Читать книгу Мое частное бессмертие - Борис Клетинин - Страница 14

Русский берег был коса, отмель. Точно ласкающую пятерню запустили в светлые вихры Днестра. Круглый год там царило лето.

Берег напротив – скала с чёрным бором. В сером оперении льда.

И вся-то перепонка реки – 400 локтей, не больше.

Plasă Садово, judeţ Оргеев, Королевство Румыния. Рождество 1935 г.

«Какие там порядки на русской стороне, нас не колышет! – инструктировал начкар[14] перед заступлением в «секрет». – Как и лживая русская пропаганда в этом плане, все эти показушные парады в расчёте на дураков!.. Что же до румынской стороны, то демарка… демарка… ци… (никак он не справлялся с этим словом!), ну короче, румынская родина в этом плане оканчивается посередине реки, строго посередине! В светлое время суток нарушителей (эким важным словом величал он безголовых рыбаков из Бранешт[15], свято уверенных в том, что самые жирные судаки ходят на русской и только на русской стороне!) следует напугать в этом плане громким выстрелом в воздух! Затем, если не разбегутся к… матери, следует предупредить повторным громким выстрелом в воздух! Снова не помогло? Открываем огонь на поражение!.. Вот так!.. И пускай – ха-ха! – летят, апостолу Пётру жалуются!»

Говоря про огонь на поражение (а говорить о нём приходилось каждый вечер на разводе), начкар, малорослый, жирный, без талии и без шеи, делался неотразим. Столько высоких стрел с лица его взлетало! Сам разговор его, как прожаренная одежда, делался чист. Никаких тебе «демарка-ци-ци…» и «в этом плане…»

И всё-таки это был инструктаж. Тупая казёнщина устава. И да простит меня ап. Пётр, но придётся ему поскучать в моём наряде. Не прилетит к нему святой беднец и наивный жулик: молдавский рыбак. Сколько б судаков ни натаскал с русской стороны!

Впервые чем-то новым повеяло месяца три назад, когда «французики» (фасонисто-городские, в тонких усиках и жирном облаке Eau-de-Cologne, молодые евреи) моду завели: перебегать в Россию через

Днестр. Вначале – тайно и под покровом ночи. Затем – в открытую, по дневному льду.

Интересно, почему они наш берег выбрали? Грешат на Московича, местного ресторатора. Открыл-де золотую жилу (и кое-кто в комендатуре имеет с этого процент. Эх, румынская честь!..)

– С наступлением же темноты и до восхода солнца, – продолжил начкар, – может быть ещё один вид нарушителей!..

(«Ну-ка! ну-ка!» – навострил я слух.)

– Вы понимаете, о ком я говорю, Косой и Адам!..

(Из чего я понял, что в наряд поставлен снова с Косым. Уф-ф-ф!)

– Значит, когда… jidanii[16]. Hа льду… – начкар запнулся.

(«Ну! – мысленно попросил я. – Роди же своё любимое – про огонь на поражение!..»)

– …следует вызвать вспомогательный наряд! – родил начкар. – По телефону!..

– Тьфу! – плюнул я. – Стыд!.. Позор!..

От ярости подбородок мой дрожал. Из глаз искры летели.

– Сержант Адам! – повернулся ко мне начкар. – На гауптвахту хотим?..

– Тьфу! – ещё злее сплюнул я. – Велите ещё – под белы ручки их на тот берег перевести!..

Двор погранзаставы был едва освещён (чтобы русские бинокли не глазели со своего берега).

Единственный фонарь – под козырьком полуподвала.

А потом и его мутный маятник исчез из виду.

Выкрались в лес через пролом в булыжной кладке.

В лесу, как колбаса из кишки, темнота лезла.

Прошло порядочно времени, пока глаза пристали к ней.

Тогда снег на реке выступил. И лес, набегавший с уклона в реку.

Спустя полчаса.

Устроились под валунами в «секрете».

Лёд на реке был тёмен.

Зато на русском берегу машинотракторная станция светилась всеми столбами.

Дешёвки эти русские: всё напоказ. Всё самое красивое, лучшее – нате, щупайте глазами кому не лень!

Я бы так не смог.

