Читать книгу Весьёгонская волчица - Борис Воробьев - Страница 10

Лето выдалось жарким, дождей почти не было, и мхи на торфяниках, которых в обходе Денисова хватало, съежились и высохли, став как порох. Достаточно было случайной молнии или просто спички, чтобы они вспыхнули. И тогда – пожар. Тогда пал пойдет сплошной стеной, которую не остановишь, и выгорит бог знает сколько тайги.

Этого Денисов боялся больше всего, а потому целыми днями мотался по торфяникам, высматривая, не горит ли где.

Ходить одному по тайге не слишком веселое дело, и Денисов давно уже брал на обходы собаку и медвежонка. Белун окончательно свыкся с лесом, познал множество его секретов и мог вполне самостоятельно разобраться в любой ситуации, – Денисов уже не беспокоился за него.

Найда с прежней заботливостью опекала приемыша. Вдвоем они убегали вглубь леса, но рано или поздно разыскивали Денисова, и по их ходуном ходившим бокам можно было понять, что набегались вволю.

Изрядно устав от походов, Денисов устроил себе выходной. Сидел за столом при открытом окне и снаряжал патроны. Разложив весь боевой припас, неспешно отмеривал меркой дробь и порох, ссыпал их в гильзы, загонял пыжи. Не удивился, когда залетело в окно несколько пчел, они залетали и раньше. Но вдруг залетел целый рой! Да что это с ними? Отбросив дела, Денисов кинулся к ульям и чуть не сшибся лоб в лоб с мерином, который отбрыкиваясь задними ногами от гнавшихся за ним пчел, низко пригнувшись, мчался спасаться в сарай. Не своим голосом орала привязанная к колу коза. Пчелы гудели над луговиной как самолеты; без сетки тут нечего было делать, Денисов помчался назад.

И только в сетке, ворвавшись на пасеку, словно во вражеский окоп, он увидел, что ульи повалены, один разломан, и возле него, весь облепленный пчелами, стоял Белун, жадно поедая мед.

– Паразит! – вне себя закричал Денисов.

Схватив Белуна за шиворот, он потащил его к калитке, но медвежонок упирался и даже рычал, чем окончательно разозлил Денисова, который так поддал ему ногой под зад, что тот кубарем вылетел прочь. На его визг прибежала Найда, но и ей перепало под горячую руку, и она дала тягу вместе с медвежонком.

Разогнав всех и отвязав сходившую с ума козу, Денисов вернулся на пасеку и загоревал как на пепелище. Один улей пропал совсем, а три другие были повреждены, и надо было срочно исправлять положение.

Этим Денисов и занялся, но прежде выяснил, каким образом медвежонок проник на пасеку. Долго гадать не пришлось, оказалось, что Белун сломал несколько жердин и пролез в дыру. Наверняка он пробовал сделать это и раньше, но не хватало силенок.

Кое-как заделав дыру и поставив на место опрокинутые ульи, Денисов вернулся к дому. Все попрятались со двора: мерин с козой отсиживались в сарае, а Найда с Белуном пребывали неизвестно где, – Денисов не стал и разыскивать их, настолько был зол.

Что делать с пасекой? Новый тын не поможет, Белун и его разворотит. Единственный выход – посадить медвежонка на цепь. Но у Денисова рука не поднималась на это. Ведь всё было хорошо, жили душа в душу, ходили в лес… А теперь – на цепь. Он озвереет на ней, да и перед собой стыдно. Но если не посадить, как тогда с ульями? А может, больше не полезет? Нынче-то ему здорово досталось.

При воспоминании, как он ударил медвежонка, Денисову стало тошно. Кого ударил? Ему-то какое дело, что пасека? А ты его сразу ногой!

