Читать книгу Охота за древом. Стихи и переводы - Александр Милитарев - Страница 11
Из цикла «Охота за древом»
ОглавлениеДочери
Плоть от плоти, душа от души,
одичалой оливы отросток:
вот и нажил свои барыши,
свой процент скопидомства и роста.
Всё, что сверх – все труды и стихи,
разговоры, разъезды, романы —
суета, колебанье стихий
и ссыпание соли на раны.
Только этого в жизни хотел,
всё, что кроме, соломы горенье.
Лишь об этом – сплетение тел
и последнего вздоха прозренье.
(1990)
Обрывок еврейского венка
1.
Судьбы междуречья пологой
бежать, перейти через брод
и сделать крутой поворот
к горам: одоленье порога.
Придумать единого Бога
и с ним человеческий род,
в пророчествах знать наперед
чем плачена эта дорога.
Мутации зову ли внемля,
путем то прямым, то кривым
идти испрямлять эту землю,
чтоб впрямь человечеством стало
племен разномастное стадо
и Бог оказался живым.
2.
И Бог оказался живым?
Не знаю. Для скептика вера —
соблазн, несвобода, химера,
костров инквизиции дым,
газ Треблинок, вышки Колым,
духовность спецслужб и премьера.
Прививка от этой холеры —
одним только верить своим
глазам и ушам. Вот наш опыт.
Нас в розницу вечно и в опт
в различные веры обуть
рвались их жрецы и мессии.
Ловились. Заказан тот путь.
Тем паче еврею в России.
3.
Тем паче еврею в России
на это ловиться не след.
Вон, тянется красный послед
от родов, где наших усилий
не счесть. Даже если бузили
юнцы – и погромам в ответ.
Но с памятью в тысячи лет
грех есть ли стыдней амнезии?
А в Бога – не зная – нелепо
не верить. Как веровать слепо.
Зря разум Творец дал нам, что ли
(иль Дарвин-старик нагадал)?
Но гидом я разум бы взял
в прогулках по минному полю.
(июнь 2008, Бронкс)
Дед.doc
Неправильный (с неполучившимся магистралом) венок сонетов в подарок двум дочерям Соломона Сергеевича Майзеля – Заиде Соломоновне Готсбан, урожденной
Майзель, и Марии Яковлевой и в память старшей – Елены Соломоновны Милитаревой, урожденной Майзель, моей мамы
1.
Дед умер в пятьдесят втором – за год,
не отгуляв поминок по дракону.
Он был блестящий лектор и ученый
и редкого размаха полиглот.
Днем – три работы. Ночи напролет
сидел, в свою науку погруженный.
Ровесник века, тезка Соломона,
он не был мудр. Инфаркт прервал полет
идей, прозрений. Всем казался он
живым, веселым, легким человеком,
не обращенным людоедским веком
во тварь дрожащую. Был от тюрьмы спасен
он Богом или картою случайной.
А для меня стал образцом и тайной.
2.
Дед для меня стал образцом и тайной.
В преемники я был назначен с детства
семьей. Был худшим для нее из бедствий
его уход, внезапный и летальный.
Последний труд его монументальный,
оборванный, достался мне в наследство,
а я и знать не знал, по малолетству,
что путь мой мечен в перспективе дальней.
Что ж, я издал, спустя тридцатилетье,
сей труд, снабдив вступлением пространным27,
и это для семьи была победа
(жаль, бабки уже не было на свете).
Но я сейчас не про себя – про деда.
Он рос в местечке и в семействе странном.
3.
Он рос в местечке и в семействе странном:
отец – хасид, наполненный псалмами,
и ляйпцигский профессор дед по маме,
умерший рано и с пустым карманом.
Шла дочкам, в Русслянд сосланным, приданным
культура Гаскалы28. На лушне-маме29
общаться в лавке и кой-как с мужьями
они могли, но как на иностранном.
Такая жизнь казалась горше плена,
и счеты с ней красавица Елена
свела, как отстрадала третьи роды,
и с мачехою стали жить сироты.
