Читать книгу Нулевой Канон - Алексей Хромов - Страница 14

Система, которая десятилетиями учила людей не чувствовать слишком много, вдруг заставила их чувствовать всё и сразу. Это было похоже на то, как если бы человека, всю жизнь проведшего в темной комнате, внезапно вывели под палящее полуденное солнце. Результатом был не восторг, а шок и агония.

Первые трещины в безупречном фасаде Веритаса появились на уровне межличностных отношений. Сначала это были мелочи, странные диссонансы в привычной городской мелодии. Соседи, которые каждое утро обменивались вежливыми, ничего не значащими кивками, вдруг начали смотреть друг на друга с плохо скрытым раздражением. Коллеги в офисах, привыкшие к ровному, продуктивному гулу совместной работы, стали перебрасываться короткими, язвительными репликами. Кассир в пункте выдачи «Нутри-Синтеза» накричал на клиента за то, что тот недостаточно быстро убрал свою кредитную карту.

Эти инциденты были похожи на отдельные искры. Но система, ставшая генератором боли, продолжала подливать масло в огонь.

Настоящий пожар начался на площади Центрального Форума.

Это было сердце Веритаса, огромное открытое пространство, спроектированное для гармоничных общественных собраний, которых никогда не происходило. Здесь, под сенью «Башни Рацио», два маглев-поезда, идущие по разным веткам, остановились одновременно из-за сбоя в центральном процессоре. Обычно такая задержка не вызвала бы ничего, кроме молчаливого, терпеливого ожидания.

Но сегодня все было иначе.

Из одного поезда высыпала толпа офисных служащих, возвращавшихся домой. Из другого – группа студентов, направлявшихся на вечерние курсы по оптимизации сна. Воздух между ними уже был наэлектризован инфразвуком и неестественным светом. Все, что было нужно, – это спичка.

Спичкой послужил молодой человек, который, выходя из вагона, случайно толкнул женщину средних лет. В любой другой день она бы ответила запрограммированной улыбкой и фразой: «Ничего страшного, оптимальной вам траектории».

Сегодня она развернулась, и ее лицо, обычно спокойное, исказилось от внезапного, иррационального гнева.

«Смотри, куда идешь, нарциссичный выскочка!» – выкрикнула она.

Слово «нарциссичный» было стандартным психологическим термином, но в ее устах оно прозвучало как грубейшее ругательство.

Молодой человек, вместо того чтобы извиниться, ощетинился. «Сама следи за своей пространственной ориентацией, пассивно-агрессивная ретроградка!»

И плотину прорвало.

Как по команде, окружающие люди, до этого молчаливо наблюдавшие, втянулись в конфликт. Спор мгновенно перерос из личного в идеологический. Офисные клерки начали обвинять студентов в инфантилизме и социальном паразитизме. Студенты кричали в ответ, что клерки – безмозглые дроны, винтики в машине бездушной корпорации.

Это была сцена, которую Веритас не видел уже почти сто лет. Люди кричали. Жестикулировали. Их лица были красными, искаженными эмоциями, которые они не понимали и не могли контролировать. Слова, которые они использовали, были взяты из психологических пособий – «проекция», «газлайтинг», «когнитивный диссонанс» – но они вкладывали в них всю первобытную ярость уличной перебранки.

Это было падение Вавилонской башни. Все говорили на одном языке, но перестали понимать друг друга.

Агенты «Эго-Аналитикс», появившиеся на площади, были в растерянности. Их протоколы были рассчитаны на точечное усмирение отдельных индивидов. Они умели успокоить, убедить, применить нейролингвистическое воздействие. Но они не знали, что делать с толпой. Их вежливые призывы «Сохраняйте когерентность» тонули в реве сотен голосов.

Они были как врачи, пытающиеся лечить рак аспирином. Их белые костюмы, символ стерильного порядка, казались нелепыми и чужеродными в этом кипящем котле хаотичных человеческих страстей. «Ангелы» оказались беспомощны перед первым же проявлением коллективного ада.

Новость, несмотря на все попытки Корта ее сдержать, просочилась наружу. Люди, запертые в своих квартирах, смотрели на разворачивающуюся на площади сцену через системы видеонаблюдения, которые они взломали, ведомые внезапным приступом любопытства. Вирус распространялся.

Иона Крафт тоже смотрел. Он вывел изображение с одной из городских камер на экран своего старого монитора. Качество было ужасным, картинка дергалась и снежила. Но он все видел. Он видел падение.

Он не чувствовал злорадства. Он чувствовал лишь глухую, тяжелую тоску. Он узнавал эту ярость. Это была ярость людей, которым слишком долго запрещали чувствовать. Ярость ребенка, который разбил любимую игрушку просто потому, что ему не разрешали с ней играть по-настоящему.

«Ты этого хотел?» – спросил он у тишины своей комнаты. Он обращался к тому призраку, к тому «нулевому пациенту», который запустил этот механизм.

Ответа не было.

Но он вдруг понял, что ошибался. Тот, кто это сделал, не хотел разрушать Веритас. Он хотел заставить его говорить правду. Он просто убрал фильтры, снял предохранители и позволил системе показать свое истинное лицо.

Система, построенная на подавлении боли, сама стала ее источником. Это была не поломка. Это была чудовищная, безупречная ирония.

Он перевел взгляд на одинокую страницу, лежащую на его столе.

«…мы строим их, чтобы отгородиться от той пустоты, в существование которой поверить боимся…»

Стены рухнули. И пустота хлынула наружу.