Читать книгу Девять - Анатолий Андреев - Страница 8

6.1.

За что бы я поставил памятник себе?

А ни за что. Просто так. Пусть стоит. Назло Алисе.

Проект памятника давно созрел в моём воображении. Представьте себе: статуя в виде мускулистого атлета с лицом, явно напоминающим ушастую луну. На ладони правой руки я держу фигурку Фантомаса (даже микрофаллос имеется, даже головка члена обнажена), готовый в любую секунду прихлопнуть и раздавить его, как лысую муху.

Как доказать Алисе, что этот памятник воздвигнут именно в мою честь?

Придётся прибегнуть к интимным подробностям, которые, кроме неё, надеюсь, никто не заметит. Да, да, всё те же вечные шифры и коды, как же без них в художественном послании. Итак…

Пальцы на ладони левой руки… В общем, они сложены в такой замысловатый бутон, что Алиса всё поймёт. Это имеет отношение к технике нашего секса. Кроме того, на туловище памятника присутствуют все девять моих родинок, расположенных замысловатой полосой от сердца – на спину (копия созвездия Скорпиона! я мог бы демонстрировать этот фрагмент звёздной карты всем желающим, и зарабатывать себе на жизнь особенностями своего тела, как это делают уродцы или красавицы); кроме того, обозначен засос в том месте, где оставила его однажды пьяненькая Алиса. Чего ж вам больше?

Памятник, на первый взгляд, был незаслужен, но официальная формулировка бы гласила: от благодарного человечества – за вклад в дело культурного строительства.

Сам я разумею под этим следующее.

Однажды к нам в гости (мы с Алисой были женаты уже девять месяцев) пришла блестящая пара: её сестра Венера с верным спутником Веней Гербицитом, с которым они жили в гражданском браке. Мы недавно справили новоселье и всё ещё находились в возбуждённом состоянии: первые жизненные успехи всегда окрыляют.

Наша квартирка Венере понравилась своим изысканным аскетизмом (в небольшой квартире – много пространства), а Веня неопределённо хмыкнул. Он был при деньгах, дела его шли в гору, поэтому двух-трёхкомнатные лачуги в большом городе даже не рассматривал как жильё. Так, место для свиданий, не более того. Он присмотрел себе загородный дом, и, вероятно, достраивал в мечтах своих дворцовый ансамбль.

Веня к тому времени меня уже изрядно раздражал. Он напускал на себя важность, окружал себя информационным туманом, любил говорить загадками и намёками. Короче говоря, лепил из себя легенду с помощью мифов. «Деньги партии» была его излюбленная тема.

– Николай Ефимович Кручина, заместитель Жоры Павлова, управляющего делами ЦК КПСС, как-то сказал: «Если и я, как Павлов, выпаду вдруг из окна, то это будет не самоубийство». И вскоре выпал из окна, как и его босс. Старику было 83 года. Он знал, что говорил. А ведь эти летающие члены партии выдали деньги самым проверенным людям, под расписочку, персонально. И где эти деньги?

Веня кривил лицо, на котором не было ни морщинки: мол, таким, как ты, этого не узнать никогда. А потом продолжал, обрабатывая пилочкой ногти (пилочку в футлярчике носил с собой всегда), что позволяло ему даже не смотреть на собеседника:

– Знаешь ли ты, на какие деньги зажигаются сегодняшние звёзды культуры? Не знаешь? Лучше тебе этого не знать. За каждой звездой, особенно в шоу-бизнесе, маячат грязные, кровавые деньги. Ты хочешь спросить, чиста ли у меня совесть?

Я ни о чём не спрашивал, однако Веня был уверен, что заданный им вопрос вертится у меня на языке и буквально лишает меня покоя. Он считал себя изумительно проницательным и общался с публикой с галёрки снисходительно, словно Шерлок Холмс с каким-нибудь доктором Ватсоном. Словно посвящённый – с дилетантом.

– Моя совесть грязна до предела, как и у всех лидеров. Совесть чиста только у тех, кто ею не пользуется. Поэтому моя грязная совесть – чиста. У меня нет к себе претензий. Я сплю спокойно.