4.
А мамин Гейне был язык и Гете.
И быв отцом за вольнодумство порот,
пройдя бар-мицву31, он подался в город
от сна патриархального и гнета.
В гимназии был опыт ешибота
полезен. Дед-филолог был бы горд:
для внука грызть гранит науки – спорт,
а языки давались просто с лету.
На испытаньях на вопрос «Кто вас
готовил к нам из профессуры местной?»
ответив «сам», услышал «неуместна
здесь ложь», но в пятый был зачислен класс.
И так барьер процентный одолев,
у теток жил, двух прогрессивных дев.
5.
Из тетушек, двух прогрессивных дев,
одна потом в Америке училась
и там, туземцам в радость, отличилась,
помочь создать компартию успев.
Еврейскую утопию воспев
для негров, видя, что погорячилась,
в свой рай, в свой край родимый воротилась
как раз к тридцать седьмому – но не сев,
и тихо умерла в своей постели
(спас от судьбы, видать, еврейский Бог,
хоть выбить дурь марксистскую не смог).
Уже прозревший, сдерживался еле
дед в спорах с ней. Она в ответ кричала,
но – чистая душа – не настучала32.
6.
Да, чистая душа, не настучала.
Идем назад: германская война,
пятнадцатый… А деду горя мало:
трактат он пишет «Солнце и луна»
про гений и талант. Но вскоре на
гражданскую уходит. Идеалы
еврейского понятны пацана
(минус тринадцать зренье не мешало).
В седле стяжал он конармейских лавров,
словарь испанский зачитав до дыр.
Гласит апокриф – рявкнул командир
(а, может, это был и сам Котовский):
«Хай скачет в университет московский,
а тут не треба нам таких кентавров».
7.
Не надо было им таких кентавров,
и, посланный в Москву с депешей срочной,
дед поступил на факультет восточный,
с испанцев плавно перейдя на мавров.
Застал науки русской динозавров,
еще взял экономику заочно.
А Власть Советов расцвела, побочно
полнаселенья обратив в кадавров.
Арабского уроки и Корана
блестящие Атая и Баранов
вели. Да плюс персидский и турецкий,
да плюс еще досдал на дипломата.
…На власть имелось много компромата,
но дед пока был человек советский.
8.
В двадцатые дед – человек советский:
страдает как экономист марксизмом,
а как лингвист переболел марризмом
(маразмом, множенным на лепет детский).
Хоть в партии, чураясь церкви светской,
не состоял, спецом был ею признан
и то в Иран, то в Турцию был призван
спецкором ТАСС и как толмач33 торгпредский.
И раз в тридцать восьмом, в исходе года
(посольство все почти уже сидело)
ему приказ в Союз был возвращаться.
В Одессу-маму бабка полетела,
чтобы успеть к приходу парохода
с вдовой своей дать взглядом попрощаться.
9.
С женой в приезд тот не пришлось прощаться:
судьба до смерти от беды хранила
(одной рукой, другой – похоронила
иллюзиями радость обольщаться).
До этого был случай: домочадцы
все были с ним в Стамбуле. Можно было
(и нужно – все за это говорило)
забрать семью, бежать, не возвращаться.
к тому же на работу приглашен
в американский университет.
Он взвесил все. И в пасть полез к дракону.
10.
Он взвесил все – и в пасть полез к дракону.
Зачем? Страх на родню, друзей беду
навлечь? (Не знал он, что не по суду
метут – по разнарядке, без резона.)
Любовь к России странная? Озона
нехватка за границей? Не найду
за давностью ответа – и ввиду
того, что рассуждать теперь легко нам
логически. Но прошлого не зли:
оно в ответ на сладострастный зуд
вершить над ним наш беспристрастный суд
сожмет в объятьях и оставит с носом.
И бьюсь я над загадочным вопросом:
как вышло, что его не загребли?
11.
Как вышло, что его не загребли?
Для власти ценным был специалистом?
