Читать книгу Весьёгонская волчица - Борис Воробьев - Страница 12

Зима пришла в одну ночь. С вечера всё было голо, а к утру снега навалило столько, что Денисову пришлось расчищать дорожки к бане и к сараю. Найда, радуясь снегу, хватала его пастью, валялась в нем, а потом отряхивалась, как от воды. Не отстали от нее и коза с мерином, которых Денисов выпустил подышать свежим воздухом. Белуна теперь не было, никто не мог цапнуть их исподтишка, и они нарезвились вволю, особенно мерин, который, нелепо дрыгая ногами, катался по снегу так, что только екала селезенка. «Эк его разобрало, дуралея старого», – посмеивался Денисов, тоже пребывавший в хорошем настроении.

Зима для него была хоть и трудной, но не такой суматошной порой, как лето. Летом чего стоили одни обходы – каждый день верст по двадцать набегало. Теперь же хлопот убавилось. По целине, пускай и на лыжах, не больно находишься: раз, ну два раза в неделю.

Перепад между летом и зимой был, что и говорить, большим, но это объяснялось не только трудностью зимних обходов, но и тем, что зимой устранялись причины, по которым летом приходилось почти безвылазно торчать в тайге. Во-первых, зимой не случалось пожаров, а во-вторых, браконьеры и порубщики тоже люди, и снег им такая же помеха, как и всем. Нет, они, конечно, безобразничали и зимой, но реже, побаивались – следы-то не скрыть.

Но заботы у Денисова были и сейчас, и главная из них – подкормка косуль, кабанов и лосей.

Как-то утром его разбудил птичий гвалт. Орали вороны, да так, будто уже наступил конец света. Денисов надел полушубок, пошел посмотреть: что там случилось? И в изумлении замер: на самой опушке, на белом снегу, яростно бились две крупных вороны, – летели и перья и пух! А все остальные вертелись на ближних деревьях и каркали. Минут через пять одна из ворон опрокинулась лапами вверх, и Денисов решил, что битва окончена, однако вторая ворона, ничуть не смущаясь лежачим противником, стала жестоко долбить ее клювом.

– Кыш! – закричал он, спеша потерпевшей на выручку. Схватил бедолагу, вторая ворона в запале рванулась к нему, и Денисов поддал ей как следует валенком.

На спасенной вороне не было живого места, вся грудь и голова были исклеваны до мяса. Две недели она отдыхивалась у Денисова, и когда он решил ее выпустить, не проявила ни малейшего желания.

– Давай-ка, давай! – легонько толкнул он; однако ворона взлетела на дверь и закаркала.

– Ну что с тобой делать, – смирился Денисов. – Живи.

А вскоре пришел Федотыч. Пришел не один, а с собакой, и Денисов только развел руками, увидев, каким молодцом стал бывший щенок. Крупный, переросший Найду, с мощной грудью и отважным блеском в карих глазах.

– Ух ты! – невольно воскликнул.

– А то! – улыбнулся Федотыч. – Здоровье-то как, Лексей? Лечишься жиром?

– Два месяца пил. Хорошо себя чувствую.

– Курить бы тебе надо бросить. Вредно для легких.

– Да разве не знаю? Но вот присосался – и всё тут. На фронте привык. Там бывало сидишь в окопе, поесть – сухаря горелого нет, а кухня отстала черт знает где, ну и сосешь одну цигарку за другой, чтобы кишки совсем не слиплись.

Федотыч достал из мешка запеченного гуся.

– Старуха моя тебе послала, она у меня мастерица. Давай его к печке – пристыл на морозе.

Гость на кордоне, да еще такой – Денисов кинулся собирать на стол. Достал из загашника водку, принес сала, грибов, поставил вариться картошку.

Выпили по две стопке. Федотыч, поглядывая в окно, спросил:

– А медведь-то твой где же, не вижу его.

– Спит медведь, – ответил Денисов.

– В сарае?

– Зачем в сарае – в берлоге.

Федотыч недоверчиво покосился на Денисова: разыгрывает, что ли? И тогда Денисов, чтобы Федотыч не подумал, будто его дурачат, рассказал ему обо всем. У того брови поползли вверх.

– Да ну? Да неужто же спит? В берлоге? В той самой?

– В той, – подтвердил Денисов.

