Читать книгу Midian - Анастасия Маслова - Страница 7

Так для Даниэля прошло его первое в Мидиане утро. На выходе из гостиной его сразу же перехватил везде успевающий и до всего небезучастный Вильгельм, который тут же сказал вполголоса:

– Вы не подумайте, я не подслушивал. В этом доме удивительная акустика. Поздравляю, ведь Артур Вас принял!

Даниэль был в замешательстве:

– А мне-то что делать?

Вильгельм ухмыльнулся:

– Просто радуйтесь и веселитесь! И отдыхайте.

Подобный расклад был весьма кстати, поскольку Дани утомился во время дороги. После завтрака, который оказался заодно и обедом, он попал в долгожданные объятия Морфея в одной из комнат, отведённой гостям. За последние четверть века он стал первым, кто был принят таким образом и смог насладиться глубокой негой сна на огромной высокой кровати с полупрозрачным балдахином.

Он проснулся, когда мутный осенний закат лениво посылал в окно вязкий каре-багровый луч. Пробуждение его было вызвано тем, что он услышал отдалённые раскаты органа. Даниэль неспешно оделся и вышел в длинный коридор, где настенные лампы источали вялый свет. И он пришёл на эту музыку, увлекаемый её звуками. Словно в ней то трепетал хрусталь прибрежной волны, то раскрывались океанские глубины.

В гостиной, где горело огромное количество свечей, из-за которых всё казалось высеченным из глубокого мрака и зарева, и располагался Артур. Увидев, что к нему пожаловал Даниэль, он прекратил играть и, не покидая места за органом, несколько странно улыбнулся. На нём отпечаталось страдание и утрата. Но он силился их скрыть. Он говорил:

– Дождался я твоего пробуждения, а то совсем истомился. Всё думал о твоих словах… И что же ты скажешь о моих музыкальных задатках? Ты же сам себя окрестил «немного музыкантом».

Молодой человек, увидев, что старик неловко приподнимается с сидения, поддержал его за руку, и отметил хриплым ото сна голосом:

– Я могу ещё немного петь.

– Продемонстрируешь как-нибудь? – спросил Артур.

– Когда появится вдохновение…

– Да, вдохновение! Я вот последние годы совсем не имел желания играть. А сегодня своенравная муза вернулась. И не просто так. Я к тебе заходил пару часов назад, думал, что разбужу, поскольку не терпелось с тобой поговорить. Но рука и не поднялась. Смотрю: тихий мой прекрасный ангел, сопит блаженно, причёску свою по подушкам раскидал. Так вся моя тоска и прошла. Вся тоска! О тебе я ничего не знаю ведь, верно? А ты сразу же полюбился, как меня обнял. Светлое создание! Так ты присядь. Вот на софу. Напротив меня.

Даниэль желал что-то сказать, но так и не успел, поскольку Артуру не терпелось говорить далее. Он взялся за Дани с лихорадочным рвением, поскольку видел в нём единственное лекарство от своих мук:

– Я так долго страдал, а теперь стоит взглянуть на тебя, как тут же и радостней. Могу же я побыть хоть минутку счастливым? Ты чаще со мной бывай.

– Я тебя буду навещать, конечно же! – кивнул Даниэль.

– Навещать?.. – недоумённо переспросил Артур с щемящей тревогой.

– Хотел снять номер в отеле, пока я буду в Мидиане… – смущённо рассудил внук.

– Я настаиваю, чтобы ты остался у меня. Купим тебе новую одежду и обогреем. Ты – Велиар, сынок, посему не следует ходить в обносках… Так что же мы медлим? Я думаю, тебе есть что рассказать. Мне интересно всё. Особенно о твоей семье.

– Хорошо, я поделюсь. Только перед тем, как я начну, ответь, о каких именно моих словах ты думал?

– …Сегодня утром я услышал от тебя одну мысль. Ты сказал, что в осознании злого поступка уже в зародыше таится его искупление, раскаяние. Добавлю, что иногда на осознание уходят эры. Иногда – минута всё переворачивает. Я порой люблю поразмышлять о движениях души. Они бывают подчас противоречивыми и парадоксальными…

Даниэль коснулся его сухих рук, и с жаром его речь полилась:

– И прекрасными, и чудесными! Даже вот ты сегодня утром! Послушай! Мне сегодня утром показалось, что ты в маске пришёл. Это такая маска, наложенная привычкой жить в одиночестве и сохранять непоколебимость скалы. Хотя нет. Каменная груда была на тебе. Того гляди она совсем тебя бы тебя погребла. Но ты оказался смел, чтоб раскрыться. Сейчас же ты искренен, в тебе пробудились лучшие качества. Да, именно пробудились! Воскресли!