Терзаемый угрызениями совести, Денисов пошел разыскивать Найду и Белуна, обнаружив их в лопухах у забора. Ни собака, ни медвежонок не проявили никакой радости при виде его. Белун глядел на Денисова с опаской, а Найда – недоуменно-обиженно. Денисов и пальцем не трогал ее никогда, а сегодня вдруг стукнул, и она, не чувствуя за собой вины, не поднялась навстречу ему, не вильнула хвостом.

– Ну ладно, – сказал Денисов неловко, – сразу уж и надулась. Ну дурак я, дурак, не сдержался. Но и ты пойми: оттаскиваю твоего за шкирку, а он еще и рычит! Вся морда в меду, весь обляпался, и всё мало! Вот я и разозлился. А тут еще ты как на грех.

Денисов погладил Найду, притянул к себе Белуна. Хотел что-нибудь сказать ему, успокоить, обнадежить на будущее, но встретив настороженный взгляд медвежонка, осекся. На душе стало еще гаже. Чего говорить-то? Сперва под зад дал, а теперь тю-тю-тю. Ребятишек-то своих колотил? Ни разу! А этого прямо под зад – позабыл, что зад у медведей самое больное место?

Сознание вины мучило Денисова весь остаток дня, да и ночью ворочался в беспокойстве, всё возвращаясь к своему поступку и осуждая себя, дав наконец слово, что никогда больше не притронется к медвежонку. И на цепь сажать не будет. Разве же это жизнь – на цепи?

Однако получилось по пословице: солдат предполагает, а майор располагает. Белуну пошел девятый месяц, никаких забот с харчами он не знал, а сытая жизнь на кого хочешь действует благодатно, и в своем возрасте Белун выглядел как годовалый. Темно-бурый мех его лоснился, а силушка так и разливалась по молодым жилам. В нем все меньше чувствовался медвежонок, а всё явственней проглядывал лесной зверь, в котором первобытные инстинкты пока еще дремали, но могли проснуться в самый неожиданный момент.

И первой это угадала коза. Если раньше, увидев медвежонка, она старалась поддеть его рогом, то теперь от этой привычки не осталось и следа. Теперь коза, когда Белун проходил мимо, начинала жалобно блеять и трястись мелкой дрожью, а сам Белун посматривал на козу взглядом звероватым и жадным. Денисов, заметив это, присвистнул: вырос бычок! Задерет козу, как пить дать, задерет! А разве уследишь? Получится как с пасекой.

Отсюда ниточка потянулась дальше. Ладно коза, это хоть своя животина, а если к мерину приглядится? Мерин – казенный!

Рассусоливать больше не приходилось, Денисов начал прикидывать, куда поместить Белуна. В сарае места не было, да и не хотелось в сарай – придется каждый день убирать за ним, а Денисов и так уж наубирался вдоволь.

Рассудив так и этак, Денисов пришел к выводу, что лучшего места, чем под березой в углу двора, не найдешь. К дому не близко, а из окон всё видно, не надо каждый раз выходить узнавать, как там да что там? Сделать навес от дождя, и пускай медвежонок живет на здоровье.

Он запряг мерина и поехал в село, где на скотном дворе выпросил цепь – длинную, крепкую. Сделал ошейник из обруча, обтянув, чтобы мягче, брезентом.

Белун не ожидал подвоха. Дал спокойно надеть на себя ошейник. Но когда Денисов защелкнул замок и отошел в сторону, понял, что дело нечисто. В один миг рассвирепев, он рванул ошейник когтями и разодрал обшивку. С цепью сладить не смог, и, замычав, как от боли, стал бешено ее грызть.

Смотреть на это было тягостно, Денисов ушел в дом. Мычание Белуна и звон цепи доносились и туда, и Денисов то и дело подходил к окнам и, подавляя в себе жалость, смотрел, как беснуется под березой медвежонок.

Откуда-то появилась Найда, подбежала к Белуну, – тот быстро успокоился.

– Эх, голова дырявая, – сам себя ругнул Денисов, – не мог догадаться и Найду привязать!