– Ну ты и выдумщик, парень! Сколько живу, а такого еще не слыхивал. Это же надо – в берлогу увел! – Федотыч помолчал, удивленно покачивая головой, потом сказал: – А правильно, что увел. Ему через годок уже бабу подавай, а где ты ее возьмешь? Он, чай, не бык, ему корову не приведешь. А они, когда им баба нужна, страх как лютеют. Такого натворить может – не расхлебаешь. А на цепи держать – тоже не дело. По мне уж лучше застрелить, чем на цепи.

Картошка сварилась, гусь разогрелся. Денисов забыл про ворону, а та заскочила на стол и, схватив кусок сала, скрылась под койку.

– Откуда она? – ахнул Федотыч.

– Да вот прижилась, и не выгонишь.

Суровый Федотыч внезапно захохотал:

– Ну, Лексей!.. Ну, божий человек!.. – и больше уже ничего не мог вымолвить, заикаясь от смеха. Потом, отдышавшись, предупредил: – Ты, мил дружок, следи за вороной, это такие пройдохи, она и штаны у тебя унесет.

За столом они засиделись до позднего вечера, всласть наговорившись обо всем на свете. За окнами падал снег, и наутро Федотыч, вставая на лыжи, увидел: придется дорогу протаптывать заново.

Метели в тот раз зарядили надолго. В январе прояснело, ударил мороз, но февраль полностью оправдал свое название – кривые дороги. Словно сорвавшись с привязи, снегопады день за днем заваливали окрестности, что совсем измотало Денисова. Дороги к лесным кормушкам приходилось прокладывать снова и снова, а старый мерин был плохой подмогой. По хорошей колее он еще тянул, но, когда заносило, каждая поездка растягивалась на полдня, и Денисов, помогавший мерину тянуть сани, возвращался домой измученный не меньше его.

Глубокий снег осложнил жизнь мелкой копытной сошке – кабарге и косулям. Нипочем было лишь длинноногим лосям; а мелочь теперь скопом подалась к лесным закраинам, где и корма имелось в достатке и где не так тревожили волки. Правда, они иной раз не стеснялись выгонять тех же косуль к самому кордону, и тогда Денисов брал ружье и отгонял волков. Косули от выстрелов шарахались, сбивались, как овцы, в стадо, но не убегали, чувствуя, что Денисов – защитник. А на лай Найды вообще не обращали внимания, да Денисов и не давал ей особенно лаять, уводя в дом. Бывало, что косули оставались у кордона всю ночь, свет из окон доходил до забора, и они теснились к нему, зная, что волки не рискнут выйти на свет. В такие ночи, ложась спать, Денисов не гасил лампу. Лишь чуть-чуть подкручивал фитиль, чтобы не так чадило.

Но однажды, уже в мартовскую ночь, не помог и свет. Видно, совсем изголодавшись, волки не посмотрели ни на что и напали на косуль. Разбуженный бешеным лаем Найды и карканьем вороны, Денисов вскочил с постели и кинулся к окну. За изгородью шло светопреставление. Косули с меканьем метались из стороны в сторону, но тянущаяся из окон полоска света была слишком узка и слаба, чтобы Денисов увидел картину в целом. Однако сомнений не оставалось: волки! И тут же смертным криком закричала одна из косуль. Остальные, ища спасения, стали прыгать через изгородь во двор.

Сорвав со стены ружье, Денисов в одних трусах кинулся за дверь и с крыльца выстрелил в воздух. От забора прыснули в ночь волчьи тени. Он ударил из второго ствола.

Надев валенки и полушубок, пошел за калитку и сразу наткнулся на мертвую косулю. Волки зарезали ее, но поживиться не успели, и Денисов поволок тушу к дому. Подумал: «Не было счастья, да несчастье помогло, теперь хватит мяса надолго».

Спасшиеся косули стояли, как в загоне, в углу двора, Денисов насчитал шесть голов. Ну ночуйте, бедолаги, куда же вам деться. Разделывать нечаянную добычу ночью он не стал, оттащил тушу в чулан. Найду, которая с наступлением холодов стала жить в чулане, пришлось выпроводить в дом. Накрыв тушу мешком, Денисов захлопнул чулан и лег досыпать, слыша в темноте, как возится, устраиваясь у печки, Найда и, словно давясь костями, что-то выговаривает ворона.

