавал, что Нине нужно наверх, но при этом он ни на дюйм не сдвинулся с места. – Я люблю разборы. Мне нравится, когда людям говорят правду в лицо.

– Да, это очень важно, – промямлила Нина, демонстративно заглядывая Роберту через плечо. Почему он не может просто её пропустить? Танцевальный показ ведь уже довольно скоро. – Но мне показалось, в целом Парсли остался нами доволен.

– О, чудесно, восхитительно, – снова это неприятное сочетание широкой улыбки и равнодушного взгляда. – А если нет, это очень обидно. Вы ему весьма интересны.

– Интересна? – удивилась Нина. – Что вы имеете в виду? И откуда вы это знаете?

– Сколько вопросов! Когда они с Леонардом обсуждали вас…

– Парсли и Леонард обсуждали меня? Когда?

Нина была совершенно сбита с толку. Роберт как будто поддразнивал её, при этом было непохоже, что он врёт. С другой стороны, Леонард ничего не говорил ей о том, что они с Парсли обсуждали Нину. Она вдруг ощутила горечь: они ведь за эти месяцы стали с Леонардом друзьями, и она была уверена, что они друг другу во всём доверяют.

– И почему же вы думаете, что я Парсли, как вы говорите, «интересна»?

– Потому что я так думаю, – безапелляционно ответил Роберт, глядя как будто сквозь Нину. – А знаете, что я ещё думаю?  – Глаза Роберта вдруг сверкнули, он чуть наклонился к Нине и заговорщически добавил: – Я думаю, что ничто так не причиняет боль, как разочарование.

– Вы про… хм… Я постараюсь его не разочаровать. Парсли, – глухо ответила Нина, хотя она и не была вполне уверена, что конкретно он имеет в виду.

– Вот и хорошо, – Роберт заметно расслабился. – Кстати, вы так и не сказали, понравился ли вам наш маленький музей. Так быстро убежали…

– Простите, Роберт, вы меня не пропустите? Мне нужно срочно переодеваться, у меня ещё танцевальный номер! – не выдержав, в открытую попросила его Нина. К тому же, сам этот разговор уж очень тяготил её. Роберт будто вытягивал из неё силы, совсем как энергетический вампир.

– Конечно-конечно, – он тут же посторонился, прижавшись спиной к стене. – Сразу бы сказали. Бегите, переодевайтесь, пляшите. Пляшите!

Пока Нина бежала вверх по лестнице, а потом к гримёрке, она не могла отделаться от ощущения, что Роберт всё ещё стоит внизу и даже сквозь перекрытия следит за ней своими выпуклыми жутковатыми глазами.

Дверь личной гримёрки Йозефа Шала была плотно закрыта, но даже через дверь Нина различила визгливый голос Мелани и хриплый баритон Йозефа. Они о чём-то спорили, но слов было не разобрать. Когда же Нина, уже в спортивном костюме, выбегала из женской гримёрки, дверь комнаты Йозефа резко распахнулась, и оттуда выбежала заплаканная Мелани. Не заметив Нину, она резко обернулась и рявкнула в дверной проём:

– Так может вообще откажешься, а? Скажи Парсли, что не хочешь играть в «Астарте»! Скажи ему всё, что сказал мне! Ну нет, где уж тебе!

Либо Йозеф ничего не ответил, либо Нина просто не расслышала.

*  *  *

Вот и танцевальный номер тоже остался позади. Когда Нина, дождавшись своей очереди получать обратную связь от хореографа, подошла к седовласой и прямой как палка женщине за комментариями, та немедленно закатила глаза, после чего назвала Нину «заторможенной деревянной куклой». Нина молча выслушала длинный монолог, включающий подробное перечисление всех изъянов её пластики и координации, а в ответ вежливо поблагодарила хореографа за помощь в постановке номера. Пожилая женщина поджала губы, после чего отправилась критиковать следующую жертву.

Нина убежала на четвёртый ряд партера, где её уже ждал Леонард.

– Не принимай близко к сердцу, это очень злая тётка, – заметил Леонард, когда Нина пересказала ему монолог хореографа. – Она мне как-то ставила танец Санта-Клауса, так в конце репетиции она мне врезала по спине моим же посохом!

– Всё в порядке, я думала, будет хуже, – ответила Нина. Она и сама удивилась тому, что язвительная критика совсем не испортила ей настроения.

Единственный человек, обратная связь от которого действительно имела для неё значение, сидел посреди первого ряда и о чём-то тихо переговаривался с Гретой.

Показ уже подходил к концу. Очередь дошла и до Йозефа и Мелани. Они отыграли последнюю сцену второго акта «Астарты», а их следующую по очереди общую сцену Парсли прервал в самом начале, велев сразу переходить к кульминации, а именно сцене убийства жрицы. Не нужно было быть экстрасенсом, чтобы понимать, что режиссёр недоволен увиденным. Йозеф и Мелани тоже не могли этого не замечать, и Нина уже дважды обратила внимание, как угрюмо они переглядывались.