Придумка удалась. Белун, видя Найду рядом с собой, словно и думать забыл, что сидит на цепи, да и Денисов не упускал случая, чтобы подойти к ним, поговорить, приласкать. А идя на обходы, непременно брал с собой их обоих.

В субботу вечером он ожидал жену с ребятишками. Отложив казенные дела, починил прохудившуюся крышу сарая, а после обеда взял косу и, зайдя с края леса, стал обкашивать заросшие густой травой прогалины. Мерину, хоть он и был номенклатурным, никакого фуража не полагалось, лесник или егерь сами должны заботиться о своем тягле, и Денисов из года в год закупал в колхозе овес и сам заготавливал сено.

Пора было косить и нынче, время для косьбы стояло самое подходящее – август. На небе слегка погромыхивало, но вхолостую, и Денисов прошел уже несколько рядов, когда невдалеке ударил выстрел, за ним другой и третий. Сволочи, хоть бы руки у вас отсохли!

Бежать, не теряя времени в надежде накрыть браконьеров, было делом почти безнадежным, Денисов не раз с этим сталкивался. Если шарахнули по крупной дичи и если убили, то какие-то шансы есть – будут разделывать. А если смазали или шарахали по тетеревам – ушли дальше и не оглянулись. Но злость, какую Денисов всегда испытывал к браконьерам, стрелявшим во всё и вся, и близость места, откуда донеслись выстрелы, заставили его позабыть «может» и «если».

Добежать до дома, взять ружье и патронташ – на это ушло несколько минут. Мелькнула мысль взять с собой Найду, которая быстро нашла бы злодеев, но без лая не обойдется, а Денисову надо накрыть их внезапно, застать врасплох, – бесила не только стрельба в запрещенное время, но и нахальство стрелявших рядом с кордоном. То, что нарушителей было несколько, Денисов определил по выстрелам. Три выстрела подряд – один человек этого сделать не мог. Значит, их двое, а то и трое. И тем необходимее была внезапность.

Он шел, как ходят по глухарям – несколько шагов, остановка, и опять несколько шагов. Мешали кусты, и, отведя их, он увидел мертвого годовалого лося, над которым вполоборота к Денисову стоял человек с ножом в руке. Денисов сразу узнал его – Яшка Наконечный.

«Попался! Теперь не уйдешь!» – Денисов в момент оценил обстановку. Но удивило, что Яшка один, и Денисов пока что не трогался с места. Есть ли поблизости кто-то еще, или ошибся, определяя интервал между выстрелами? Но, кроме Яшки, никого не было, на это указывало и одинокое ружье, прислоненное к дереву. Крадучись выйдя туда, где стояло ружье, он переставил его за дерево и только потом выдал себя. Яшка, который в это время присел над лосем, выпрямился как пружина, а увидев Денисова, сжал в руке нож.

– Не шути, Яков, – предупредил Денисов. – Брось нож, я при исполнении.

– Все вы, мать вашу в душу, при исполнении! – хрипло выкрикнул Яшка.

– Брось нож, говорю, – повторил Денисов.

Но Яшка медлил.

– Ну! – сказал Денисов уже с угрозой.

Яшка еще помедлил, глядя мимо Денисова, словно егерь ему вконец опостылел, и бросил нож:

– Подавись, гад. Не сильно! – Денисову врезали по затылку, и сразу погасло сознание.

…Очнулся он от боли.

– Очухался, падла! – услышал. – Ишь, какой ушлый, как змей подбирался. Штаны надеваю, а он: два шага – встанет, два шага – встанет…

Сквозь застилавшую зрение муть Денисов увидел лохматого черноволосого парня, понял, что сидит у дерева с завернутыми назад руками – так, что руки обхватывают ствол, а Яшка привязывает его веревкой к стволу.

– Всё, – сказал Яшка, закончив с веревкой. – Где рюкзаки?

– Да вон у кустов.