За каждодневной работой некогда было думать о разных разностях, но чем быстрее шло к теплу, тем чаще Денисов вспоминал про Белуна, пытаясь представить, как перезимовал медведь. Да и перезимовал ли? Федотыч рассказывал, что волки иногда могут выгнать медведя из берлоги и загрызть. Особенно осенью, до снега. Может, и Белуна выгнали? Что волкам те ветки, которыми он прикрыл тогда лаз? Раскидают как солому, если унюхают.

Но, начиная думать так, Денисов тут же спохватывался и отгонял черные мысли. Мало ли что с кем случается, обязательно всё к себе примерять? Матка его лежала, и ничего, никакие волки не съели. То есть съели, но другие. И то с его, Денисова, помощью.

Старый грех, каковым он считал свое участие в той злополучной охоте, до сих пор терзал его и всякий раз портил настроение, стоило о нем вспомнить. Поэтому он так остро, даже болезненно, переживал всё, что касалось безопасности Белуна. Была даже мысль сходить и своими глазами увидеть, спит ли Белун, но представив, как он наследит и может тем самым привлечь волков, Денисов опомнился. Пуст уж как есть, авось всё нормально.

В середине апреля Денисов занялся лодкой. Она использовалась раз в году во время разлива речек и ручьев и таяния болот, когда приходилось спасать от воды бедолажных зайцев и другую лесную мелочь; в остальное же время лежала за сараем, накрытая кусками толя. Это была старая, вся разбитая посудина, которую каждую весну приходилось латать, конопатить, смолить. У нее не было даже весел, да они и не требовались – в разлив, когда приходилось лавировать среди затопленных кустов, весла только мешали. Вместо них Денисов пользовался шестом, и это древнее приспособление было незаменимо на мелководье среди узостей и протоков.

Разбросав толь, Денисов осмотрел лодку, принес нужные инструменты. Металлической щеткой очистил пазы между досками, ободрал местами пузырившуюся старую смолу, кое-где подконопатил, кое-где подколотил. Тут особо стараться не приходилось, лодка была нужна от силы недели на три, и главное было – залить борта и днище варом, чтоб не текли. Котел висел на треноге, Денисов развел под треногой огонь, набил котел варом и, присев рядом, принялся наматывать на палку ветошь, придавая изделию некий вид кисти. Пока он это делал, котел разогрелся, и вар начал плавиться. Денисов подбросил дров, и скоро в котле закипело и зачавкало.

День стоял тихий, весеннее солнце припекало спину, сильно пахло вешней водой и дымом. Ворона скакала возле Денисова: нельзя ли чего украсть? За зиму Денисов замучился с ней: то гильзу утащит, то ложку, то лезет в квашню испробовать теста. С ней было хлопот, как в прошлом году с Белуном. Правда, ворона теперь заимела поклонника, с которым любезничала на березе в углу двора; похоже, они и гнездо там не прочь были сделать: таскали сухие ветки и спёрли валявшийся возле сарая обрезок проволоки.

Как следует размешав варево, Денисов облачился в клеенчатый фартук и начал смолить, неторопливо окуная самодельную кисть в котел. Вдруг у калитки со злостью залаяла Найда. Так она лаяла на чужих, и Денисов подумал, что кого-то не вовремя принесло. Снял фартук, вытер руки, и в это время Найда залаяла с радостным подвыванием, что бывало лишь в случае, когда приходили знакомые. «Наверно, Федотыч ко мне завернул», – подумал Денисов. Это было самое вероятное, потому что жена прийти не могла, если только чего не случилось.

Он вышел из-за сарая и обомлел: к калитке, косолапо загребая ногами и мотая влево-вправо головой, приближался медведь. Тощий, с взъерошенной шерстью, он выглядел так, будто его долго нещадно гоняли. «Шатун», – пронеслось в голове, и Денисов готов был бежать за ружьем, но радостное Найдино завывание заставило его вскрикнуть:

– Белун!

Да, это был он, но слишком непривычный в своей худобе и взъерошенности, а главное, сильно выросший, чтобы сразу признать его.

Растерянный Денисов с дурацким видом топтался на месте, а Найда и Белун, уже просунули в щель у калитки носы, обнюхиваясь и ворча каждый на свой лад. Белун не сразу вошел во двор: разглядывал Денисова, словно бы силясь припомнить его. Потом подошел и стал обнюхивать.

– Отощал-то ты как, страх смотреть! – Денисов погладил его. – То-то я не признал тебя. Ей богу, подумал: шатун! Ну ничего, сейчас мы тебя накормим.