Незаменим был? Не был коммунистом?
Но и таких без счета в гроб свели,
и раствориться в лагерной пыли
равно светило чистым и нечистым.
…Позором стукачам и особистам
в июне сорок первого пришли
в квартиру коммунальную родня,
друзья, соседи (дед им был за ребе),
и был опасней смерти разговорец.
Плохой прогноз, – сказал он, – у меня,
когда на нас фашистское отребье
идет, а тут проклятый правит горец.
12.
А тут пока проклятый правил горец,
купив победу по цене разгрома.
И ждали зря, что полегчает дома —
лишь горшая травила души горечь.
Но я про деда. Шла у нас про то речь,
как он не сел. Мне рассказал знакомый,
его коллега: секретарь парткома,
их Торквемада, псих-шпионоборец
(Бог шельму метит: некто Кебенёв)
сказал кому-то, кто не донесет —
и понеслось по институту слово:
«Что Майзель контрик, ясно и без слов,
но парень честный, х… с ним, пусть живет»
и – вычеркнул из списка рокового.
13.
В тот раз избегнув списка рокового,
он воевать по возрасту не мог
и в Куйбышев был послан – на Восток
вещать. Им было не найти другого —
ни уровня его языкового
ни чтоб и местных нравов был знаток.
Но этой передышки вышел срок:
в Иран он едет драгоманом35 снова.
Война прошла. Он в Африку отправлен,
где будет четырех держав альянсом
колониям дан статус итальянским.
И к каждой делегации приставлен
справляться с языками целый цех.
В советской переводит он со всех.
14.
Он переводит с языков со всех,
Но ночь – его: он бродит, пишет вволю.
Он слышит речь, он в Африке, он в поле!
Он жив, не стар. И это ль не успех?
Обратно через Лондон. Без помех
сидеть в библиотеках: вот раздолье!
Здесь тратить час на ужин жаль до боли,
так на прием загнали как на грех.
А за столом Хью Гейтскелл36 оказался.
Дед, пальцем ткнув, сказал, хвативши лишку:
«И я по маме Хацкель, вот как этот».
Вмиг древо принесли, и отыскался
российский след. Тут лорд вскричал «Братишка!
Ах, как я рад!». И дед сказал: «Forget it!37».
15.
Лорд рад родству, а дед сказал: «Forget it!»
и рать сексотов38 оглядел украдкой,
но был той швали, на халяву падкой,
вискарь родней, чем Ильича заветы39.
В Стране Советов вновь в родимом гетто
вмиг схвачен века-волка мертвой хваткой,
амебной абиссинской лихорадкой
и творческой, он свой научный метод
к безмерному примерить материалу
спешит ночами, сердце надрывая.
В апреле, в пятьдесят втором, в трамвае
оно не выдержало, и его не стало.
Так пал в ничейной битве Ланцелот.
Драконий труп еще кривлялся – с год40.
(октябрь 2008 – апрель 2009, Москва – Гарлем)
27
С. С. Майзель «Пути развития корневого фонда семитских языков». Ответственная редактура, составление, вступительная статья, дополнения, индекс слов и корней А.Ю.Милитарева. M., 1983.
28
Гаскала (еврейск. ха-скала́ «просвещение») – движение, возникшее в конце 18 в. в интеллектуальной среде европейского, прежде всего германского, еврейства и стремившееся к интеграции в европейское образование, науку и культуру.
29
Мама-лушн – родной («мамин») язык немецких и восточноевропейских евреев, т.е. идиш.
30
Ешибот (еврейск. йешива, множ. число йешивот «сидение, заседание») – высшее еврейское религиозное учебное заведение.
31
Бар-мицва (бар – арамейск. «сын», мицва – еврейск. «заповедь») – обряд инициации еврейских мальчиков, достигших 13 лет, символизирующий физическое и духовное совершеннолетие.
