Читать книгу Годен к нелётной погоде - Александр Мирошниченко - Страница 1

– В детстве хотят стать лётчиками все. Ну, кроме тех, кто мечтает быть космонавтом, продавцом мороженого или как мама скажет. Но большинство с возрастом умнеет. А вот те, кто не поумнел, и связывают свою жизнь с авиацией.

Анатолий Иванович говорил, продолжая растапливать самовар. В его умелых руках остро отточенный топор превращал поленья сначала в аккуратные чурочки, а потом часть из них в тонкие лучины для растопки. Я с завистью и восхищением отметил, что хозяину хватило одной спички, чтобы дрова разгорелись и из трубы пошёл белый дым.

– Почему вы так? – спросил я, продолжая любоваться работой соседа. – Авиация – это же… не знаю… красиво.

– Вот скажи, сосед, ты бы стал жить с женщиной, которая ревнива, вздорна, мстительна и не терпит, если ты на кого-то ещё обратил внимание?

Анатолий Иванович оторвался от дела и посмотрел на меня, ожидая ответа.

– По-моему, все женщины в определённой степени…

– Вот именно. В определённой степени. А коли без меры?

– А при чём здесь это? Я же про авиацию спросил.

– И я про неё, треклятую. Ещё когда я собирался стать пилотом, мой батя предупредил, что авиация – дама достаточно ревнивая и не потерпит, если будешь уделять внимание ещё чему-нибудь. Но в молодости нам же как кажется: ревнует, значит, любит. А здесь совсем иной коленкор.

Сосед замолчал, прислушиваясь к потрескиванию дров в топочной камере самовара. Мне стало даже немного обидно, что собеседник уходит от интересующей меня темы. Хотя я и понимал, что, продолжая предложенную аналогию, авиация для него в некотором роде – бывшая.

– А вы помните свой крайний полёт? – спросил я, пытаясь использовать известный мне сленг авиаторов.

Анатолий Иванович хмыкнул и улыбнулся.

– Это пока ты летаешь, бывают крайние полёты. А когда сложил свои крылышки, то все твои полёты превращаются в «тот полёт». И только один в «последний».

Я продолжал искать пути разговорить собеседника на авиационную тему.

– А было вам когда-нибудь страшно?

– Конечно было, – ответил Анатолий Иванович. – Так идёшь после рейса поздно вечером и вспоминаешь, что у жены день рождения. А все магазины закрыты. У нас в Энске они рано закрывались. И дико, страшно становится…

– Ты опять про Энск вспомнил? – раздалось из-за густого ивняка, отделявшего площадку для гриля от тропинки.

Густые ветви распахнулись, и к нам присоединилась жена хозяина тётя Маша. Мы с ней всегда приветливо здоровались, встречаясь в нашем продуктовом магазине или на улице. Я знал, что она местная, но уехала за своим мужем – лётчиком в дальние края. И теперь вот вернулась, когда муж ушёл на пенсию.

Анатолий Иванович расцвёл, выпрямил спину и обнял жену, когда она подошла ближе.

– Да вот, сосед просит рассказать, что в моей лётной работе было страшного.

– И ты решил поведать, как я тебя в свой день рождения из милиции высвобождала? Лучше бы про то, как в женской бане парился, рассказал. Или там страшно не было?

Было приятно ощутить нежную иронию, с которой общались соседи.

Дальше за чаем, я всё же разговорил Анатолия Ивановича, а тётя Маша, видя желание мужа поделиться воспоминаниями и мой искренний интерес, подогревала беседу своими точными замечаниями.

– А неужели в небе не страшно столкнуться с грозой или… не знаю… с тайфуном? – вновь поинтересовался я, когда Анатолий Иванович уже в присутствии жены разговорился.

– А ты не сталкивайся. Ты же грозу или тайфун видишь издалека. Зачем тебе сталкиваться? Вот турбулентность ясного неба – это да. Нежданчик, так сказать. Летишь себе, миллион на миллион. Набери немного и, кажется, Москву из Энска увидишь. А тут тебе – раз, и ты под потолком кабины пытаешься штурвал достать, если не пристегнулся. Страшно не то, что выглядит угрожающе. Страшно то, чего не ждёшь. Это и в небе, и на земле так. Смотришь в честные голубые глаза и понимаешь, что более искреннего человека в жизни не встречал. А там, оказывается, такое…

Тётя Маша вздохнула, поцеловала мужа в макушку, потом погладила по голове, будто закрепляя свой поцелуй, чтобы он не упал, и, попрощавшись, пошла в дом.

Какое-то время мы ещё поговорили, и, вернувшись домой, я немедленно записал услышанное, не имея представления, зачем мне это может пригодиться. Да и пригодится ли вовсе. В прошлые выходные, заселяясь в снятый на несколько месяцев дом, я клятвенно обещал жене не писать ни слова, если это не касается диссертации.

Супруга очень скептически относилась к моим творческим потугам.

– Если твой труд не оплачивается, то каким бы суперпуперпрофи ты ни был – это лишь хобби, – вполне резонно заявила она и взяла с меня обещание, что ни слова не напишу, кроме того, что относится к научной работе.

И возразить нечего. Защита диссертации действительно даст стабильный заработок. Поэтому по утрам я стремился продвигаться в правильном, заданном супругой, направлении. Всю первую неделю, в конце которой познакомился с соседом. И его рассказы увлекли меня настолько, что я разрешил себе в «обеденный перерыв» записывать услышанное.

Постепенно я стал тратить на записи рассказов соседей чуть больше времени. Потом ещё больше. Потом вообще решил немного отдохнуть от диссертации, поскольку работа над ней застопорилась.

Ещё стоит добавить, что к моим соседям каждые выходные приезжали коллеги и ученики Анатолия Ивановича. И в их беседах у мангала под горячий шашлык, когда после рюмки-другой обязательно тема разговора переходила на авиационную («Ну, полетели…» – называла это тётя Маша), так узнавал много интересного.

Но однажды после утреннего чая в соседском саду я вернулся в свой кабинет и замер на пороге. В моём рабочем кресле сидела супруга. И читала мои записи. Из-за высокой спинки стула была видна только макушка и волосы, стянутые хвостиком.

Боясь потревожить, я наблюдал за ней. Хвостик то покачивался из стороны в сторону, выказывая возмущение, то подпрыгивал явно в такт смеху. То вращался вокруг своей оси в негодовании.

Я уже хотел объявить о своём присутствии, но жена опередила меня и безапелляционно заявила:

– Я хочу знать, чем всё закончилось.

Потом повернулась в кресле и добавила:

– Очень хочу.