Однако кормить было нечем. То есть всё было, но требовалось приготовить, и Денисов, чтобы Белун не мучился в ожидании, угостил его для начала медом. Принес целую миску, поставив возле крыльца.

– На-ка, замори пока червячка.

Белун, улегшись, обхватив миску передними лапами, с жадностью ел, а Найда крутилась рядом.

Через час, накормив всех, Денисов досмолил лодку, потом ушел в дом отдохнуть и заодно подумать, как устраивать жизнь дальше. Приход Белуна был для него полнейшей неожиданностью. Думал, что проспав столько месяцев, медведь и не вспомнит о прежней жизни, а начнет новую, лесную, какая назначена ему от природы, а он – вот он, явился! И как только дорогу нашел? Ни разу ведь не ходил по этой дороге, а все равно пришел умник косолапый.

Но какая разница, как пришел Белун? Главное, что пришел, и это могло во многом изменить всю жизнь на кордоне. Теперь только и знай, что гляди, как бы не учинил чего. Вон он какой здоровущий стал! И назад не выпроводишь, жалко. Впрочем, сам виноват: не захотел в лесу жить, пусть теперь не обижается.

Расписывать чужую жизнь легко, да только мало кто живет по такому расписанию – утром медведь стал рваться на волю. Денисов успокаивал его, задабривал медом, но это действовало лишь на время. Белун съедал мед и опять принимался за свое, и наконец, так рванул калитку, что одна из досок с треском сломалась.

– Я вот тебе поломаю! – подбежал Денисов. – В лес хочешь? Так бы и сказал, а ломать нечего!

Он открыл калитку и выпустил Белуна, но едва тот оказался вне дома, как следом вылетела Найда. Догнав медведя, она запрыгала возле него, и через несколько минут оба скрылись в лесу.

Денисов не беспокоился за Найду, зная, что она рано или поздно вернется; еще меньше беспокойств вызывал Белун. Это был уже не тот медвежонок, которого прошлой осенью он отвел в берлогу. За полгода Белун сильно вырос и повзрослел и мог постоять за себя перед кем угодно. Видно, это повзросление и влекло его в лес, и Денисову оставалось только радоваться: проблемы, возникшие было с приходом Белуна, разрешились сами собой.

Он починил сломанную калитку, сделал уборку у мерина и козы, поправил поленницу, – день прибавился сильно, можно было переделать сто дел.

Залаяла Найда. Видно, набегалась. Денисов пошел открывать и увидел: от леса идет вперевалку Белун, а Найда, взлаивая, хватает его за ляжки. Было заметно, что медведь не хотел возвращаться, делал попытки повернуть к лесу, но, как только он сворачивал с дороги, Найда гнала его вперед. Точно так же она когда-то прогоняла его с ягодников, в которых он мог находиться часами.

Белун проскочил в калитку, за ним ворвалась взъерошенная Найда, чуть не сбив Денисова с ног, и оба легли под березой, вывалив языки.

Денисов был озадачен. Думал, Найда вернется одна, а она фокус выкинула.

– На что ты его пригнала-то? Просили тебя?

Найда не понимала, чем заслужила осуждение, вертела хвостом и заглядывала Денисову в глаза.

– Вот и нянькайся с ним сама, – продолжал Денисов, – а у меня и без вас дел по горло. А ты тоже хорош, – отругал Белуна. – Какой из тебя медведь, когда тебя собака, как телка, гоняет? Так и будешь всю жизнь?

В отличие от Найды, Белун и ухом не повел на упреки Денисова, и тот махнул рукой: нашел, кого стыдить – медведя! Да и за что стыдить? Что Найду послушался? А кого ему слушаться? Найда для него мать, он даже не знает, что на свете есть медведи. А пока не узнает, Найда так и будет командовать. Придется укоротить ей крылышки, на привязи подержать. Этот-то наверняка в лес запросится, и пускай идет, а Найду – ни ногой.

Но куда больше Денисова волновалась ворона: как это так, под березой, на ветках которой будет гнездо, уселся медведь! Каркала долго и яростно чуть не над ухом медведя, и наконец-то докаркалась: Белун подскочил и полез на березу. Мигом ворона слетела на крышу сарая, каркая как заведенная. Решив, что достанет ее, Белун в три прыжка добежал до сарая, но ворона уже мчалась к лесу. Наблюдавший за этим Денисов был рад. Он хотя привязался к вороне, но вполне представлял, чем для него обернется гнездо на березе и воронье потомство.