Не интересуясь больше Денисовым, они разделали молодого лося, запихнули в рюкзаки мясо, а шкуру и всё остальное бросили.

– Счас росомахи с волками сбегутся. От тебя, гад вонючий, костей не останется, – плюнул в Денисова Яшкин напарник.

Яшка забрал патронташ и ружье Денисова. Браконьеры ушли.

Но что росомахи и волки! Комары налетели, и нечем отбиться от них. Они угрожали Денисову самой лютейшей смертью. Волк загрызет быстро, комар будет грызть, пока не сойдешь с ума. Представив весь ужас, Денисов отчаянно дергался в путах, стараясь хоть сколько-нибудь ослабить веревку. Но Яшка был хорошим мастером заплечных дел, и, как Денисов ни дергался, веревка держала крепко.

А комары вылетали из-под каждого листика, каждой травинки. Их были тучи, они могли заесть до смерти роту, батальон, полк – а перед ними был лишь один беспомощный человек. Они навалились на него всей своей неисчислимой ратью, жалили шею, лицо, руки, словно боясь не насосаться живой человеческой крови, а насосавшись, без сил отваливались и грузно взлетали, освобождая место другим. Это было пожирание, по сравнению с которым волчьи пиры можно назвать невинным кровопусканием. Только теперь понял Денисов, почему Яшка оставил его в живых: он хотел истерзать ненавистного егеря, да чтобы при этом Денисов был в полном сознании! Вот почему крикнул цыганистому: «Не сильно!»

Страшная боль в голове, сотни укусов и зуд, разъедающий кожу и проникающий в тело до самых костей, разъедающий мозг, – Денисов опять лишился сознания. Он так бы, наверно, и умер.

Но разразилась гроза. Она собиралась весь день, и наконец порывистый ветер, грохот и ливень прогнали вампиров, привели Денисова в чувство. Всхлипывая от наступившего облегчения, он задирал голову, жадно глотая спекшимся ртом потоки воды.

Надо было попробовать растянуть мокрую веревку. Раскачиваясь из стороны в сторону, дергаясь, выгибаясь, вскрикивая от боли, Денисов доходил до изнеможения, бессильно затихал, а отдохнув, снова начинал дергаться и раскачиваться. И в какой-то момент ему показалось, что веревка ослабла, и он стал выдергивать руки, но убедился, что всё напрасно.

Ночь опускалась. Дождь давно кончился, уже комары один за другим стали опять вылетать из укрытий. А вот и мелькнули два огонька. Приближались они осторожно, трусливо, Денисов решил, что волки. Он никогда не видел волков по ночам, но слышал, что ночью глаза у них светятся. Значит, конец, дети – сироты! И тут же услышал собачий лай! Жаркая волна несусветной радости охватила Денисова: Найда! Этот лай он отличил бы от любого другого! Неожиданнее чуда, он стал тем звуком, который прорвал последнюю переборку, и Денисов заплакал навзрыд.

Огоньки становились все больше и превратились в два фонаря, в свете которых появились Федотыч и жена Денисова, вооруженные топором и вилами. Лаяла и рвалась с поводка Найда.

…И не хотел Денисов, а пришлось несколько дней проваляться. Лицо и шея распухли как у утопленника, руки болели, болела голова, но больше всего он боялся, что, не дай бог, застудился, сидя так долго на мокрой земле. В чем убежал-то? В ситцевых брючках да ветхой рубашке, в которых косил. Много ли надо слабому легкому?

– Кто ж тебя так? – спросил Федотыч на другой день.

– Не знаю, двое их было, а чьи, не знаю, – соврал Денисов.

Соврал потому, что хотел рассчитаться с Яшкой без чьей-либо помощи. Эта мысль засела в нем, как клин в полене, когда назад уже не вытащишь, а надо бить и бить, и тогда разлетится и полено, и клин выскочит. Что он сделает с Яшкой, Денисов еще не знал; знал только, что расквитается! И до того цыганистого парня доберется, дай срок.