Я и с невестой своей (Sophie L. с геологич. ф-та) любил бродить наедине, по малолюдным окраинам Кишинёва. И если бы я только мог (если б эта ветреница согласилась), то не являл её вовсе никому.

Ну да что рану бередить.

Улеглись на мешках со стружкой.

Как старший по наряду, я первый поработал с биноклем.

Потом Косому передал.

Хотя и лишнее. Ничем его не удивить: ни ярко освещённой тракторной станцией на русском берегу, где и по ночам снуют бодрые механики и грузчики (а если повезёт, то и фигуристая бабёнка в коротком складском халатике пробежит через двор), ни русской пропагандой: в каждые выходные грузовик с киноэкраном появляется на речной косе, луч проектора прорезает мглу, весёлые голоса артистов веют над рекой до поздней ночи.

Но Косому хоть бы что. Циник и жлоб, хотя и образованный.

Из-за этой образованности (у меня 2 курса в горно-инженерной школе, у Косого – 3 в медицинской) начкар и ставит нас в наряды вместе. Интеллигент, мол, к интеллигенту…

Чепуха!

Давно пора втолковать ему, насколько мы чужие по духу.

Одно то, что привело нас в армейский клоповник из чистенькой университетской среды (меня – предательство Sophie L., Косого – льготы для служивых), говорит о многом.

Нет, сначала с ним и вправду было интересно: чувство юмора, городские манеры… – всё при нём.

Но вот случились у нас эти евреи на льду, и я открыл ему, что удручён их побегом:

– во-первых, больно (та, которую я больше жизни любил, променяла меня на них, клюнула на пропаганду!);

– а во-вторых, смута на душе: а что если так и надо: бросить всё и бежать в русский коммунизм, к весёлым его голосам, в вечное его лето!.. А что если просто нельзя по-другому?..

И то, как я убиваю в себе эту смуту, не укрыл от него.

Как же я убиваю её?

А вот так. Слушай!

Дело моей жизни – горное дело. Разведка ракушечника, бурого угля, белого известняка, проведение геологической съёмки. Работа не из лёгких. Но со смыслом! Только представь, милый Косой: в каждом разрезе неподатливой земной коры, в каждом закоснелом отложении породы взывает к нам с тобой наша геологическая сага. Кто я был до встречи с ней? Ноль. Кольцо стружки на станке веков! Кем я стал? Грозный дак! Победоносный римлянин!..

…Взволнованный собственной речью, я решился, к несчастью, взглянуть на милого Косого.

И был уязвлён.

Потому как в совершенной темноте ночного леса открылась мне подлинная карта его лица.

Никогда не забуду этих выгнутых надбровных дуг, по которым, как дождь по желобам, стекало отвратительное выражение иронии.

Перевести на слова – оно звучало бы так: «Ай, оставь! Разведка ракушечника – это хорошо, но и фраеров тут нет! Свои 100 леев я должен заработать в первую очередь!»

Гм, я человек с воображением. Иногда мне видится то, чего нет.

«Дам ему второй шанс!» – подумал я.

Всяк меня поймёт: среди приземлённых нравов нашей армии мечталось мне не просто о друге, но о существе, хотя бы отчасти облагороженном жизнью ума и сердца.

Итак, вот какую тему поднял я в нашем следующем секрете под береговыми валунами.

Кто мы, объявил я вопрос.

Только ли убогие обыватели, субъекты тех или иных перекроек границ в Европе?

Или же осмысленные румыны?

Только ли мы буфер между ненасытными хищниками – Турцией и Россией, Австрией и Польшей, или же, пускай и малая числом, но сильная духом нация, умеющая отстоять свои пределы на земле, равно как и обозначить их контуры в небе?..

И вот тут, ещё только произнося «пределы на земле», бросил я полный надежды взгляд на Косого.

Чтобы со стоном отрезвления прочитать всё то же «ай, оставь!» на его физиономии (вот тебе и второй шанс!).

«Ай, оставь! Ай, оставь! – пело глумливое его лицо. —

Осмысленные румыны – это хорошо, но и фраеров тут нет! Свои

100 леев я должен заработать в первую очередь…» Крушение иллюзий!

– Отрицаешь ли ты, – спросил я, задыхаясь от обиды, – наше право быть нацией под Богом?..