Артур его выслушал и после паузы заключил с долей печали:

– Ты пропускаешь целый мир через себя. Как же тебе было, вероятно, непросто с нашим папой…

– Было непросто, было страшно, было весело! – рассмеялся Даниэль.

– Повествуй!

И он откинулся на скрипучую бархатом спинку дивана, принимая удобное для себя положение. Мотая ногой, он непринуждённо начал:

– Пожалуй, я возьму немного издалека. Ты рисовал пейзажи, поскольку полагал, что тот или иной эпизод мог стать частью жизни моего отца. Но среди них нет того, который бы сполна отразил место, где он обосновался. Это премного южнее Мидиана. На побережье моря есть небольшой городок, уютный и старинный, раньше служивший портом.

– Перед тем, как хлопнуть дверью, Торесен сказал, что уедет на край света, – лаконично подметил Артур, не желая существенно прерывать внука. Дани изумлённо улыбнулся его словам:

– Так какой же это край света? Это само его сердце, которое бьётся, бьётся вместе с прибоем! Вот представь: там шумы волн, воздух солёный. Там эвкалипты, тисы, водопады, скалы, гроты, дороги куда-то ввысь за пелену облаков. В городке делают такое вино!.. Люди там тебе готовы отдать последнюю рубашку, пригласить к себе, радоваться – почти без повода. И колокола там звучат, словно на весь мир, так объемно. Там всё вдохновляет любить – любить небо, людей, даже гальку под ногами. Даже говорливых торговцев и суровых, опалённых солнцем рыбаков. Местных когда-то старательно истребляли. Но истребляли-истребляли, да не выистребля… евали. Или не выистри… ебли. В общем!

Отец купил дом по прибытии и занялся своим бизнесом. А именно – открыл гостиницу. У него были великие планы. Однажды к нему пришла устраиваться одна девушка. Её звали Камилла. И тогда отец её увидел. Как мне говорили, она в первое время отказывалась принимать роскошные ухаживания новоявленного бизнесмена. Она даже отклонила предложение. Она была отчаянно юной, непоправимо настоящей и прекрасной. А ещё, в силу свободолюбивой пылкости нрава, довольно непредсказуемой. Папа, терпеливый и честолюбивый, добился цели. Так появился на свет я. Та-даа-ам! Но я помню свою маму какими-то урывками. Был момент, когда её не стало рядом со мной, но я не хочу вдаваться в подробности. Мне было четыре года или около того. Она мне часто пела. Это чудесный голос! Иногда я необыкновенно тоскую по его звукам, точно у меня украли нечто бесценное. Вместо того, что называется семьей, у меня есть только воспоминание о голосе. Но и это для меня много значит.

Торесен не особо тосковал по супруге, появились другие женщины. К счастью, меня, никому не нужного ребёнка, оттуда вызволил брат мамы – Мартин. Отец был рад, что избавился от обузы. Мартин никогда не был мягок со мной. Он был военным, делился со мной многим, что касается этой сферы. Он пытался со всей отдачей и вниманием заботиться обо мне, как о своих трёх детях – о дочерях, кстати. У меня было такое… специфическое детство. Сейчас я, вероятно, выгляжу вполне спокойным, но раньше какого только озорства от меня не было! Стоило Мартину отвернуться, как я, перескочив через забор, убегал искать себе приключений и проблем. Он в очередной раз восклицал: «Что с тобой делать?! Неуправляемый ребёнок! Как будто в тебе сидит ураган… или дьяволёнок… Да уж! Как корабль назовёшь, так он и поплывёт!» «А что не так с моим названием?» «Фамилия твоя, ну, такая… Дани, может, как-нибудь сменим её?..» Я всеми руками и ногами, всей своей детской ревностью был против его идеи. «Не-е-е-е-ат! Папа обидится! Я Даниэль Велиар! Велиар-р-р-р!» Так кричал я и опять убегал куда-то.

Когда мне было десять, я слёзно уговаривал капитанов и рыбаков, чтоб они взяли меня денька на два с собой. Они соглашались. Я, конечно, больше мешался на их суденышках. Но – ночи, море, простор! Это того стоит. По возвращении меня ждал Мартин, его сердобольная рыдающая жена и мой персональный гарем их дочек, которые встречали меня, как героя.

