Читать книгу Мое частное бессмертие - Борис Клетинин - Страница 11

Нет, Лебедев – это вещь!

Исполнение всех желаний.

Вот мечтал я о велосипеде «Орлёнок». Он и приволок: не новый, с проржавью, но на ходу. Тросик ручного тормоза был сжёван, и мама запретила мне покидать двор. Тросики продают в «Авто-Вело» на базаре, и Лебедев обещал, что мы пойдём и купим.

Ещё он отвадил нашу Марью-домработницу. Клёво! Не люблю я этих Марьиных уборок по четвергам: голизну стёкол без занавесок, мокрый ветер в комнатах… Оказалось, что и Лебедев этого не любит. Р-раз, и Марья перестала приходить.

Ещё у него есть магнитофон «Юпитер-202» с плёнками Тома Джонса.

Ещё он конькобежец, один из самых ловких на Комсомольском озере.

Ещё он любитель астрономии и говорит, что с Земли послан сигнал к галактикам М-13 и теперь всё зависит от того, будет ли ответ от братьев по разуму.

«А вообще-то блеф! – объявил он как-то за обедом. – Астрономия есть наука о наших телескопах! Не более того. Реальный же мир не познаваем в принципе. Да и есть ли он на самом деле, этот реальный мир?»

«Новости дня! – попеняла ему мама. – Гегельянство какое-то!..»

Но она попеняла ему не строго. Не так, как она кидается на любого, кто только слово поперёк.

«Гегельянство? А вот и нет! – посмеялся Лебедев. – Полагаю, что познать можно только самого себя!»

«Ну тогда это эгоизм! – воскликнула она. – Это малодушный побег от мира!»

«Антропный принцип! – снова не согласился он. – А не эгоизм!..»

Я ни фига не понял. Но – интересно!!!

Нет, Лебедев – это вещь.

Лебедев – это снисходительность мамина, это сказочный аромат табака в комнатах, это вино и торт в будни.

Это первая мысль по утрам – не пришёл ли ответ из звёздного скопления М-13, пока я спал?

Эх, если бы он только предложил: «Будь Лебедев, а не Пешков!» – я бы подпрыгнул до потолка: «Ура! Буду!»

Потому что выбор между Пешковым и Лебедевым – это выбор между Ботаникой и Центром. А мне в Центре за…сь. Даже включая жирного Хаса.

Но не включая слепую Дашу, которая по целым дням сидит в Хасовом дворе и тянет мотки шерсти через спинку стула.

Кого-кого, а слепую Дашу я бы отменил: всегда она лезет обниматься с этими своими полуприкрытыми и выкошенными куда-то в сторону глазами.

Это так страшно, что я прям в ауте.

Hаверное, я не должен вспоминать о ней. Решить, что её нет на свете!

Зато во всём остальном я просто счастлив в Центре.

Я понял это во второе лето, когда мама и Лебедев поехали с тургруппой в Югославию.

Полдня мы провожали их. Я бегал с одного балкона на другой – высматривая такси.

А когда оно приехало, мы попёрлись с чемоданами вниз.

От слёз у меня щипало в глазах.

Но я знал, что будет хорошо. Так хорошо – как никогда не было!

Без мамы режим дня распадётся на нитки. Лето, остроптичий шум дворовых тополей, велосипедное свиристенье в Соборном парке, телевизор до 11 ночи – перестанут быть пунктами распорядка. Но пустят свой собственный пьяный сок…

И ещё:

– баба Соня не запретит мне ночлег на балконе,

– утром я буду спать до обеда,

– кушать только если голоден,

– не возьму ни одной книги в руки,

– спокойно рассмотрю голых тёток во «Всеобщей истории искусств».

Такси уехало. Мы с бабой Соней остались у палисада.

И тогда цвет воздуха переменился.

Во дворе всё потемнело – как в кинотеатре перед фильмом.

Это гроза вычерчивалась над сараями.

Она шла с Боюкан. И гремела так штутко, точно костяные шары вылетают за биллиардный борт.

Мы вошли в подъезд, и в ту минуту обвально полилось снаружи. В подъезде запахло помокшей пылью.

Мы поднялись в квартиру.

В то лето, как полевая тварь в норке, сложился я по виду квартиры, укрывшей меня с моими таблицами.

Она задакивала меня всяким порожком, плинтусом.

Одним балконом в филармонию, другим в тополиный двор со стеной сараев по границе она выдаёт план моей личности. Она – дворец моей грудной клетки, черты моего лица…

И хотя баба Соня утверждает, что ул. 25 Октября – это бывшая str. Carol Schmidt (при румынах) и что 40 лет назад тут какая-то Хвола жила (во 2-м подъезде), я не примусь откапывать чужую Трою. Мне только надо, чтобы бурная каша моего (моего!) воскресенья стартовала именно здесь.

В ходе многих лет докучал мне один повторяющийся сон: мы почему-то снова на Ботанике. Душевная тоска, поедавшая меня при этом, и с солнопольем пробужденья уходила не сразу.