– Кем-кем? – хохотнул он.

Но, угадав моё состояние, подобрался и согнал ухмылку с лица.

– Это смотря какой нацией! – проговорил он голосом человека, задетого за живое. – Если малой и слаборазвитой, трусливой и повсеместно поражённой коррупцией – то не отрицаю ничуть!..

– Câine[17]! – только и сказал я.

– Câine?! – оскорбился он. – Сам ты câine!.. Смотри, во что границу превратили! В комендатуре подмажь – и вали! Хоть в Россию, хоть на Луну!.. Со всего Королевства – на наш участок едут!..

Убил бы его.

Но… взял себя в руки.

Поморгал.

Вдохнул-выдохнул.

– Послушай, Косой! – сказал я, убедившись, что дыхание моё выровнено и голос не дрожит. – Мне 21. Не так уж много на своём веку я видел. Ещё меньше успел. Была у меня всего одна женщина, и та предала! Но притом готов я умереть сегодня! сейчас! сию минуту! Но умереть как румын, сын румына! А не коптить небо до глубокой старости – в виде субъекта русских или австрийских интересов!..

Зачем я палил слова – теперь уже отлично представляя, кто передо мной?

А затем, что через голову недоучки-терапевта говорил я с Sophie L.

Ей, неотболевшей, приносил и эти приречные снега, холодящие тело сквозь пролежалый мешок со стружкой, и неграмотные деревья, сбегающие с уклона к речному льду, и надувшуюся треть луны под кожей неба…

Да, мы тихий народ, делился я с ней. Самый тихий в Европе. Hарод саманных землянок, а не венецианских палат, народ тупого и грязного сельского труда, а не прогрессивных наук и кругосветных путешествий. И при всём том не теряли мы лица, нет! Вот и оттоманским туркам, свирепым покорителям нашим, сумели внушить почтение к себе. Так что ни единый полумесяц не засиял на молдавском небе. В отличие от сопредельных краёв, болгарских и сербских, просто-таки испещрённых магометанскими молельнями!

– Тебе в Железную Гвардию[18] надо! – перебил Косой. – В братство Креста! У них это тоже пунктик: мы, румыны, такие, да мы, румыны, этакие!..

– Да – такие! – повторил я (расставаясь с чудным мороком Sophie L.). – Да – этакие!..

– А чего же тогда, – ухмыльнулся он, – румынскую зазнобу себе не подобрал?.. Вместо дщери Сиона!..

– Не твоё дело! – вспыхнул я. – Тема закрыта!..

С тех пор я не мечу бисер перед Косым.

И, клянусь, это мой последний с ним наряд (завтра подаю рапорт!).

Но предстояло ещё отбить эту ночь.

Не вопрос.

Вероятность ЧП в мои наряды – нулевая. Единственный на заставе, посмел я открыть огонь на поражение по жиданам на льду. Было это с 2 месяца тому назад, и с тех пор уж не знаю кто, ресторанщик ли Москович или офицеры из комендатуры в доле с ним, но этот кто-то принимает все меры к тому, чтобы в мой наряд – ни-ни!..

В остальном же участок тих. Русские давно уже не те. Не имперствуют. Не пробуют наложить лапу. Да и мы поумнели: покончили с междоусобицей наших древних княжеств! Провели аграрную реформу! Написали Конституцию!.. А что жидане от нас бегут… гм-м… ну так что поделать: племя такое, нигде им не дом родной.

Но вдруг завозилась темнота на реке.

Как в погребе шевелится холстинный мешок с зерном, когда в него мышь проникла, так на реке зашевелилось нечто.

Я нащупал холодный корпус бинокля, и, не обрывая Косого (в эту ночь он был говорлив как никогда), поднёс к глазам.

Как нарочно – темень была полная. Луна в небе не мытая ни на грамм.

Не замечая моих действий, Косой продолжал рассказывать про Идл-Замвла из Садово (местного святого):

«Колдун первой марки! От любой хвори лечит! Любые просьбы исполняет… – но только для своих!..»

«Вот как?!» – пробормотал я, не отводя бинокля.

«А главное, – продолжал он, – раздваивается, как привиденье!.. Как дождевой червяк, если порубить! В Садово и Оргееве в одну минуту его видят!»

