Читать книгу Мое частное бессмертие - Борис Клетинин - Страница 21

«Все люди от папы с мамой происходят…»

Его родители. 35 лет назад.

Chantal.

Всем кажется, что Иосиф С. неравнодушен ко мне.

Он придумал моду: подходить к нашей компании.

Hас целая орава, но все уверены, что это для меня одной.

Это потому что я «выделяюсь»: только-только из Кишинёва, с diploma ku disctinctie (диплом с отличием – рум.).

Оргеев. Август 1935.

Ну, я не отрицаю: от Иосифа С. исходит непростота.

Вот пример.

Стоим мы у гастрономии Франта. Вдруг новость: «Владимир Жаботинский[25] едет!.. Владимир Жаботинский с конгресса едет!..»

Я не помнила, кто такой Владимир Жаботинский, но не выдавала себя.

Мы толпились у гастрономии, ждали, пока все наши подойдут – чтобы гурьбой на станцию.

В витрине «Франта» был кафешный уголок с единственным столиком. Пауль Лопатин и оба брата Воловские обедали там. Потом к ним Боберман подсел, заместитель мэра… Им не понравилось, что мы стоим и смотрим. Они кликнули Мойшу Франта, и он, не удостоив нас взглядом, но с важно поднятой головой и преувеличенно-прямой осанкой выплыл из темноты к витрине и прикрутил штору на струнах.

Я думала, что Владимир Жаботинский один из них. Откуда мне помнить всех оргеевских мануфактурщиков или заготовителей зерна.

Вдруг шторка вновь отъехала.

И в выпахе папиросного дыма Иосиф С. выставился в витрине.

Щурясь, он папиросу курил.

Впервые я видела его задумчивым. Даже печальным. Без этого весёлого удивления хорошо выспавшегося человека на лице.

Задумчивость ему не шла.

Но не в этом дело.

А в том, что он стоял в витрине и курил, а все повернули головы в мою сторону.

Июнь 1935, Оргеев.

– …Ты действительно нравишься ему! – уверяла меня Изабелла Броди, когда шли от станции домой.

(Изабелла – это дважды подруга: по гимназии, потом по медшколе. Балованная форсунья с вечно поднятыми бровями.

Из-за этих полувыщипанных, капризно поднятых бровей всё её лицо кажется туповатым. Но Белка далеко не глупа и выгоды своей никогда не упустит. И мне даже нравится её безразличие к тому, что о ней говорят. Вот пример. Гуляли мы у жирного Унгара на именинах, и, пока танцевали на веранде перед десертом, кто-то надкусил все, я повторяю, все (!!!) яблоки в вазе. Бедный Унгар опомниться не мог. А Белка и отпираться не стала: ну да, а что такого, подбирала себе по вкусу!.. Уникум, ха!.. Но Кишинёв нас навеки породнил. Сон золотой.)

– Нравлюсь ему? – возразила я ей. – Тогда почему он не трудоустроит меня в больницу?..

– Ага! Идея! – воскликнула Белка. – А ты с ним говорила?..

И подняла свои недовольные, свои капризные брови.

– Ещё чего! – вспыхнула я. – Из-за такой ерунды!..

Хорошенькая «ерунда»!

Трудоустройство в больницу уносило все мои мысли. Приехав из Кишинёва, я на другое утро подала бумагу в попечительский совет, но про меня забыли. Несмотря на diploma ku disctinctie.

Но тут мы поравнялись с грошн-библиотекой и… право, этому нет объяснения… там Иосиф С. стоял с решительным видом. Да, он стоял на крыльце и читал газету. Улыбаясь, он смотрел на нас.

Изабелла Броди ответно просияла.

Он спросил о Владимире Жаботинском, и я не стала отмалчиваться. Чтоб не разделять непростоту, идущую от него.

Я стала рассказывать, что, когда дрол-фирер «Яссы – Кишинёв» остановился у перрона, то объявили, что Владимир Жаботинский спит, но следом – ах! – мы увидели его в открытом окне 3-го вагона. Что тут стало! «Трудовики» засвистали «Бу-уз!.. бу-у-уз!» («позор!» – ивр.), но бейтаристы не дремали. Встав цепью у вагона, они выставили локти со сжатыми кулаками над головой. Я думала, будет драка. Но вмешалась третья сила: «Gidan keratc ve afara la Palestina!.. Gidan keratc ve afara la Palestina!..» – закричали в головном вагоне («Евреи, убирайтесь в Палестину!» – рум.). – Să trăiască Octavian Goga!» («Да здравствует Октавиан Гога!» – рум.). Там фашисты ехали…

Я трещала так, что забила Белку.

Иосиф Стайнбарг слушал меня не перебивая.

Но он слушал как-то очень странно. Как будто у меня мыльные цветные пузыри изо рта идут…

Мы исчерпали тему Владимира Жаботинского.

Hаступило молчание, и… Белка в самых простых словах попросила Иосифа С. устроить её на работу.

Неслыханно, что об устройстве на работу говорили с такой простотой.

Моя мама плачет с утра до вечера о том, что я не устроюсь на работу. Она уверена, что папины неудачи в делах перекинутся на меня.

Спустя 2 недели. Поэтому я утаила от мамы, что – со вчерашнего дня – Изабелла

Броди…рентген-лаборантвуезднойбольнице. БлагодаряИосифуС.!

Хотя в училище у неё были самые средние отметки. Просто отвратительные отметки рядом с моими.

Я ушла в лес и плакала.

Мама считает, что если я не устроюсь на работу, то и замуж не выйду.

Испугала! Буду одна!

И Иосиф С. мне не нравится нисколько. Вертлявый, старый.

И этот нос с кружочками наружу – фу!

…Мама уже поговаривает о том, чтоб научить меня шить на пару с ней: рейтузы, нижние юбки… Раз не выходит с медициной.

Не бывать сему!

Не буду хвастать, но professor Kosoi, читавший нам анатомию и малую хирургию в Кишинёве, сказал мне по окончании курса: «Пусть этот разговор останется entre nous, но, Mademoiselle Chantal, с Вашей стороны будет ошибкой: застрять на фельдшерском уровне!.. Да-да!.. Это будет непростительной ошибкой – с Вашей стороны!»

Вот такие слова.

Всякую ночь я вспоминаю их.

Всякий тёмный вечер на сходе в сон…

И неизменно переношусь туда, где улицы так длинны, что загородняя даль – Яловены… Мунчешты… – поливает им на руки из своего наклонённого кувшина…

О, Кишинёв волшебный!

Его фонтаны, его штормящие парки!..

Его Арка Победы с колокольным циферблатом… зверинец братьев Tonzi со львами и тиграми… тревожные оперы Пушкина на летних сценах… армяне с улицы Армянской…

И вправду, кого тут можно встретить, в нашем захолустье? Только деревенских молдаван в торговые дни или подгулявших русских в зимние праздники?!

Вот так и умрёшь – не увидав армян, не узнав об их существовании!.. И я не говорю о греках и одесситах!..

Эх, если бы не мамино больное сердце (и подозрение на наследственный диабет) и если б не папин больной пузырь… – только бы видели меня тут!

Только бы и видели.