Читать книгу Фатум. Том первый. Паруса судьбы - Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский - Страница 24

Последние зыбкие тени уходящего дня ложились на крыши, и сонмом рубиновых углей их осыпал закат. На смену недолгому сумеречью с океана ползла густая пелена мрака.

На северной окраине, что бралась от крепостного вала, вдоль леса лепились дома зверобоев. В этот час избы стояли угрюмо, молчком, укрывшись от мира тяжелыми ставнями, будто щитами.

Из-за сосен, которые терлись замшевой корой о крайние изгороди, показался человек. Левую полу его камзола напряженно топорщила шпага, за поясом сидели пистолеты. Это был прожженный моряк от макушки до пят. Время посеребрило крысиный хвост его косы, пригнуло слегка плечи и изгрызло лицо кривыми дорогами морщин. Через левую бровь к подбородку свинцовой складкой бежал сабельный шрам.

Некоторое время моряк безмолвно стоял у завалившейся ограды, щупая взглядом черное жерло улицы. Слух его различил едва уловимый плач ребенка из дальней избы и вплетавшийся в него, древний как мир, напев матери: «А-а-а…». Совсем рядом, за огородом, испуганно фыркнули лошади: наверное, где-то близко в чаще бродил медведь. Незнакомец поднял руку в перчатке и подал знак. Из темноты вынырнул другой и подошел вплотную. Через плечо у него была перекинута кожаная сума, весьма основательно набитая чем-то тяжелым, на шарлевильском шарфе-поясе висел абордажный нож. Из-под желтой, выгоревшей почти добела косынки на грудь ниспадали намокшие под дождем жидкие каштановые пряди. Широкое, без затей лицо молодого матроса, в жилах которого билась густая, бретонская кровь, расплылось в улыбке, но тут же по-мрачнело под взглядом попутчика.

− Не будь ослом, Жюльбер, не время болтать! Приготовь факел! − английская речь странно прозвучала для берега, убаюканного с колыбели православным колоколом.

Держась ближе к заборам, они прошли мимо нескольких изб и, не всполошив ни одной собаки, свернули в узкий, как щель, проулок. Одиноко вспыхнул и затрещал факел. Им пришлось еще около часа продираться сквозь лесной молодняк, начинавшийся сразу за огородами. Мокрые холодные ветви царапали лица, а еловый лапник намывал росой сапоги.

Глухо и безлюдно было окрест. Иногда надрывно ухала сова, и ее крику далеким отголоском вторил чей-то богомерзкий хохот с болот. Тропинка незаметно сбежала в низкий овраг, где печально журчал ручей. В этом месте сапоги тонули выше щиколотки в жирных, влажистых мхах; под каблуками нет-нет, да и потрескивали гнилые опавшие сучья.

Внезапно Жюльбер вскрикнул и будто прирос к земле, выхватив из-за пояса пистолет.

− Какого черта? − прошипел капитан, глядя в позеленевшее лицо своего помощника.

− Там… там… кто-то прошел, Гелль,− стволом пистолета юноша указал на густые заросли справа от себя.

− Ты уверен? − старик взвел курок, в узком прищуре глаз сверкнул серовато-синий огонек.

− Не знаю, но… − француз замолчал.

Где-то далеко опять завыла, заухала, а затем зашлась в безумном хохоте неведомая тварь. Они стояли молча минуту, быть может, более, прежде чем Гелль прохрипел:

− Россия − это страна сатаны. Здесь привидений больше, чем живых людей. Пошли. Только дьявол знает, зачем мы здесь, и никто не остановит нас!

− Золотые слова. Я с тобой, Гелль,− суеверно перекрестившись, Жюльбер поспешил за моряком.

Он до жаркого пота уважал идущего впереди. Полное имя его было Гелль Коллинз из Нью-Джерси. Болтали о нем и его «Горгоне» много на разных берегах разными языками, однако на шею петлю никто так и не накинул. Ловок он был и хитер.

Сам Коллинз любил пошутить:

«Что делать, я родился в шлюпке по другую сторону закона. И, клянусь, любой порт для меня тюрьма».

Капитану перевалило за шестьдесят, и из сего знатного сроку пятьдесят лет было отдано морскому разбою. Жюльбер знавал не хуже иных, какую память вырубил этот старик на берегах трех держав. Его звериные метины помнили и на русских редутах, и на английских пушных факториях, и в испанских пресидиях.

Трюмы его навечно провоняли потом и тленом «черного мяса»⁴⁴, запахом опиума-сырца и забитого зверья, взятого на борт с разграбленных промысловых стоянок. Гелль всегда делал столь «заманчивые» предложения компаньонам, от которых никто не мог отказаться. Секрет был прост: на ценной бумаге появлялась либо необходимая печать, либо мозги упрямца.

− Эй,− бретонец вздрогнул, услышав голос капитана.−А ну, прибавь ходу, не то мы дотащимся через неделю.

За ручьем лес расправил плечи, заметно погустел и вытянулся. Тропа неожиданно растворилась в разглушье дикой смороды, орешника и волчьей ягоды. Насилу вырвавшись из колючих пут, они очутились на поляне. Посередине, за сиротливым хороводом горьких осин, чернела сокрытая от глаз разбойничья изба. Покосившаяся труба, разбитые ставни, содранная ветром истлевшая дранка. Морщини-стые бревна всюду штурмовал изумрудно-голубой лишайник, словно обивая бархатом.