Работники сцены засуетились, срочно убирая за кулисы все декорации. На сцену выкатили бревно, сбоку от него положили циновку, за ними растянули ширму. Затем двое реквизиторов вынесли на передний край площадки бутафорскую жаровню, сложенную из булыжников. Мелани выглянула из-за кулис, шикнула на них и велела переставить жаровню глубже, почти к арьерсцене. От взгляда Нины не ускользнуло, что Мелани переоделась в один из тех костюмов, что она ранее презрительно отвергла: обтягивающее льняное платье, поверх него накидка, стилизованная под высушенные листья, крупное серебряное ожерелье и венок на голове.

– Что происходит? Кого мы ждём? – Парсли встал со стула, сделал несколько шагов в сторону сцены и повернулся к Грете.

– Да-да, сейчас начнём, – засуетилась ассистентка режиссёра. Она сама подбежала к сцене и крикнула реквизиторам, которые всё никак не могли установить жаровню в правильную точку: – Эй, оставьте её уже там. Всё, мы начинаем!

– Не надо ничего оставлять, – заметил вполголоса Парсли, протирая толстые стёкла очков салфеткой.

– Вы имеете в виду – убрать жаровню? – растерялась Грета. – Но они репетировали с ней, Йозеф и Мелани будут…

– Я сказал, не надо ничего оставлять, – холодно повторил Парсли, снова надев очки. – Что непонятного?

Мелани снова выглянула из кулис, с немой мольбой посмотрела на Грету, но та только беспомощно развела руками и дала знак унести жаровню со сцены. В противоположной кулисе мелькнуло раздражённое лицо Йозефа.

– Мы готовы, можно начинать? – Грета повернулась к Парсли.

– Нет, не готовы, – вздохнул он. По его лицу складывалось ощущение, что ему невыносимо скучно.

– Прошу… прощения? – Грета как будто в одну секунду вспотела.

– Мне третий раз повторить? Не надо ничего оставлять. Вам известно значение слова «ничего»?

Уже не дожидаясь сигнала от опешившей Греты, работники сцены вынесли с площадки бревно, ширму и циновку.

– Я правильно понимаю, что мы будем играть на пустой сцене? – не выдержал Йозеф, выглянув из кулис.

– Ты правильно понимаешь, – сухо ответил Парсли и вернулся на своё место. – Ну, вперёд.

Показ начался.

*  *  *

…Сперва из кулис появляется Мелани. Срывающимся голосом она декламирует монолог туземной жрицы, которая вот-вот должна быть принесена в жертву их грозному языческому божеству. В конце монолога к Мелани присоединяется Йозеф, возлюбленный жрицы, он падает перед ней на колени и молит прощения за то, что не смог уберечь её от ужасной судьбы. Жрица тоже опускается на колени и благодарит его за каждое мгновение, проведённое вместе. Она просит его не бояться и не сожалеть, ибо они получили бесценный дар, и ничто более не имеет значения. Но сейчас она просит его о последней услуге. Пусть он сделает всё сам.

Йозеф достаёт нож, которым он через пару минут пронзит сердце своей любимой, а затем и самому себе. Мелани говорит, что смерть от его рук – это лучший подарок, какой только он мог ей сделать, и ложится на покрытие сцены. Йозеф воздевает над ней нож и в последний раз шлёт проклятье богу, что «дал человеку способность испытывать любовь, но не дал сил защитить её. И раз владыка должен получить душу любимой, так пусть же забирает и его собственную – ибо нет им сил расстаться…»

*  *  *

И Нина, и другие актёры воочию наблюдали, насколько непривычно и неудобно Мелани и Йозефу играть на пустой сцене, без декораций и почти без реквизита. Из-за необходимости импровизировать оба начали пропускать куски текста, запинаться, между репликами повисали невыносимо долгие паузы.

– Достаточно, – тихо сказал Парсли. Тем не менее, все в зале его услышали. Йозеф и Мелани замерли и повернулись к нему. – Эти роли не заслуживают того, чтобы над ними надругались подобным образом.

Режиссёр встал со своего кресла и начал ходить кругами перед сценой, потирая крылья носа подушечками пальцев. Повисла абсолютная тишина, нарушаемая лишь шуршанием его ботинок. Затаив дыхание, Грета и актёры ждали, что же он в итоге скажет.

– Кто-нибудь хочет сыграть жрицу в этом спектакле? – спросил Парсли, повернувшись к актрисам в зале.

– Господин Парсли! – вспыхнула Мелани, но Грета движением руки велела ей молчать.

– Я повторяю свой вопрос, – уже более настойчиво сказал Парсли.

Нина украдкой оглядела зрительный зал. В партере сидели три или четыре девушки, кому была бы по силам роль жрицы, но сейчас они все были страшно напуганы.

Парсли ждал, наклонив голову, будто прислушиваясь к чему-то.

– Что, нет в труппе Театра Откровения смелых? Никто не готов рискнуть? – в обычно безэмоциональном голосе Парсли промелькнуло разочарование. С другой стороны, удивлённым он при этом не выглядел. Парсли соединил руки за спиной, прошёлся вдоль авансцены, потом остановился и задумчиво посмотрел на Мелани, от стыда готовую провалиться сквозь землю. – Что ж, очень хорошо… Нина Вицки, марш на сцену!

