Читать книгу Мое частное бессмертие - Борис Клетинин - Страница 3

Книга первая
Ул. 25 Октября
(Бывшая Carol Schmidt)
Глава Первая
1

Оглавление

Chantal (Шанталь)

В детстве, то есть ещё прошлой осенью, я не могла дождаться Ужасных Дней[1]: папиного лесного мёда, игр в салки-догонялки на балконе синагоги, ночлега в шалаше…

А теперь досадовала на них.

Физкультура, вокзал, кино… – всё остановилось по их милости.

Виды мои на «всё» были самые весёлые:

– я с отличием окончила 7 классов и была принята в гимназию m-me Angel,

– 2 раза в неделю гимнастировала в башне «Маккаби» на 3-м этаже (обруч и лента). Полгорода мечтало побывать на 3-м этаже и забегало передо мной на дорожки,

– мне исполнилось 16, и – ура! – я теперь считалась «молодёжь». А если ты считаешься «молодёжь», то – гуляй себе где хочешь! Хоть на Иваносе, хоть на Трех Полянах! Хоть на озере Иванча! А на обратном пути ты обязательно встретишь gens d‘armes (жандармы полиции – рум.) на кукурузном холме, как бы прогуливающихся тут без всякой цели. Ха-ха, при полном параде в кукурузе! Все умолкают под их пытливым взглядом, а я – нет. Мне нравится, когда на меня смотрят. Нравится быть «молодёжью».

Сентябрь 1931. Оргеев Оргеевского уезда. Бессарабия.

Но самое главное – это вокзал!

Вокзал – это ещё веселее, чем 3-й этаж.

Смотреть, когда окаменеет воздух, упрутся животные облака и… трам-ту-тум… трам-ту-тум… der-reichseinbahnen locomotiva «Яссы – Кишинёв» вырастет на глазах, как большое дерево из малой косточки, трам-ту-тум… трам-ту-тум…

Когда-нибудь он увезёт меня в… ну нет, об этом рано.

Ещё мне предложила дружбу Изабелла Броди, королева класса.

Её дядя – тот самый шпендрик[2], хозяин «Comedy Brody» на Торговой.

В детстве я думала, что он и есть Шарло[3], только переодетый.

Ха-ха. Смешно.

Но сама Изабелла выскочка и задавала. Конечно, если я приму её дружбу, то Шарло будет веселить меня, когда я захочу. Хоть 7/24.

И у Греты Гарбо не останется от меня секретов…

Но я ещё не решила.

Ещё мне нравится Нахман Л., футболист и казначей команды «Халуц» («Первопроходец» – ивр.). Хотя он невоспитанный, рыжий и глотает слова, когда говорит. И хотя он мой троюродный брат, вот. Но мне нравится его бег, такой свистящий, лёгкий, будто мы родились только сегодня утром.

Ещё родители поговаривают о том, чтоб повезти нас с Шуркой (это мой брат!) в Констанцу к морю, а я никогда на море не была…

Но настали эти Ужасные Дни.

И всё остановилось.

Другим не запрещают ничего (взять моего папу – он как сидел, так и сидит над своими тетрадками), а мне всё-всё. Тренироваться с обручем и лентой в саду – и то бабушка запретила.

Бабушка была недобра. Не жалела нищих. Никого не любила, кроме нас. Но в Судные Дни она делалась пуглива. Уединялась у себя за шкафом и бормотала там по-древнееврейски.

Я спросила: «Бабушка, а какое из наших окон смотрит на Иерусалим?»

Она рассердилась и назвала меня бездельницей.

Бездельница?..

Неправда!

Вот мой табель.

Trigonometrie, Algebra, Literatura Romana, La Grammaire Francaise – все на «отлично».

А если этого мало, то я ещё и тьютор.

Много вы знаете tutores в 16 лет?

Лично я не знаю никого (кроме себя!).

У меня три ученицы по 10 лей за урок! Две местные, а третья аж из Садово!

Вот и делайте выводы! Водили бы её к бездельнице из такого далека?

И при всём том я верю в Иерусалим, в море, и в Грету Гарбо, на которую я похожа лбом и глазами.

А бабушка ни во что не верит. Даже в письмо от Льва Толстого, полученное папой. Она понятия не имеет, кто такой Лев Толстой, и всё равно считает, что письмо поддельное.

Тем смешнее показалось мне гремучее внимание, с каким она в миллионный раз слушала Ёшку Г., бывшего папиного компаньона.

Вруна и грубияна. Про то, почему он в бога не верит.

Hашла кого слушать!

Этот Ёшка давно покинул уезд. Никто не в курсе, где его носит круглый год. И только осенью, на исходе Ужасных Дней, он снова тут. Ест и пьёт у нас всю неделю! Храпит заливистым храпом в шалаше. А ведь из-за него наша пасека погорела: клещ высосал её.

…Мама принесла обед: салат, селёдку, потом суп, жаркое, но Ёшка объявил: «В животе перемешается!» и стал есть жаркое с селёдкой.

Ел он жадно, без удовольствия. Все 10 пальцев в жиру. И лицо его оставалось нервным, серым.

Не понимаю, зачем мы терпим его.

Сейчас он всё съест и станет хвастать. Про то, что в Черновцах у него пасека на 1000 ульев. И клещ их не берёт. И гнилец ни разу не пошёл. И что во Франции едят только его мёд. И никакого другого. И из Америки уже заказы идут.

А последний номер программы – почему он в синагогу не ходит.

Это про Гусятин.

Негодяй! Из-за него мы без ульев. Только борти в лесу. Да и там лесораму строят. И если б мама не научилась шить комбинации и лифчики, убирающие живот, то на что бы мы жили?