32
Уже после публикации этих сонетов выяснилось, что, доверившись своей детской памяти, плохо усвоившей разговоры и рассказы взрослых, я все перепутал и образ этой тетки С. С. Майзеля исказил. Исправляю эту непростительную ошибку: Елизавета Захаровна Майзель попала в Америку через Владивосток вместе с частями Чехословацкого корпуса (в котором она, по-видимому, работала сестрой милосердия). Там она вступила в МОПР (Международная организация помощи революционерам), но ни в каком создании Компартии США не участвовала. Вернувшись в СССР в 1934 г., она от своих коммунистических идеалов полностью отошла и вполне разделяла взгляды С.С.Майзеля (спорила с ним с коммунистических позиций как раз другая его тетка – Белла Захаровна). Она была высокообразованным человеком, страстным меломаном (будучи в Штатах, переписывалась с Леопольдом Стоковским) и немало способствовала интеллектуальному воспитанию дочерей своего племянника – Елены и Заиды. Умерла в 1942 г. в эвакуации в Томске.
33
Толмач – переводчик.
34
Русско-турецкий фразеологический словарь – уникальный свод турецкой лексики 20-30-х гг. объемом с четырехтомный словарь русского языка Ушакова, получивший восторженные отзывы ведущих тюркологов; мне так и не удалось его опубликовать.
35
Драгоман (из аккадск. таргуманну) – переводчик.
36
Хью Гейтскелл (Hugh Gaitskell, 1906—1963), лидер Лейбористской партии Великобритании в 1955—1963, неудавшийся кандидат в премьер-министры Великобритании (англичане шутили про него: «Лучший премьер-министр, который у нас когда-либо не был»).
37
Forget it – «забудь об этом», «выкинь из головы».
38
Сексот – секретный сотрудник.
39
Не исключено, что эпизод с «лордом Гейтскеллом», дошедший до меня как часть семейного фольклора со слов С. С. Майзеля, мог быть им и выдуман – он был мастером розыгрышей и анекдотических историй. Но родство, вроде бы, не выдумано.
40
Биографическая справка: Соломон Сергеевич Майзель родился 24 сентября 1900 г. в Лепеле. В 15 лет уехал в Екатеринославль, где, сдав экстерном экзамены, поступил в пятый класс гимназии, окончив ее в 1919 г. Конец 1919 и весь 1920 г. воевал в рядах Красной Армии, а в 1921 г. был демобилизован и направлен на учебу в Москву, где поступил на историко-филологический факультет Московского университета и одновременно в Институт востоковедения. С 1923 г. С. С. Майзель перешел в Институт востоковедения и в 1926 г. окончил его по дипломатическому и экономическому отделениям турецкого и арабского секторов ближневосточного факультета. По окончании института работал библиографом и одновременно преподавал математику, экономику и экономическую географию в разных учебных заведениях Москвы. В 1928 г. назначен драгоманом, а затем консультантом Торгпредства СССР в Турции, где параллельно составляет русско-турецкий фразеологический словарь. В 1932 г. направлен в качестве представителя Наркомвнешторга в Яффу, где получил золотую медаль от международного выставочного жюри за организацию павильона СССР. С 1932 г. чередует преподавание восточных языков в Институте востоковедения и Институте красной профессуры с командировками в Иран (1934—1936) и Турцию (1936—1938 гг.), где возглавляет одно время корреспондентский пункт ТАСС на Ближнем Востоке с центром в Анкаре. С 1940 г. по 1952 г. преподает турецкий, персидский и арабский языки в Высшей дипломатической школе, где заведует (с 1942 г.) кафедрой языков Ближнего и Среднего Востока. В 1941—1942 гг. командирован в Иран для работы в качестве переводчика посольства СССР, а в 1947—1948 гг. – в Северо-Восточную Африку в качестве секретаря (фактически – переводчика) советской делегации в Международной комиссии по бывшим итальянским колониям. В 1944 г. защитил кандидатскую диссертацию, а 7 апреля 1952 г., накануне закончив вчерне докторскую диссертацию, скоропостижно скончался на 52-м году жизни.