Пираты поднялись на широкое крыльцо. Капитан «Горгоны» ударил железным кольцом потайным стуком и прислушался.

Истлела минута, другая. Казалось, что в этом проклятом Богом доме никто не живет, как вдруг… в слепом оконце замерцал отсвет лучины, такой одинокий и зыбкий, что если б не шаги, он мог бы сойти за нечистое свечение на болотах, кое обычно заманивает заблудшего путника в гиблую падь.

− Что за черт?.. − тревожно пробубнил голос за дверью.

− По твою душу. Открывай, филин.

− А, это ты, Гелль, мать твою… − послышалось облегченное вздошье, загремели запоры, и взбухшая от влаги дверь со скрипом приотворилась. Колыхающуюся ночь прорезал узкий тускло-оранжевый веер света.

Перед ними, беспокойно вглядываясь в темноту, стоял широкоскулый с косматой бородой человек. Виду он был лихого, дикого: драные на каторге ноздри, засаленный армяк на наготное тело, ноги, забитые в бахилы из конской шкуры, и топор в руке.

Гости молча прогрохотали за ним через сени в горницу. Мужик вжикнул впотьмах вьюшкой, защелкал огнивом и споро раздухарил печь. Вскоре убаюкивающе сладко затрещали поленья.

Малость согревшись, Коллинз пристально огляделся. В разбойном логове всё было раскидано по углам и покрыто пухлым слоем пыли. У голбеца жался кособокий непроструганный стол, а возле него пара лавок. По закопченным стенам висели связки высохших лисьих и волчьих шкур, а между ними стальной гроздью − капканы. Левее, у оконца, вповалку были наброшены казачьи седла. Наметанный глаз Гелля признал их незамедлительно:

− Они? − американец криво улыбался.

− Оне самые, аки с куста,− дюжина, капитан.

Сели к столу. Мужик выложил крутобокий каравай черного, как земля, хлеба, шматок крупно нарезанного сала и пару раскроенных надвое, прямо в шкурье, луковиц. Доб-рым довеском на стол была водружена окатистая четверть водки, чистой и прозрачной, что христова слеза. Стукнулись кружки, пахуче и сочно захрустел на зубах лук; дым вирджинского табака в одной упряжке с дальневосточным самосадом заструился сизой вуалью над головами.

− Надеюсь, охота была удачной? Где Мамон и остальные? − Гелль медленно оттаивал, блаженно вытянув ноги, чувствуя, как по утомленному телу разливается тепло.

− Какб там охота! Щукинцы − окаянная сила − все дыры позатыкали, шкуру нагулять не дают.− Гаркуша зло хрупнул луковицей.− Жись-то у нас не чета вашей заморской − разгулу нет.− И, через отрыжку, наковырявшись в зубах, процедил: − А атамана сёдня не жди − не до тебя Мамону: своих делов подзахлеб. Корчевать должничков уехал…

Ноздри капитана затрепетали, рубец на щеке потемнел, но он сумел справиться и, потрепав бородатого по плечу, сказал:

− Всё верно, сынок, ты прав: в каждой бухте свои заботы. Многие мои дружки уставали скитаться по океану и пытали счастье на берегу, но там, скажу я тебе, всех этих олухов давила петля нищеты или закона. Верно, Жюль? −старик мазнул лисьим взглядом своего молодого приятеля.

Тот откликнулся понимающей ухмылкой.

− Но ты-то мне сразу по сердцу пришелся, как только я имел глупость сойти на ваш чертов берег. И знаешь, почему? − Гелль опять тайком подмигнул напарнику.

Гаркуша встрепенулся и заерзал, взгляд его забегал по лицам. Однако крутивший нутро бес любопытства взял верх:

− Ну? − черно-горячие, цыганские глаза смотрели на Коллинза.

− Да потому, что твоя башка не ослиное копыто, тебя нелегко провести! Клянусь громом, я взял бы тебя на «Горгону», если б кто-нибудь из моих вытянул ноги. Ты, верно, мечтаешь о рае, а?

− Рад бы, да грехи не пущают.

− Э-э-э! Брось нос в трюм совать. Можно и в ад, лишь бы не скучно.

Гаркуша с трудом ухватывал нить ломаной речи, но разумел, что его гладят по шерсти, и оттого растягивал рот в улыбке и согласно кивал невпопад головой.

Кружки показали пятый раз дно, когда Гелль подманил длинным пальцем хозяина и хищно протянул нараспев:

− Завтра я поймаю крысу, если она опять вильнет хвостом…

Мужик одобряюще мотнул нечесаной головой:

− А-а, жрать еще хочешь? Неча было с голым-то гузном так далеко залетать!

Он грубо толкнул капитану кусок сала.

− Дурак! Эту крысу зовут Мамон.

− Чо! − враз трезвея, пробормотал Гаркуша, тщетно пытаясь придать голосу крепость. Он завороженно таращился на сухое, изборожденное морщинами лицо старика, раскаленный сабельный шрам словно обжег ему губы. Не в силах избавиться от этого кошмара, каторжник испуганно замычал и дернулся было с лавки, но кортик Гелля с глухим стуком пригвоздил рукав его армяка к столу.