Читать книгу Каббала - Артур Эдвард Уэйт - Страница 12

Перечисленные выше соображения позволяют отнести, по меньшей мере, некоторую часть материалов Зогара к периоду более раннему, чем его обнародование. Нам неизвестно, существовал ли Сефер Йецира до IX в.[216] Оба произведения связаны с талмудическими временами, и в пределах христианской эры, вероятно, эзотерическая Традиция Израиля существовала[217]. Определить, имела ли она место до христианской эры, является целью следующим этапом нашего исследования. И на этом этапе трудности возрастают, так как поле обзора резко расширяется. Оно во всех направлениях перекрыто последующими поколениями серьезных религиозных мыслителей. Следует продвигаться шаг за шагом и начать прежде всего с общего обзора нашей темы.

Источником происхождения доктрин каббалы считали едва ли не любую философскую или религиозную систему древности, и все предполагаемые точки соприкосновений с каждой из них тщательно фиксировали. Из этого следовало, что они заимствованы из Аккада, Индии, Китая, Древнего Египта[218], из платонизма и неоплатонизма, категорий Аристотеля, раннего христианского гностицизма[219]. На наш взгляд, из всех этих противоречивых свидетельств напрашивается наиболее разумное заключение: дело не в заимствовании из какого-либо из этих источников в прямом и общепринятом смысле, скорее в человеческом сознании, когда оно сосредоточено на определенных фундаментальных и, возможно, неразрешимых проблемах бытия, возникают очень схожие, а подчас и внешне тождественные умозаключения. Каббала, в сущности, представляет собой результат такого лишенного всякой опоры вопрошания. Такие результаты являются уникальными сами по себе, но имеют некоторые точки пересечения с другими подобными попытками всех времен и народов. Они чем-то обязаны другим Традициям и памятникам прошлого, отчасти путем фильтрации, отчасти из-за своей принадлежности этому культурному ареалу и того факта, что они рождались не в безвоздушном пространстве. Конечно, следует отличать основополагающую часть Каббалы от элементов, развивавшихся на их основе. К первой категории относятся доктрина Десяти эманаций, доктрина Эйн-Соф, Великого Лица (Макропросопос) и Малого Лица (Микропросопос), отдельные мотивы которых, вероятно, восходят к истории еврейской религиозной литературы христианской эры, возможно, даже к эпохе формирования Талмудов. Мы упоминаем их здесь в силу необходимости, хотя подробно рассмотрим их далее. Темы же, развившиеся на этом фундаменте, отражают многие источники, не исключая средневековую схоластику христианской Европы[220]. Эйн-Соф выступает как предел в концепции Божества, которого достигает всякая истинная метафизика. Вовсе не обязательно предполагать, будто она выведена из вавилонских инициаций во время семидесятилетнего пребывания там еврейских переселенцев или из греческой спекулятивной мысли александрийской школы: правильнее, видимо, рассматривать ее как продукт незакончившегося изгнания христианской эпохи, плод самостоятельной рефлексии теософствующего еврейского сознания по поводу открывшихся ему проблем, в которой наблюдаются отзвуки споров в различных культурных центрах. Это высшая точка теософской спекуляции, до которой может подняться человеческий разум и куда он всегда склонен устремляться. Доктрина сфирот, в свою очередь, представляет собой умозрительную форму другого древнего как мир способа человеческого познания, с помощью которого оно пытается преодолеть мучительный разрыв между конечным и бесконечным, между абсолютной чистотой и наличным материальным миром, всегда предстающим перед человеком как в той или иной форме нечистый. Концепции Макропросопоса и Микропросопоса выступает как поздние или ранние в еврейской мистической литературе, но как достаточно поздние в истории человеческого умозрения. Они являются попыткой разграничить Бога в Себе и Его отношение к Своим созданиям. Как и следовало ожидать, они в исключительной степени характерны для еврейства и как таковые в наименьшей мере связаны с любой внешней системой. И тем не менее точки соприкосновения существуют. Применительно к каждому и всем, времени и обстоятельствам, людям и их местам, они представляют собой особую спекулятивную доктрину, которую следовало ожидать а priori. Специфические литературные формы, в которые эти концепции облекались, свойственны исключительно раввинистическому сознанию, и лишь ему. Далее мы покажем, что эти формы подчас грубы и монструозны, однако сокровенную Традицию в ее высших взлетах можно отделить от ее экстравагантных и материалистических позднейших образований.