– Это Яшка тебя привязал, – убежденно сказал Федотыч. – Кроме него, узел никто так не завяжет. Это Маркел его научил. Он этого Яшку в лес с собой брал годков так с шести и все охотничьи хитрости ему передал. Вот почему ты не смог выдернуть руки. И что с человеком сталось! Был парень, как парень, а в возраст вошел – из дому исчез, связался, видать, со шпаной, может и человека убил. Вернулся в деревню – Маркела в живых уже не было, и Василиса уже померла. Яшка в их доме живет.

– А ты-то как здесь очутился? – спросил Денисов.

– Соскучал! – засмеялся Федотыч. – Дай, думаю, узнаю, как там Лексей? Да и подарочек заодно отдам, давно собирался. – С этими словами Федотыч развязал свой мешок и вытащил лисью шкуру. – За щенка тебе, добрый пёс будет. Да бери ты, не мнись, как красная девка!

Денисов сперва улыбнулся, затем закашлялся. Унимая приступ, пояснил Федотычу:

– Это с войны у меня. Одно лёгкое простреляно. Из-за него в егеря пошел: на чистый воздух, а до того трактористом был. Пыль да выхлопной газ – до посинения кашлял.

– Жир тебе надо с медвежьих подошв, – сказал Федотыч. – Я передам с кем-нибудь, у меня есть. А ты уже попей, не брезгуй. Оно, конечно, противно, не всякий и выпьет, зато польза большая. Утром по ложке – и хворь как рукой уберет.

– Да хоть по две, только бы отвязалась проклятая.

– Она-то отвяжется, а вот что без ружья будешь делать?

– В лесничество ехать придется, рассказывать, как да чего. Там не похвалят, конечно, но все же замены мне нет, – обойдется, пожалуй. Ты лучше скажи, где Настю встретил?

– Да вчера прихожу на кордон – тебя нет. Ну подожду, видно, подался в обход, скоро вернется – дело уж к вечеру. Сел на крыльцо. А скоро и Настя твоя с ребятишками. «Нет моего?» – «Нет», – говорю. «А вы кто же будете?» Я объяснил. Стали все вместе тебя дожидаться. Гроза началась, спрятались в дом. Чаю попили да покалякали, а тут уже стало темнеть, и дождь перестал. Я-то и думать не думаю, что ты заблудился или случилось чего, а Настя, гляжу, не в себе: на крыльцо да с крыльца! А когда Найда завыла, тут уж и я всполошился. «Сидите и ждите, – сказал, – я хозяина встречу, видать, далеко он забрался». Настасья – со мной, да и только! Мальчишки туда же. Еле отбились от них. Отвязали мы Найду – эх, думаю, как бы собачка не сплоховала после дождя, а куда без нее на ночь глядя? Да, слава богу… Охотница.

Настасья принесла зверобой и мелиссу, запарила, и, намочив тряпки, стала прикладывать мужу к лицу и шее.

– Это Федотыч меня научил, всё знает.

– А как же не знать? – ответил охотник. – Чай, комары и меня донимали не раз. В нашем краю, еще ладно, мошка не живет. Вот стерва так стерва! Даже не видно ее, такая малёхонька, а вцепится в кожу – дыру прогрызет, крови нахлещет, и волдыри с синяками потом.

Федотыч остался с Денисовым, чтобы помочь по хозяйству, пока тот не в силах, а Насте с детьми надо было в село – ей на работу с утра, да к тому же скотину, хоть и немного ее, на соседку оставила.

Денисова сильно смущало то, что Федотыча дома и так потеряли.

– Сам потихоньку управлюсь, жена-то твоя что подумает?

– Не беспокойся, старуха моя давно уж привыкла. Жизнь такая, что мое дело ходить, а ее – дожидаться.

Сколько Денисов ни уговаривал его, Федотыч жил на кордоне еще трое суток, ухаживая за ним, как нянька.