Читать книгу Мое частное бессмертие - Борис Клетинин - Страница 19

Год спустя.

Алексей Лебедев (преподаватель русского языка и литературы в 37-й Кишинёвской средней школе им. Н.В. Гоголя).

Конверт был за 4 копейки. Почерк – мелкий, никакой.

«Ул. Карла Маркса, 12, кв. 2».

Даже странно, что этот почерк принадлежал Наде. Такой заметной, громкой. С такой пышной копной волос. Но ведь принадлежал, факт. Она и накатала их при Лебедеве – эти «Карла Маркса, 12…» – как только отдала трубку (телефон в учительской прибит к стене между шкафом и окном) и повернулась к коллективу – белее мела…

И как это здорово, что, окружённая всеми, кто там был, уже одурманенная валерьянкой, с бьющими об ободок чашки зубами, она выделила его в налетевшей толпе сочувствующих… —

«Поедешь? Надо моему мужу передать!»

Поеду? Спрашивает!!!

И вот – он в поезде. В полёте. В дизеле «Кишинёв – Одесса» (с высоким тепловозом, разукрашенным, как вождь апачей: красные перья по лобовой кости).

Лебедев-1: А может, это только для меня у неё такой почерк – не выражающий ни-че-го? Кто я ей? Никто. Ещё даже не целовались ни разу. То, что у Ваньки Усова на Новый год, не считается. Интересно, а какой почерк у неё для мужа? Умираю, хочу взглянуть!..

Лебедев-2: Прекрати!.. Это аморально!..

(Он всегда немного как бы актёрствовал перед самим собой, как бы наблюдал себя со стороны. Отсюда и такие, на два голоса, переговоры).

Крепился с полчаса.

Но, когда застучали по мосту с клёпаными перилами и далеко внизу, в белом мешке пустоты, в мельтешащих просветах между сваями, показался апатичный, совсем не широкий Днестр в частых ключах не захваченной льдом чёрной воды, – там Лебедев подумал об утреннем звонке в школу и о самом известии, которое он её мужу везёт.

Лебедев-1: А кстати – что там за известие?.. Отец? Озеро?.. Нет, ну какое озеро в январе?!. Показалось!.. И спросить некого – все только ахали да охали, да валерьянку подносили!.. Но – пардон! – что я её мужу скажу?!.

Ха! Веский довод.

Лебедев-1: В самом деле? Муж спросит – что я отвечу?!. И потом я ведь намерен бороться за неё! Уводить от мужа!..

И открыл конверт.

В конверте.

«Лёва, с папой беда! – выводила она тем же серым, не подходившим к её притягательной яркой внешности почерком. – Но ты спокойно, Лёв, смотри по обстоятельствам. Hадя».

Хм, негусто!

Папу он знал.

Не лично, разумеется.

Просто папу вся республика знала. Hа 1 Мая откроешь газету (а также на 7 Ноября, 9 Мая, День танкиста… милиции… полярника…) – там стишок на первой полосе. Что-то глупое и правоверное, трескучее, как барабанный бой. Рифмы: «Новая заря – юбилей Октября», в таком духе… И подпись – «Пётр Ильин».

Сколько Лебедев себя помнил – столько этот Пётр Ильин бил поклоны Советской власти на 1-й полосе.

А где-то с месяц тому назад – ехали с ней в троллейбусе по Ленина, и вдруг она тянет шею в окно: «Ой, смотри, папа!..

Ой, и мама тоже!..» И за локоть сжала (чтобы сразу отпустить).

Присмотрелся: народ во все стороны снуёт – мимо Главпочтамта, «Военной книги»…

Кто именно её папа-мама?

Кажется, вон тот высокий в шубе, с величественной, будто жердь проглотил, походкой.

И – на полшага впереди – худенькая, торопливо идущая женщина в белой шали-платке.

Ещё посмеялся: смотри-ка, убегает от него!

«Ничего не убегает! – вспыхнула в ответ. – И… и… не твоё дело, понял?!»

Что это с ней? А, не важно.

Важно, что и для мужа почерк у неё никакой. И что просто «Надя», а не «Целую. Hадя»…

Через 2 часа.

Прибыли.

Портал Одессы наплыл.

«ОДЕССА – ГОРОД-ГЕРОЙ» – по крыше вокзала.

1971, раннее утро 14 февраля, Одесса.

Зима тут дрянь, каша континентальная.

Hа привокзальной площади холки трамваев искрили тёплым электричеством.