Но как раз посыльный прибыл.

Я посветил спичкой на доставленную бумагу: начкар меня зовёт.

Хм-м. Странно.

Отполз я следом за посыльным, но, запав в заснеженную яму на холме, притаился в ней. Мнительность моя была растревожена.

И что же… и двух минут не прошло после моего (ха-ха!) убытия на заставу, как какие-то, теперь уже отчётливые, фигурки забегали на льду в такой усердной, в такой жуликоватой спешке, что ладони мои вспотели.

Французики! Жидане!..

И пока с неудобно большой ударяющей по коленям пехотной винтовкой на плечевой перевязи летел я в секрет, догадка догнала: всё-таки решились в мою ночь… затем и убран с поста.

Но тогда – здоровенный костёр полохнул! Как раз посередине реки!

«Косой! – закричал я, сваливаясь в нашу яму с валуна. – Чего же ты?» Лишний вопрос! Позорное смятение на его лице выдавало всё.

«Кор-р-рупция нам не по душе! – зарычал я, устраивая винтовку для выстрела. – А сам?.. А сам?..» Hаглое костровое пламя приседало и подпрыгивало на ночном льду.

Но что я увидел! При костровом свете пляшущая толпа евреев шла в круг. Но не французики в узких панталонах, а другие, в деревенских кушмах и с лошадиными кистями в головах.

Тела их, тощие и неладно свинченные, казались подхвачены некоей тупой инерцией, разогнавшей их по льду. Сколько позёмной бури они своим танцем подымали!

Но тогда Косой пришёл в себя.

– Не стреляй, дурак!.. – с храбростью, которой трудно было от него ожидать, вырос он перед моей винтовкой. – Там же Идл-Замвл среди них!.. Смотри – вон тот! С белой бородой!..

– Отойди!.. – приказал я, привалившись щекой к прикладу.

– Если ты пристрелишь Идл-Замвла, – вскричал он, – тебя волки съедят! Спроси тут, что было, когда два царана[19] с Бранешт поколотили его на Пасху!.. Косточки через неделю нашли!..

– На счёт три, – выдохнул я в ответ, – стреляю!.. Раз-з-з!..

– Ну ты! – взмолился он. – Дай хотя бы, чтоб Луну замолили!

У свиней течки не будет – без их «вэй-вэй»!..

– Два-а-а!.. – сказал я с видом самым свирепым.

А потом не выдержал:

– У каких свиней?!.

Да и кто бы не дрогнул – глядя на их танец!

Как орда, неведомо-варварская, силотупая, из-за границ географической карты, из-под речного льда, из рассветной щели налетели они на нас. Казалось, ещё круг – и всё будет кончено. Ещё навал – и сама природная крепость наша (река и лес), хотя и намертво скованная зимой, будет отдана им на пограбление.

– Он же колдун! – поспешил Косой объяснить. – Луну спрячет – без приплода останемся!..

Но затем, пока я над его словами думал, переменился в минуту.

– Три! – сказал он вдруг голосом серым, скучным. – Стреляй теперь!

– А-а? – не понял я. – Что?..

– Полчаса оплатили? – задрав обшлаг шинели, он на часы глянул. – Полчаса и прошло! А фраеров тут нет!..

Беспокойство и тоска изъели меня в минуту.

И тогда, совсем не церемонясь, Косой подошёл и раскрытой пятернёй повернул голову мою в другую сторону, вдаль по рукаву реки, стоявшей в тяжёлых льдах.

Там, в усиленной близким пламенем темноте, не рассмотреть было ничего живого. Только отрывистый, будто ножиком карандаш очинивают, собачий лай с окраинных дворов на горе.

– Ну! Огонь! – велел он. – Но только обманули дурака! Они уж на русском берегу!..

– Кто… на русском берегу? – пролепетал я. – Идл-Замвл?..

Глупее вопроса трудно было придумать.

– Самого Московича дочь! – ответил он со смехом. – Пока… ха-ха… костром тебя отвлекали!..

– Меня?.. Зачем?..

– Не знаю!.. Говорят… гм-м… что и Sophie L. твоя с ней!.. Но не знаю!.. За что купил, за то и продаю!..