Читать книгу Мое частное бессмертие - Борис Клетинин - Страница 20

Муж его любимой женщины.

Пешков был один в квартире, когда возник этот тип. Нога уехал в Херсон по работе (Нога – это Славка Ногачевский, друг с детдома, Пешков прятался у него), Лида, Славкина жена, в больнице на круглые сутки (она медсестра), детей у них нет.

И, значит, было так. Утром Пешков вышел на угол, купил мясную кость, овощи, лавровый лист. Сварил обед…

И вдруг этот тип.

Сначала ходил взад-вперёд мимо окон, косился на занавески. Худощавый такой блондин с красным лицом. Потом выпал из поля зрения – в арке прячется, наверное.

Вот ёлки! Окно кухни выходит в арку, дух борща валит через фортку, выдаёт, что в квартире кто-то есть.

Пешков на носках ушёл в кладовку, прикрыл за собою дверь.

Звонок.

Одинарный, вкрадчивый.

«Я никого не жду, Надька не приедет (в последний год плохо жили), у Скобикайло подписка о невыезде!.. Решено, не открою!..»

Не открыл.

Кажется, позвонили ещё. И стихло.

А через пару часов приходит Лида с работы – «Смотри, что я в почтовом ящике нашла!»

«С папой беда!»

Пешков аж присел.

Пётр Фёдорч!

Жив – не жив?

Но уже в следующую минуту выволок из-под кровати баул, стал бросать в него личные вещи!

«…Но ты спокойно, Лёв, смотри по обстоятельствам… я».

«По обстоятельствам? Ну смешная! (бритва где?) Мы деньги дали, ждём, вот и все обстоятельства (так, носки!.. трусы!.. чистая майка!). Скобикайло под подпиской, а мне адвокат сказал: в кладовке сиди – пока сигнал дам! (Надька-а!.. Соску-учился!..)»

Утром следующего дня.

…И хотя ликующий Пешков не верил, что доживёт до этой минуты, – она пришла.

Вагон качнулся, как напольный кувшин.

Электрический свет погас и зажёгся – точно с корточек встал. А темнота за окнами так и осталась сидеть.

Тронулись плавно.

Дождик, как обманутый, зацарапался снаружи.

Было пять утра.

15 февраля, 1971-го, Одесса.

Бросив под лавку баул, Пешков отправился искать туалет. В полчетвёртого утра, покидая квартиру, не воспользовался уборной, не побрился, не выпил чаю. Чтобы Лиду не будить.

Минуя буферные кабины, тамбуры, вагоны, встречался глазами с сонными пассажирами на жёлтых лавках, и перевзор этот со стороны Пешкова был исполнен интереса, наступления и приятия. Не верилось, что скоро, через каких-то 3 часа, увидит жену и сына. Разберётся, что там с тестем («Пётр Фёдорч! Ты жив?»). И, главное, обрадует новым делом жизни.

Что это за дело было…

Ну, со смеха началось. С того, что Нога… ха… к Лиде приревновал!.. Вот псих!.. А может, и не псих! По работе он в командировках всё время. Бывает, что по три недели в месяц – не дома. Вот и говорит: идём ко мне в бригаду («чем с бабой тут моей под одной крышей толкаться» – такой ход мысли!)… В октябре-ноябре ездили в пос. Березовский на птицефабрику запускать систему контроля за температурой. Работа мужская, травмоопасная («наладка» называется). Но если в электричестве сечёшь и руки не крюки, то справляешься. Претензий к работе Пешкова не было, и Нога после 2 недель говорит: готовься, едем на меткомбинат в Херсон!

«В Херсон? – поартачился Пешков. – Ты забыл, я от прокурора прячусь?!.»

Но он бы всё равно поехал. Чем в кладовке дуреть.

Вот такое вот новое дело жизни! Такая наладка!

…В туалетной кабинке из люка надувало, пахло смазкою путевых креплений, сырой землёй. Пригородные комбинаты зыблились сквозь известь замелованного окошка. Пешкову чудилось, он слышит, как обрушиваются цеховые прессы, как гудят станки. И никогда прежде счастье бытия не открывалось ему полнее, чем в пролетарских шумах этого утра… Гуд бай, торговля! Спасибо, наладка!..

«Н-да, зигзаги жизненного пути! Простит ли Надька? Женаты 12 лет (с Петра Фёдорча лёгкой руки!), а я всё такая же матросня. Всё такой же не ровня ей. Да ещё с торговыми наклонностями (позор в их семье). Да ещё под «уголовкой» за торговлю!.. Но теперь всё будет не так. Слово даю, Надь!»

Hадя была стыдлива, холодновата, ограничивала его в телес-ной любви, не допускала экспериментов в позициях, но, воображая в разлуке всё её женское: полный затылок, пахучие волосы, кожицу у ключиц… – он обмирал от благодарности и счастья. И волновался о встрече.

Вот только – тесть?

Хоть бы не умер.