После своего фюрерского спича (а с монолога в таком духе начиналась каждая наша встреча) он, обозначив своё превосходство, требовал себе водки.

В этот раз было то же самое. Венера сказала, что они практически сговорились в цене с хозяевами, и скоро будут переезжать в особняк за город.

– Будем заниматься огородом, будем капусту сажать, – добавила она, в стиле бурного возражения явно напрашиваясь на комплимент: дескать, куда вам, таким энергичным и деловым, ковыряться в огороде, зарывать себя в земле, вам бы с вашим пропеллером в одном месте горы сворачивать, пустыни озеленять. Строить загнивающий коммунизм или процветающий капитализм. Что-нибудь планетарного масштаба.

– Настоящий лидер сражается за истину, а не за первое место. Первое место – преходяще, истина вечна. Настоящие чемпионы стимулов не утрачивают, даже если им покорились все вершины. Даже по нескольку раз. Их подпирают другие чемпионы, которые могут достичь еще большего. Берегись того, кто принялся выращивать капусту. Бывших чемпионов не бывает, – угрожающе изрёк Веня, потянувшись в карман, очевидно, за пилкой.

– Да будет тебе жужжать, – отмахнулась от него Венера, как от трудолюбивого трутня.

Но Веня достал из кармана не пилку, а ключи от машины.

– Сейчас я принесу вам свой подарок, – таинственно заявил он.

И пошёл за ним.

Почему нельзя было принести сразу?

Нет же, всё надо обставить, как в театре. С прологом, кульминацией и эпилогом. И вешалкой. Которая начинается с буфета.

– А мой подарок будет потом, – сказала Венера. – Мы обсудим его с Алисой, правда, сестричка?

Сёстры удалились в одну из трёх наших комнат, и мне, хозяину, проявляющему гостеприимство, пришлось дожидаться Веню. Я был почти уверен, что он подарит мне щенка или черепаху. Дело в том, что в своё время я подарил ему кота – Марсика (чета мечтала завести у себя пушистую пумпусю; может, потому, что не было детей?). Теперь долг будет платежом красен, то бишь догом: Веня непременно сделает симметричный ответ, только с оригинальным отклонением. Я давно заметил: он мыслит в рамках заданной парадигмы. Вся его самобытность – это оригинальность аранжировщика, а не творца. Он не способен создавать, он способен лишь варьировать по заданным лекалам (сам того не осознавая). Я уже принялся обдумывать, кому пристроить трогательную живность (сам я небольшой любитель разводить у себя в доме флору и фауну).

Может быть, Васе Сахару предложить, соседу, садовнику из Зеленстроя?

Веня вернулся скоро. В руках у него был большой плоский прямоугольный свёрток, напоминающий упакованную столешницу или мольберт. Портрет Марсика? Это уже асимметрично.

Поскольку дар предназначался мне, я вынужден был поинтересоваться, стараясь придать унылому вопросу интонации восклицания. У меня получилось с завыванием, как у собаки, томимой предчувствием:

– Что это? (О-э-о-о?)

В ответ, разумеется, прозвучало поучительное молчание: мол, не торопись коза в лес, все волки твоими будут.

Это была картина. Веня молча содрал упаковку и дал мне возможность насладиться первым впечатлением.

Дорогой багет обрамлял холст (масло), который только условно можно было назвать картиной. Вначале на чувства зрителя обрушивался тревожный фиолетовый фон, ядовитым туманом наползавший изо всех четырёх углов. На меня давил фрагмент космоса, бесконечность которого была передана с гениальностью шизофреника. Когда я стряхнул первое оцепенение, то разглядел огромный циферблат часов, чёрный обод которого представлял собой не законченный круг, а круг разорванный, который лентой Мёбиуса ввинчивался в бесконечное тёмное пространство, сужающееся до ослепительно светлой точки. Это был композиционный центр картины. Стрелки странных часов расплавились под воздействием голубого свечения, остались только обрубленные черенки, обречённо тянувшиеся к цифре 9. Время пожиралось пространством, всасывалось в спираль-воронку – и это ощущалось просто физически. Я, впитывая жар голубого свечения, не мог оторвать глаз от светлой точки, слепившей меня и забиравшей волю. Вдруг меня тоже потащило по спирали в этот раскалённый омут неодолимым притяжением, я пытался руками зацепиться за гладкий пол – но в ту же секунду потерял сознание.