И прежде чем Нина в принципе осознала, что вообще она делает и чем всё это может кончиться, она покорно встала с кресла и направилась к лестнице, ведущей на сцену. Артисты в зале начали изумлённо перешёптываться. Происходило нечто экстраординарное.

– Нина? – нахмурилась Грета. – Господин Парсли, вспомните, Нина совсем неопытная, всего пару месяцев в труппе. Я совсем не уверена, что…

– Твоя неуверенность меня не интересует, – отрезал Парсли и вернулся на своё место в первом ряду.

– Если вы таким образом хотите меня наказать… – задохнулась от возмущения Мелани, но Парсли не удостоил её даже взглядом.

– Кто-нибудь, дайте Нине текст! – крикнула Грета.

Нине вручили немного помятый лист с монологом жрицы. Нина перевела взгляд с замершего в ожидании Парсли на нервничающую Грету, потом на Мелани, сжимающую от злости кулаки, на мрачного Йозефа и потом снова на Парсли, который теперь ритмично постукивал пальцем по подлокотнику. Нина глубоко вздохнула, подняла листок повыше и начала:

– Услышь меня, повелитель огня, воды и ветра! Прекрасным и неизбежным, как восход солнца после мучительно долгой ночи, был час, когда наше дыхание укутало нас нежным облаком, а тепло наших тел сожгло опутавшие наши сердца лианы. И пусть с рассветом кровь моя обагрит чёрные камни и растворится в солёных волнах Вечного Моря…

– Стоп! – прервал её Парсли. – Ещё одна любительница страдать на сцене. Это никуда не годится.

Нина пристыженно потупила взгляд. Но её мучило даже не столько недовольство Парсли, сколько тот факт, что её просто использовали. Использовали, чтобы унизить Мелани, а сейчас погонят со сцены, и дальше будут репетировать уже с Мелани.

– Ты хочешь эту роль? – вдруг спросил Парсли.

Нина растерялась, не понимая, чего он от неё ждёт.

– Ты глухая? Ты хочешь получить эту роль?! – сердито повторил он, буравя Нину взглядом из-за толстых стёкол.

– Да…

– Я не слышу! Громко!

– Да! – крикнула Нина.

– Так какого чёрта ты тут страдаешь?! – Парсли остервенело ударил кулаком по подлокотнику. – Подними текст и давай ещё раз. И ко мне обращайся! Я – повелитель огня, воды и ветра! Это я должен услышать твой крик, это я должен почувствовать твою ярость! И если не справишься, если ты меня не убедишь, здесь и сейчас, что твоя любовь достойна того, чтобы я отказался от причитающегося мне по праву и пощадил твою жизнь, вот тебе моё слово, я сегодня же… велю Грете прогнать тебя из театра, и больше ты ни на этой сцене, ни на какой другой не появишься!

Кровь бросилась Нине в лицо, она зашаталась на ослабевших ногах. Не может быть… Да что же это такое?! Как он может ставить её в такое положение?! Какого чёрта заставляет её идти ва-банк?!

Нина устремила на постановщика отчаянный, непонимающий и одновременно молящий взгляд. И тогда, к своему ужасу, она обнаружила на его губах едва заметную садистскую улыбку. Её словно ударили под дых.

Подбородок Нины задрожал, она судорожно сглотнула. К горлу подступали слёзы.

– Ничего не будет? – издевательски буднично вздохнул Парсли. – Очень жаль. Грета, у нас же были ещё кандидатки на роль Нины?

И тогда Нина не выдержала. Но вместо слёз наружу прорвался гнев, тот же самый, что захлестнул её два месяца назад на пробах. Её мышцы напряглись, она до боли сжала кулаки, её зубы впились в нижнюю губу. Не хватало только слов, чтобы выразить ту боль, что причинил ей Парсли, и ту ненависть, что её переполняла.

– Текст, – с ледяным спокойствием напомнил ей постановщик.

Нина начала заново, и строчки, написанные Парсли для вымышленной жрицы, поразительно легко легли на внутреннее состояние актрисы. Она больше не страдала, куда там, она бросала вызов своему божеству, она с готовностью, даже с мстительной радостью отдавала себя на его суд, ведь она пережила самое важное, самое прекрасное, что только может пережить человек. Чувство, которое ему самому неведомо и недоступно! Она не страдала, не умоляла, нет, она торжествовала, праздновала победу, ибо он может забрать её жизнь, но не может забрать её любовь.

Когда Нина закончила, ей казалось, что сердце сейчас выпрыгнет из груди. Дыхание сбилось, словно она только что во весь опор промчалась стометровку. Но до конца выйти из роли у неё не вышло, и она продолжала глядеть со сцены в зал с дерзким вызовом.

Пауза продолжалась изнуряюще долго. Опустив глаза, Нина внезапно осознала, что под конец монолога порвала листочек с текстом. А заметила это только сейчас.

– Мы закончили, через двадцать минут разбор, – сказал Парсли Грете. И широким шагом покинул зал.