Бросит меня Надька – если умрёт!

И ведь, главное, знак был! Был знак!

Знак.

Жил в тёмной кладовке у Ноги. Всё развлечение – ВЭФ «Спидола» (экспортная модель! Вашингтон и Мюнхен пробивают любые стены, любые глушилки!). И вот, пробило: «Передаём главы из романа писателя Ша. О насильственном советском захвате Молдавии в 1940 году»!

Послушал 1-ю главу (в 13.05 после новостей).

Так себе.

Не Бредбери, не Станислав Лем.

Но то ли из-за вкусного шипенья ультракоротких волн, в которых и самое стёртое русское слово поворачивается бочком поджаренным и ароматным, а может, оттого, что он сам, Лёва Пешков, помнил себя не раньше марта 1942-го (карантин-детприёмник в Куйбышеве), а всё, что до 1942-го, – погружено в кисельный туман… – но в 20.00 того же дня ловил повтор…

И так всю неделю – 13.00, 20.00… 13.00, 20.00… 13.00, 20.00… – глава за главой.

Пока седьмое чувство не торкнулось.

Это не Петра ли Фёдорча роман («писатель Ша» – Шор?!.). Тот самый, под бормотанье, ха-ха! (Он свои книги – как пишет?! Каждое слово – бур-бур-бур! – вслух! Мы с Надькой ржали у себя за стенкой! Щипали друг друга, чтоб не ржать).

И названье какое-то родное.

«В детстве, то есть прошлой осенью…»

Стоило Пешкову повторить: «В де-е-етстве… то-о-о есть… про-ошлой…», как голос тестя включался в голове.

…Но постучали снаружи, и замечтавшийся Пешков укатал шнур, продул ножи, завернул электробритву в попонку. Пошлёпал «Детским кремом» по щекам.

Двинулся в обратный путь по вагонам.

Как раз въехали на мост.

Под мостом неповоротливая излучина Днестра вытянулась вдаль. Складки горизонта размыты в снежном паре.

Пешков остановился и стал смотреть в окно.

Не здесь ли, над этой излучиной, по переправам, наведённым советскими военными инженерами, происходил в реальности тот самый шипяще-запретный, из «ВЭФ Спидола», «насильственный захват Молдавии 28.06.1940»? Не здесь ли клубился и его собственный кисельный туман – от беспамятства первых лет жизни до карантина-детприёмника в Куйбышеве?

«Да нет, вряд ли! – подумал. – Чтобы тесть – и «Голос Америки»?!. Он ведь коммуняка. Работник органов (4-е управление). Не стыкуется никак!»

Шум отвлёк.

В тамбур из сцепной кабины поспешно вышли люди.

Они одинаково хлопали себя по карманам.

За ними, преследуя их, шёл сухонький старикашка-контролёр в кителе.

«Приготовиться к проверке билетов!» – произнёс голос за спиной.

Это второй контролёр надвигался сзади. Молодой, бычачий.

Они сходились, как ножницы, – эти 2 контролёра, молодой и старый.

Как стены пещеры – в «Али-Бабе».

Все проснулись в вагоне.

Поезд катил, как и раньше, но даже берёзки за окном перестали мелькать.

Как раз возле Пешкова оба контролёра встретились.

Пробитая компостером, картонка билета вернулась к Пешкову.

– Здравствуйте, Андрей Иванович! – произнёс вдруг его язык. – Чего?.. А!.. Ну здравствуйте! – ответил один из контролёров. Тот, который старикашка.

– Пэ… пэ… пэ… – пригляделся он после заминки.

– Пешков! – подсказал рот Пешкова. – Пешков Лёва!..

– Пешков! – зафиксировал Андрей Иванович. – Ну и что?.. Ты чего тут?.. Проживаешь?.. Работаешь?..

– Проживаю!.. И работаю!..

Это был Андрей Иванович, директор детского дома (Чувашия, село Троицкое, 1944–1948).

Он не меньше Пешкова удивлён был встрече.

От удивления в нём даже испуг чувствовался.

2-й контролёр переводил взгляд с одного на другого, и выражение его лица следовало за выражением Андрея Ивановича.

В вагоне все молчали вокруг них.

– Так ты местный, что ли? – Андрей Иванович повертел головой по сторонам. – И это по какой ты тут работе?..

Как будто 24 года не прошло.

«Наладка!» – хотел просто и доступно объяснить Пешков.

Но язык точно сорвался с приводных ремней.

– Автоматика на заводах!.. – забормотал он. – Э-э-э…

Коммутация проводов… э-э-э… на кросс-плате… счётчики…

И ужаснулся тому, что говорил. В самом деле!

Изумление, испуг окончательно стекли с лица Андрея Ивановича.

– А, пролез! – верхняя губа его открылась, железный обруч зубов блеснул.

Это он улыбался так.

– А чего к нам в детдом попал? Если местный!..

– Эвакуировали! – рассказал Пешков, страдая. – Тут же немцы были!..

