Читать книгу Мое частное бессмертие - Борис Клетинин - Страница 6

«Сам Иосиф С(тайнбарг)». 1933.

Год назад Шурку выгнали из гимназии, и лесозаводчик Иосиф С. поехал хлопотать за него в Бухарест.

Шурка бандит, но до сих пор ему сходило.

Даже когда он до полусмерти напугал дочку городского головы: наловил речных жаб и забросил ночью в её окно… и то ему сошло – из-за его ангельской внешности.

Но недавно его (вместе с двумя дружками) выгнали из гимназии.

За стишок[6], что они декламировали на перемене.

Их подслушал П.К. Будеич, профессор по катехизису, проходивший по коридору.

Оказалось, это надругательский стишок.

Об этом даже в газетах поместили: «Молодые еврейские недоумки из Оргеева надругались над румынскими святынями!»

И хотя Шурка клялся, что они и слова такого не ведали («над-ру-га-ться»), и что стишок этот во весь голос распевают бранештские крестьяне на рынке, ничего ему не помогло.

M-me Angel осталась непреклонна.

«Неграмотным крестьянам на рынке – можно!.. – объявила она Шурке. – Но – вот разве что крестьянам! И притом – румынским!..»

И подписала бумагу об исключении.

Мама была не в курсе.

По утрам Шурка «уходил в гимназию» с сумкой учебников. Гонять голубей на окраине.

Он умолял не выдавать его.

Я бы не выдавала, но мне приснился сон: цыгане приманивают его в лес.

Ещё бы. Такого херувимчика.

Проснувшись в слезах, я объявила, что не буду больше хранить секрет.

Шурка встал в дверях, но я оттолкнула его.

Тогда он говорит: ладно, я не буду уходить на окраину.

«А куда? – вздохнула я, вытирая слёзы. – Где тебе околачиваться, в самом деле?»

По правде, я сама не могла придумать, куда ему идти.

От безысходности он поплёлся в Талмутойрэ (религиозная школа). Хоть там и не дают аттестата.

Но через несколько дней я приметила, что грудь и плечи его обожжены солнцем, а на руках плесень и смола.

Оказалось, он ходит к мануфактурщикам Тростянецким.

У них гостил женатый сын из Праги, студент-социалист.

Молодёжь роилась вокруг него.

Он запретил папаше нанимать крестьян, но привлёк молодёжь для очистки колодцев и дробления винограда.

Я искала повод увидеть его.

Он оказался малого роста, но с калачовой мускулатурой.

Жена его, девочка по виду, была на сносях.

…И тогда к нам явился Хасилев-старший (отец другого недоумка). С кипой бумаг.

«Ура, мы спасены! – объявил он маме. – Сам лесозаводчик Иосиф Стайнбарг едет в Бухарест – хлопотать за наших балбесов! Знаете, какие у него связи!!! Ух!!! Ему покровительствует M-me P., тёща сами знаете кого!..»

И велел маме – подписаться под ходатайством.

Мама подписалась.

Но после ухода Хасилева она, как соляной столб, встала посреди комнаты (как если бы она застукала папу над его тетрадками).

А потом – налетела с кулаками на Шурку.

Шурка прикрывал лицо, выл от оскорбления, но я видела, что он счастлив. А я и того более.

С того дня «Лесозаводчик Иосиф Стайнбарг» не сходил у нас с языка. Упоминания о нём были часты, как моргание.

Хотя лучше бы он не слыхал о нашем существовании. И о наших бортях в лесу.

Ещё о нём.

Я думала, он beau mond. Как Воловский (банкир). Или братья Тростянецкие (мануфактура).

А он не толстый и не старый. У него блестящие глазки и носик с весёлыми кружочками-ноздрями, выправленными наружу.

Мне бы и в голову не пришло, кто он на самом деле.

В Бухаресте он добился всего.

Представляю себе рожу П.К. Будеича. Профессора… ха-ха!.. по катехизису!

Но – увы. Он (Будеич) в Реуте утонул…

1933, март.

…под скальным монастырём, выручая двух гимназистов, оторвавшихся от экскурсии. Говорили, что он из Братства Креста[7] и у него зелёное рубище под костюмной парой.

Никогда не забуду лекцию «Великая Румыния», прочитанную им в 1-м семестре.

Не забуду, как на словах «Запомните, воры и прохиндеи…» голос его перехватило от волнения и судорога страдания по лицу прошла.

Вот полный текст: «Запомните, воры и прохиндеи, что со времён сарматов и скифов, гетов и даков, не по суду людскому, а по священному установлению Богову, земля Трансильвании есть наша, и земля Добруджи наша, и земля черноуцкой Буковины наша, и всё, когда-либо сотворённое Отцом Небесным от реки Дунай до Южного Буга, – всё это наша, и только наша, святая румынская мать-земля!»

Бр-р, как красиво!

Но он утонул, и я сослала бы его в Карфаген, в Гусятин, в Трою.

Но он пролежал полных три дня в Успенском Храме – точно бы упиваясь своей смертью.

Не понимаю.

Евреев хоронят в день кончины. Человек не успевает побыть мёртвым. Но переселяется из Оргеева в «Изкор» (поминальная молитва – ивр.).

А этот господин – пролежал три дня.

Только в июне перестала я думать о смерти – когда «Маккаби» делегировал меня на слёт.

В Кишинёв!

Я так много слышала про Кишинёв, что боялась разочарования.

Но Зиновий Б., председатель группы, обещал, что после парада отведёт меня в Докторскую Школу за анкетами (откуда только пронюхал?!).

21 июня 1933 года, Кишинёв.

Но Кишинёв оказался ещё прекрасней, чем я думала.

Мы шли колоннами.

Мальчики в бриджах, девочки в шортах-юбочках.

Барабаны с валторнами – по краям.

Проспект был параден: края тротуаров остры, побеленные деревья держат выправку.

Мы встали у Триумфальной арки. Солнце пело на её золотом циферблате.

Теперь я могла вертеть головой по сторонам, рассматривать колонны, флаги.

Вот «Халуц» («Первопроходец» – ивр.)… вот «Поалей Цион» («Трудовики Сиона»)… Другие полотнища, с вензелями королевского дома, с круторогими буйволами и пучками колосьев – не были мне знакомы.

Любопытные толпы горожан обступали площадь.

Верзилы-жандармы отлавливали за шкирки проказников-детей, пытающихся затереться среди нас.

И Триумфальная арка высилась в нашу честь.

А сразу после парада подходит ко мне футболист Нахман Л.

(бывшая симпатия! ха!) и с равнодушной миной протягивает конверт. «Что это?» – я состроила ему такое же скучное лицо. «Зиновий передал!» – выдавил он из себя.

То был конверт из медшколы при Казённой Больнице – с анкетами для поступления.

До сих пор я понимала мир как рамку. Гора, река, скороидущее небо над ними, косодеревый Оргеев, мощённый в торговой части, были сколочены по мне как рамка (даже бегущий юноша-футболист – и тот приходился мне троюродным братом).

Но профессор Будеич вышиб её своею смертью.

Но – ура!

Я поступлю в докторскую школу.

Я перееду в Кишинёв.

И… родюсь… рожусь там заново!