Но трамвай – это блицкриг. 5–6 минут – и ты на месте. Hа Карла Маркса, 12.

А Лебедеву не хотелось комкать.

Нырнул в подземный переход.

Рефлекс новизны, перемены, молодой бодрости управлял им.

«Давай разбираться!» – сказал себе (Лебедев-1). И легко, с настроением, припустил по переходу.

Лебедев-2: Согласись, авантюрой пахнет…

Лебедев-1: Зато окрылён!..

Лебедев-2: Все наверняка всё поняли – ещё там, в учительской!..

Лебедев-1: Да ну их! Я сплетен не боюсь!..

В центре города побросано было по тротуару много чёрного льда, камнями и тёсами, с налипшей травой и мусором. По бесснежной погоде угрюмые эти торосы сходили за городской инвентарь – сродни угловым фонарям и газетным киоскам.

Лебедев-2: Сплетни – это полбеды! Но у неё муж и сын! И положение в коллективе – завуч как-никак. Докажи, что у тебя не баловство!..

Лебедев-1: Огороды, Ботанический сад… тебе мало?.. Дождь, свитер через голову… – недостаточно тебе?..

Центр был двухэтажный, с траншеями подвальных квартир. Ставни и занавески в них почему-то все были отведены. И от исподнего выворота жизни, сочившегося из подвальных окошек, Лебедеву сладко кололо в сердце. С тротуара дано было разобрать неподдельную обстановку комнат, и Лебедев то брезгливо отводил глаза, то взорчиво щурился, проникая сквозь световой лиман в тёплые топи жилого.

Он понял, что влюблён, влюблён вразнос – по тому, как ему стало больно от этих видений, столь прямо говоривших о физической стороне жизни, о Наде и её муже, а не о нём и Наде.

«Ладно, посмотрим! – ответил себе. – Будет жизнь, а с ней и какие-то шаги, поступки!.. Главное – не продуть время. Тебе 32! Пора жить набело!..»

И вдруг он бесстыдно представил себя и Надю в такой вот жарко натопленной подвальной комнате в утренний и бездельный час зимы. Мебель и ворс обоев на стене – и те увиделись ему.

И – мысленно – он прикоснулся к ней…

Уловила ли она на расстоянии его поцелуй?

Да!

Не могла не уловить!

Все последние недели, месяцы (а именно с 14 ноября, с того самого похода 8-х и 9-х классов в Ботанический сад на огороды) ему казалось, что он обрёл над ней власть, внушил ей чувство если и не любви, то… тайного сообщничества.

Он сумел внушить ей ту волнующую непростоту, в которой если и не любовь, то преддверие любви, и теперь она относится к нему зеркально-непросто, он небезразличен ей.

Лебедев-1: Интересно, где она сейчас? Вспоминает ли обо мне?.. Лебедев-2: О тебе?!! Нарцисс!!! У неё с папой беда, при чём тут ты?..

Но Лебедеву и вправду верилось, что – при том!

Пускай беда-семья-завуч, пускай множество других предрассудков и помех, но она думает о нём, пересыпает в воображении золотой песок его образа, любовная мечтательность их обоюдна. Какие иные чары породили бы в нём этот взаправдашний вкус поцелуя, уловленного ею за 177 км?[23]

До сего дня Лебедев не целовал, не касался Нади, но, переходя с Кирова на Карла Маркса, убеждён был, что узнал её дух, объятие, сдающееся тепло губ…

Мужа её он не видел никогда. Не представлял его внешности. До сего момента мужа как бы и не существовало в природе, было лишь формальное сведение о нём – ну да, его любимая женщина замужем, есть сын.

Но теперь Лебедев любил впропалую, и ничтожный размытый образ Лёвы… Лёвы… как его… Лёвы Пешкова… всё сильнее гремел в воображении.

Отыскав Карла Маркса, 12, он по щербатому булыжнику вступил под каменную дугу, оформлявшую входную арку, и сразу в боковой стене обнаружил дверь с медным «Кв. 2», а также коврик под порожком и тёмное окно в серых перьях занавески.

Муж его любимой Нади обитал за этой занавеской.

Hадя не просила сообщать мужу лично. Только опустить письмо в почтовый ящик.

Но Лебедев… превысил полномочия. Позвонил в дверь.

«Он всё поймёт, этот Лёва! – думал он при этом. – А не поймёт, тем хуже для него. Ведь я ничего не буду скрывать! Расскажу и про дождь, и про Ботанический!.. И тогда хоть на кулаках!..»