Читать книгу Охота за древом. Стихи и переводы - Александр Милитарев - Страница 9

Ни жив, ни мертв, играть не в ту игру

сажусь за стол, виссоном крытый белым.

Борясь с собой, но не владея телом,

я душу на кон выставлю к утру.

Мел прожитого рукавом сотру

украдкою от неба, между делом,

и банк сорвав в азарте угорелом,

с рассветом не замечу, как умру.

Но я не грек, и ты, со лба мне рок

смахнув как мошку, наклонишься долу,

как в Пиете, возьмешь мой корпус ватный,

и слух отверзнув детскому глаголу,

души бессмертной мыльный пузырек,

поймав в горсти, вдохнешь в меня обратно.

Ты сдул с меня позерства лепестки,

пыльцу желаний, венчик превосходства,

нектар иллюзий и с цветами сходство —

опивки нарциссической тоски.

Зато мой корень ты врастил в пески

повторного и жгучего отцовства,

меня настиг в пустыне поздний зов твой:

«Вот сын тебе – мой дар». Теперь руки

не убирай с младенческого лба.

Твоя рука крепка, моя слаба.

Сын смотрит сон. Прошла спокойно ночь,

ты дал нам силы слабость превозмочь.

И боли нет. Чиста его одежда.

И за окном рассвет. И есть надежда.

Мы научились сидя спать

урывком на случайном стуле.

Больничный наркотичен улей

днем. К ночи страх ползет опять.

Мы научились в рост стоять,

когда лежащих косят пули

отчаянья, в чьем ровном гуле

надежды труб не разобрать.

И неуклюж как бегемот

с жестикуляцией еврейской,

движений четкости армейской

я оценил скупой расчет.

Во мне бы умер санитар,

не будь, как Вечный Жид, я стар.

К надежде от отчаянья кругами

мотает нас, считай, четвертый год.

Цезуры, переходы есть. Нет нот,

не выученных в этой полной гамме.

Я рассчитался с прошлыми долгами

с процентами и возвращеньем льгот,

но как в басах мне распознать фагот,

расслышать тему в этом грозном гаме?

И голосом, и слухом обделен,

любовью слаб и верою обижен,

веду, пробитых трюмов капитан,

вцепившись в руль, одолевая сон,

четвертый год в открытый океан

титаник свой, надежды бризом движим.

В статистике племен и наций

такой напасти удостоен

лишь сын мой. Путь его устроен

так. Не случайно, может статься.

Стерпев с десяток операций,

он весь заштопан от пробоин.

Рубакам мятежей и войн

слабо с трехлетним им тягаться.

Смешлив, смышлен не по годам,

он ласков, духом бодр, упрям.

И только ведома Творцу

в земном сценарии великом

роль, что доверил он мальцу

с терпеньем ангельским и ликом.

Мне с юности казался странным

за муки все возврат Иову

его потомства, но другого

в придачу к козам и баранам.

И златоустым Иоанном

не удостоены ни слова

обмен обносков на обновы,

размены в стаде безымянном.

Я в суперпахана не верю.

Кто в кровь учил меня морали?

Нет, чем любовь, прицельней цели.

Писцы там что-то переврали.

Оплакать легче мне потерю

Тебя, чем смерть теодицеи.

Был вундеркиндом. В юности балбесом.

Стал поздно – в тридцать – грызть наук гранит.

Без денег, без чинов, без заграниц

трубил до перестройки мэнээсом.

Прирос под старость публикаций весом

в четыре с чем-то тысячи страниц.

Стал в чем-то первым (пусть сочтет хронист,

я расплевался с этим интересом).

Дочь, внучка чудные есть. В позднем браке сына

родил. Он болен. Держат медицина

да Бог – путем лекарств и операций.

Прошел с ним первыми кругами ада.

Надежда есть. Мне ничего не надо,

как только к тельцу теплому прижаться.

Посмев избрать его дебют,

поверил я, что так бывает:

поэта строчки убивают.

Да эндшпиль оказался крут.

Себя любить – сизифов труд:

с годами ego убывает.

Когда дитя заболевает,

заботы лишнее сотрут.

Но выучен урок под старость:

когда одна любовь осталась

с надеждой, то бывает так,

что в мусорный спускаешь бак

и нобелевских премий малость,

и творческой судьбы пустяк.

Мы прорываемся с боями.

Цель – выйти без больших потерь.

Какою тактикой ни мерь,

она за дальними морями.

Стрельба стихает временами,

но этой тишине не верь:

мы на войне – здесь и теперь,

в крови и дырах наше знамя.

Наш командир хоть мал, да смел.

Он с честью побывать успел

в сражениях и передрягах,

достойных описанья в сагах.

Растянут слишком – от Москвы до Бронкса

фронт. Если с нами Бог, то мы прорвемся.

Навалилась мертвая усталость

вроде ни с того и ни с сего,

и одно желание осталось —

спать, не быть, не помнить ничего.

Это «я» во мне такая малость —

чтоб заверить кровное родство.

Застрелись, к себе тупая жалость,

дезертирской сборки естество.

То ли вправду Бог вдохнул в нас душу,

то ли кантовский императив

в нас вселился прихотью мутаций,

только я умру, но не нарушу,

заповедь, что в списке опустив,

ты отдельно дал мне: не сдаваться.