Когда я раскрыл веки, белая точка расширилась, зашевелилась – и из неё сформировался облик Алисы. Я сразу же поймал своими глазами её зрачки, вцепился в них и только после этого успокоился.

– Что со мной?

– Ты упал в обморок на девять-десять секунд, не больше. Всё в порядке.

– Где я?

– Платоша, ты у себя дома. Ты меня пугаешь. Что случилось?

Я не мог объяснить, что случилось. У меня возникло впечатление, что моя защитная оболочка (которая, оказывается, у меня была, но о которой я не подозревал), моя треклятая аура треснула, разорвалась, и внутрь моего тела-души проникла стая демонов, расположившись в каких-то пещерах, закоулках, в бесчисленных сотах, о существовании которых я и не подозревал. Я дышал, работая лёгкими, и ощущал сотовую – невесомую, пористую – структуру своего существа. Я нащупывал в себе бездонный объём, парадоксально заполненный информационной тяжестью, свинцовым сгустком картинок и впечатлений, которыми я был накачан там, в той части галактики, где господствовала светлая точка. Где я побывал?

Это сложно выразить, не впадая в маразм. Об этом, как правило, молчат (кому хочется выглядеть умалишённым?). Я упал в обморок ещё непуганым молодым человеком, а пришел в себя уже почти зрелым мужем, в глазах которого угадывалась спираль того самого разорванного циферблата.

И за это время – девять секунд! – я узрел во всех подробностях то, что в изумлении разглядываю всю оставшуюся жизнь…

В общем, всё это изложено в романе.

Почему, кстати, в романе?

А потому что фактически изложенное в нем является правдой, а юридически – вымыслом. Меня такое положение вещей по многим причинам устраивает. В частности, по такой причине (а проговорюсь, устрою-ка утечку информации). Структурный принцип романа, воплощающий формулы «капли океана» (эпизоды как моменты целого) и «матрешки» (одна история внутри другой), отражает не только структуру личности, сознания, но и саму структуру вселенной. Роман рождается и развивается так, как рождается, развивается и деградирует вселенная. Это моя безумная версия.

Роман – модель атома.

Роман – модель ДНК.

Роман – модель сознания.

Роман – модель Вселенной.

Чем не информационный пир горой!

А еще по каким причинам, а еще почему?

Тем, кто дочитал роман до этой строчки, кто, видимо, также принадлежит к породе заколдованных, а иначе сказать, приговоренных добираться до сути вещей, им, этим странным людям, надеюсь, мало-помалу становится понятно, что вовремя и с тонким умыслом ввинченное «почему» может превращаться в форму идиотизма.

Иногда лучше оставлять вопрос без ответа.

Так понятнее.

Рядом гудел Веня. Он требовал водки. Говорил, что картина называется «Время», автор неизвестен (подпись искусно замазана, завуалирована под облачко космического тумана). Как живопись это не ахти (знакомый художник просветил); а вот как элемент интерьера, как философски нагруженная иконка, вполне может подойти для моего кабинета, где витает эвристическая энергетика. Последний писк моды. Тем более для такого умища, как у меня.

Моё состояние Алиса объяснила гостям переутомлением: накануне я много работал над монографией под кодовым названием «Ad astra». А картину мы с благодарностью принимаем.

Обычный мир, не меняя своих параметров, окружал и обволакивал меня. Однако проникшее в меня новое знание уже не отпускало, напоминало о себе неприятной тяжестью и тем самым пыталось управлять моим существом. Агрессивная природа нового знания не вызывала сомнений.

Конечно, памятник я заслуживал не за это. Тогда ещё я не помышлял ни о каком памятнике. Но без этого кратковременного улёта (вещего сна?) сама идея памятника даже не родилась бы. Я нажил себе беду, как в сказке, каким-то неосторожным движением души, и теперь мне предстояло избавиться от кощеевых чар.

Или, о чем сказки с обреченно счастливым концом предпочитают умалчивать, так и остаться навсегда заколдованным.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.