Уф-ф-ф!

Я сижу с конспектами и готовлюсь к уроку с девочкой из Садово. Пытаюсь сосредоточиться на простых уравнениях, но Ёшка уже пустил волынку про Гусятин.

Когда-то он держал буфет при русской батарее. Пил вино и ел трефное с казаками. И вот он увидел, как в Гусятине русские казаки согнали евреев на базарную площадь, потом приказали раздеться догола и танцевать друг с другом.

– Мужчин и женщин? – не поверила мама (ха-ха, всё как в прошлом году!).

– Угу! – Ёшка стал ковырять пальцем в зубах. – Потом заставили ездить верхом на свиньях… у которых течки нет!.. потом стреляли!..

Я прекрасно помнила, какие ещё последуют «потом», но не верила ни единому слову. Просто Ёшка ленив для Судных дней.

Вот и хватается за свой Гусятин – чтобы не поститься и в синагогу не ходить.

Следующие «потом» были про то, как:

– …поливали керосином еврейские дома…

– …увозили телеги награбленного с тех пепелищ…

– …а одного еврея вздёрнули на виселице за шпионаж (чихнул 3 раза – апчхи! апчхи! апчхи! – когда германский аэроплан в небе пролетал!)…

А в Сагадоре… якобы… женщинам отрезали груди (за то, что у свиней течки нет).

Но про Сагадор мне не придётся услышать: меня прогонят из шалаша.

Тут я посмотрела на бабушку.

Слепое лицо её едва выгребало из темноты.

Но с самых донцев старого её лица, обращённая на Ёшку, завивалась мышца взгляда такой оголённой силы, что я испугалась.

Ёшка сидел спиной ко мне, и спина его выдавала, что он утомлён, сыт. И что ему не терпится уйти. До следующего года.

Но тогда зашуршало в абрикосовых взвосях в нашем саду. Клеёнка надулась на шалаше. Быстрый ливень пошёл.

– А в Сагадоре они стали хватать женщин прямо на улицах! – добавил Ёшка, и нахальные глаза его в обмаке сагадорских видений стали скучны.

– Шейндел, выйди! – накинулись на меня мама и папа.

Ну вот! Что я говорила!

…В саду мальчишки собирали разбитый велосипед мануфактурщиков Тростянецких. Они нашли его на городской свалке и с победными воплями вкатили в лопухи в наш сад.

Мой брат верховодил сборкой.

Дождь мыл колючую полсть акации.

Кошёлка зелёных орехов, ворованных в лесу, была спрятана под порожком сарая, мальчишки зубили их без остановки. Мой брат сделал рукой широкий жест – чтобы и я зубила (ага, и выпачкалась вместе с ним, и его меньше ругали!). Но я сказала: «Отстань, Шурка!»

Бабушкино лицо, обращённое на Ёшку из темноты, стояло у меня перед глазами.

Не спалённые дома Гусятина, не отрезанные груди женщин… а только бабушкино лицо.

Я утешала себя тем, что бабушка неграмотна, а Ёшка врёт.

Бабушке 60 лет, и она никогда не покидала Оргеев!.. А Ёшка такой врун, что, когда он говорит «Доброе утро», я иду на улицу и смотрю, что же там на самом деле – утро или ночь.

Разобранные педали, руль, колёсная цепь валялись на тёплой тряпке. Лицо моего брата в чёрных стрелах от ореховой сажи было недовольное, но тайно-счастливое. И у мальчишек, его друзей, лица были злые, заляпанные ореховой сажей, но все счастливые, просто-таки светлые от счастья.

Они говорили про то, как соберут велосипед и покатят в Иванчу, и спорили, кто первый скатит к воде с лесного склона.

От волнения голоса их стали грубы. Их пугало, что братья Тростянецкие, узнав свой велосипед, могут потребовать его назад. Hа что мой брат объявил, что в таком случае он отваляет обоих братьев в пыли.

Он такой драчун, этот Шурка. Хотя и с ангельской внешностью.

И потом…

Одного взгляда на мальчишек хватило бы, чтобы понять: не было никакого Гусятина. Как не было Междуречья, Месопотамии, Эллады, Рима, про которые мы учили в гимназии.

Помню гравюру: виадук Карфагена, разрушенный римлянами. Её показал нам Пётр Константину Будеич, профессор истории.

Вот и Гусятин был как та гравюра.

Ещё профессор Будеич показал нам греческую вазу: Ахилл оплакивает Патрокла.

Вот и Гусятин был как та греческая ваза.

А в нашем дворе воздух, точно взятый из-под сита, низко слёг после дождя, пахучий до коликов. Острая трава у сараев тытилась от свежести. Безгрудое дерево осело, затяжелев от воды.

Нет, жизнь была благом, благом. Несмотря на Гусятин.

И хотя учебник истории твердил о бедствиях и разорениях, попалявших человечество в каждом веке… жизнь была благом даже с учётом Гусятина.

Миръ был сотворён заподлицо со мной, и не раньше, чем я родилась.

Вот именно!!!

Ведь если бы жизнь не была благом, то ни кино, ни море, ни бегущий юноша-футболист не сделали бы меня счастливой.

А я без подсказки чувствовала себя счастливой.

И потому мне жаль было нескончаемых трёх недель осенних праздников.

1

Ужасные дни – Дни Трепета. 10 дней молитв и раскаяния между Новолетием и Судным Днём

2

Шпендрик (сленг, идиш) – маленький и вертлявый

3

Шарло – Чарли Чаплин

Мое частное бессмертие

Подняться наверх