Дабы как-то меня укротить Мартин устроил меня петь в хор, где я проявлял себя неплохо. Но голос со временем стал ломаться. Моя жизнь – тоже. Моё подростковое сердце чаяло общения с моим настоящим папой. Мне его не хватало. Я не понимал, что я делаю не так. Он провернул множество афер и откупался, он шёл по головам. Но он же – мой. И произошло чудо: он обо мне вспомнил. Тогда мне стукнуло тринадцать лет. Его бизнес прогорел. Не стало денег, и вся его свита отправилась искать другое хлебное место на все четыре стороны. И он явился к нам в дом и потребовал меня обратно. И это был момент моего торжества. Мы будем одной командой! Мы будем лучшими друзьями!

Но жизнь иллюстрировала обратное. Мы никак не могли найти общий язык, что я переносил болезненно. Тогда начал увлекаться некой музыкой – тяжёлой, как тогдашний мой удел. Папа безуспешно хотел мне привить все качества, которые были в нём, каждодневно сетуя, что у меня отвратительное воспитание, отвратительные мысли. Про тебя тоже говорил, про ваш скандал… Послушай, это же нелепость!

– Да. Я всего лишь сказал ему, что в нём нет ничего оригинального, что он холодный человек, везде желающий выгоды. Он всегда претендовал на гениальность. Я никогда не имел привычки льстить! – дополнил его Артур.

Даниэль вдруг залился смехом:

– А он мог льстить! Однажды я, неблагодарный сын, получил от него даже подарок. На пятнадцать лет он привёл мне проститутку и сказал: «Это Мадлен. Делай с ней всё что хочешь! Всё оплачено. Без моих забот ты никогда не стал бы мужчиной!» Он запер дверь на всю ночь. Я и стал с ней делать всё что хочу. Мы говорили обо всём на свете, играли в приставку и жрали. Она вообще оказалась весёлой и эрудированной. Я бы и сейчас с ней в приставку поиграл. На прощание она мне сказала, что я её лучший клиент. А отец процедил сквозь зубы: «Мерзкий извращенец!» И папа добавил, что я никогда не возмужаю. Хотя юноша становится мужчиной в делах, а не в женщине. Так вот. Так вот…

Потом я окончил школу с отличием по гуманитарным предметам и с натянутыми оценками по точным наукам. Последний раз наши мнения разошлись, когда закономерно речь зашла о моём высшем образовании. Он сказал, чтоб я получал такое образование, которое поможет мне пробиться в денежные профессии. Я сказал, что хочу стать самым лучшим филологом. А это абсолютно убивает всякий намёк на денежность. Я констатировал положение вещей кратко, а он разошёлся не на шутку, зная, что с выбором моим ничего не сделает. Он пожелал, чтобы я, «сопля малолетняя и глупая» убирался из его дома, уходил в закат, не портил его жизнь. И говорил ещё много-много в таком ракурсе…

Тогда он мне признался, что я его мучил всё это время тем, что он видел покойную жену во мне. Он говорил разъярённо: «Что она хочет?! Ты не знаешь?! За что мне такое наказание?! Весь ты – наказание. Ты не знаешь, почему ты ходишь так и держишь себя так, словно ты вовсе не дикий обитатель этого захолустья? Словно тебе поклонятся короли! Вот из-за этого я тебя никогда не переносил на дух! Скройся!»

Я впервые с ним согласился, что лучше бы мне куда-нибудь деться. Я поступил, как послушный сын: я уехал в другое место, в далёкий город. Он взял трубку лишь однажды и прокричал: «Я тебя выгнал! Зачем мне разговаривать с тем, кого я выгнал?!» Он вообще любил подменивать понятия. Когда я пару раз целенаправленно к нему приезжал за сотни километров, чтобы увидеться или попытаться исправить ситуацию, он не открывал дверь. Мы не имели возможности пересечься. Неделю назад я снова вернулся в Эниф. Но не застал его в живых, а Мартин молчал всё это время из-за благих намерений. В дом, где прошла часть моего отрочества, уже успели заселиться другие люди. Они сказали, чтобы я зашёл в больницу. Там-то одна медсестра и передала мне письмо со словами: «Это осталось от него. Сначала он не знал, нужно ли письмо отправлять, сомневался, страдал о чём-то. Потом он считал, что нет достойных бросить его послание в почтовый ящик, не доверял никому, оскорблял и сильно ругался. Когда же он за день до смерти начал просить, то никто не пошёл ему навстречу». Так письмецо попало мне в руки. И вот я здесь. И знаешь? Я снова попался под прицел его взгляда – теперь же он смотрит с этих полотен. Я ослушался. Какой же я ужасный сын!