Это «эвакуировали» было той же породы, что и «коммутация проводов на кросс-плате».

– А вы?.. – попробовал перевести разговор.

– Я?.. – удивился вопросу Андрей Иванович. – А что я?! Я к пенсии переехал!.. Я ведь всю жизнь там, где холодно и голодно!.. Можно мне хоть на пенсии фруктов поесть?.. Или это только твоей нации можно?..

В лице его стояло теперь прочное и властное выражение. Как в детдоме когда-то. Что-то вроде «Ну вот, я же говорил!»

И у 2-го контролёра лицо перестало быть опасливым, но подпустило ту же улыбку всезнания («Ну вот! Я же говорил!»), а потом и вовсе стало злым.

И они пошли себе, не попрощавшись, в сторону головного вагона. Два твёрдых карандаша в кителях.

Пешков засопел, загрустил, засмотрелся в красный пол. «Пролез!.. – повторил про себя. – Пролез… а?!.»

А может, это сон?..

Может, Нога наколдовал?

Потому что недавно пили за его д.р. (в общаге птицезавода в Коммунарске), а Нога дуреет с одного стакана: «Ну всё, тридцатник, молодость прошла, жизнь кончена!..»

Такое понёс! Мол, только молодость (до 30) и стоит того, чтоб рождаться на свет…

«Ни фига себе молодость! – рассердился на него Пешков. – Да ты что, Славк?! Ты детдом забыл?!.»

«А мне в детдоме хорошо было!..» – не слушал Славка.

«Ещё бы, тебе ведь тёмную не делали! – подколол Пешков. – Тебе там, конечно, за…сь было!»

«Да, за…сь!» – отвечал Славка с вызовом.

«Особенно когда в спальне печку переложили!.. или когда авиапланеры с моторчиками стали клеить!»

«Точно! Авиапланеры!..» – обрадовался воспоминаниям Славка.

И даже локоть подвёл к лицу. Слезу утереть!

«А как нам Сталин коньки и лыжи прислал, помнишь?.. – всхлипнул он. – На весь отряд!..»

«Я всё помню! – подтвердил Пешков. – Золотые дни!.. Плюс тебя ташкентским партизаном не дразнили!.. И Андрей Иванович тебя в грудь не бил!..»

И показал пальцем – куда-то в район ложбинки по центру груди.

«Не бил! – подтвердил Славка. – Зато в техникум учиться направил! И картошку в общагу посылал! А в сезон огурцы со свёклой!»

«Красиво! – пробовал съязвить Пешков. – Рад за тебя!»

«А когда каникулы, – расцвёл Нога, – и мне из техникума ехать некуда, то я – в детдом на всё лето! И ведь принимали! Ставили на довольствие! И не только меня! Кто в ремеслухах, кто в вэу[24], и тех Андрей Иванович на каникулы принимал!»

Вот так и наколдовали Андрея Ивановича. Вызвали дух. («…пролез… пролез… пролез…»).

Пешков попросил газету у попутчика.

Затулился в тамбуре.

Пробовал читать.

Не выходило.

Ну, вот где справедливость, а?!

Одним – огурцы со свёклой.

Другому – тёмные с малых лет! И удары в грудь.

И, главное, это «пролез».

Проле-е-ез!

Рана всей его жизни!

Hачиная с марта 1942-го, с печёной картошки в Куйбышевском детприёмнике («И откуда ты, французик такой, в СССР пролез?»… и – горелой кожурой об лоб и щёки!) И потом, с 1954-го, на военно-сторожевом траулере «Сергей Киров», когда в и.о. боцмана пролез…

И к Надьке своей любимой в мужья – пролез. По версии дружков и подруг её университетских…

Повертел картонку билета.

Всё, не удалась жизнь. Во-первых, сирота. Да. Все люди от папы с мамой происходят, и только он, Лёва Пешков, пролез.

Пролез.

Во-вторых, Надька не любила никогда (Пётр Фёдорч насильно замуж выдал!).

Отбросил газету.

«Я только объясню ему на словах… – двинул по вагонам, – что это за работа – наладка! Что это за работа мужская! И травмоопасная! Ничего общего с ташкентскими партизанами!.. А бить не буду, нет!..»

«Ну что, Андрей Иванович!.. Проле-ез?» – запомнил собственный вопль (и железнодорожный китель – за обшлаг!).

Основы уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года

Статья 191.5. Посягательство на жизнь военнослужащего, сотрудника органа внутренних дел, а равно должностного лица, осуществляющего таможенный, иммиграционный, санитарно-карантинный, ветеринарный, фитосанитарный, автогрузовой и иные виды контроля… – наказывается лишением свободы на срок от восьми до пятнадцати лет, а при наступлении тяжких последствий – смертной казнью (введена законом Союза ССР от 18.05.58 № 79-ФЗ – Собрание законодательства союзных республик, 22.05.58, № 21, ст. 1927).