День кончился благополучно. Так же спокойно прошла и ночь.

Утром Белун запросился на волю, Денисов его отпустил, но Найду заблаговременно посадил на цепь. Однако она так завыла, что стало жалко ее. Чего ее мучить? Что снова пригонит медведя домой? Ну и пригонит; переночуют, а утром он выпустит их. Белун все равно не будет жить на кордоне, по всему видно, а Найда когда-никогда устанет бегать за ним.

– Ну не блажи, – сказал он, снимая с нее ошейник. – Догоняй своего ненаглядного.

Найда вылетела за калитку и, разбрызгивая в стороны ошметья мокрого снега, припустилась к лесу. Через несколько минут оттуда донесся радостный лай, и Денисов понял: догнала.

С того дня так и повелось: утром Денисов выпускал Найду с Белуном, и они до вечера пропадали в тайге, а мерин с козой за то время могли подышать свежим воздухом. Но как-то однажды они не вернулись и вечером, и Денисов всполошился. Выходил на крыльцо, ждал, однако ни медведя, ни собаки не было. Пришли они на другой день, а вскоре такие отлучки вошли у них в правило. Пропадали в лесу по два и три дня, и Денисов стал привыкать спать спокойно. Единственно, что тревожило, как бы Найда совсем не отбилась от дома, не одичала бы, но пока ничего такого не было заметно. Да и Найда с Белуном время от времени устраивали себе перерыв, оставаясь на кордоне, отъедаясь и отсыпаясь на весеннем солнышке. И незаметно такой распорядок стал привычным для всех, и оставалось только дожидаться, когда начнется и схлынет паводок, чтобы затем ходить в лес всей компанией.

Разлив, как и ожидалось, был большим. Денисову пришлось целыми днями мотаться на своей лодке, чтобы поспеть туда, где требовалась помощь. В ней нуждались многие, но не всем можно было помочь. Лисы и барсуки, даже застигнутые водой, не давались в руки, с остервенением кусались, когда Денисов пробовал вылавливать их, и он спас лишь несколько, совсем обессилевших и потому не так огрызавшихся. Легче было с зайцами. Догоняя их, Денисов хватал зверьков за уши и втаскивал в лодку, где они сидели смирно, не рискуя выпрыгнуть за борт. Как заправский дед Мазай, Денисов раз за разом отвозил косых на сухой берег и там выпускал их. Даже не отряхнувшись, зайцы давали такого стрекача, что Денисов громко смеялся, глядя им вслед. За две недели, что держался разлив, Денисов в кровь сбил руки шестом, однако не позволил себе никакого перерыва, тем более, что половодье заперло Найду и Белуна дома, и они сидели на кордоне, как в крепости, полностью избавив Денисова от присмотра за ними.

Как только подсохло, Денисов собрался в обход. Найда с Белуном сопровождали его, и он уже не обращал внимания, если они забирались в тайгу и пропадали надолго, – вернутся. День был погожий, Денисов дошел до ручья, скинул рюкзак и ружье, напился из пригоршни, поплескал холодной водой на лицо – освежиться. Можно было присесть, покурить.

В стороне шевельнулись кусты, и из них выглянула озабоченная морда Белуна. Увидев, что Денисов сел, он вперевалку подошел к ручью, с громким чавканьем полакал из него и растянулся на траве. Следом примчалась Найда. Тоже воды напилась и легла.

Денисов неторопливо курил, посматривая по сторонам, прислушиваясь. Тлеющая крупинка махорки упала ему на брюки, он дернулся, резко стряхнув ее, – это его и спасло: слева раздался выстрел.

Денисов плашмя свалился на землю. Озверело залаяла Найда. Грохнул еще один выстрел, раздался медвежий рев и почти сразу завизжал человек. Денисов на фронте всему был научен. Змеем скользнул он к ружью и, петляя – так, как спасались на фронте от пуль, – побежал за Найдой. Увидев охотника, выстрелил, даже не целясь, и вероятно попал – в руку ли, в бок, но только не в ногу, поскольку охотник, крича, кинулся прочь. Однако от Найды ему не уйти. Денисов догнал. Это был старый знакомый – цыганистый парень.

– Что же ты, сука, творишь? – заорал иступленно Денисов. – Руки за голову!

Тот попытался поднять, но из правой, с предплечья, хлестала кровь.

– Вот и чеши так до самой деревни! Если дочешешь, – злобно сказал Денисов, и, подобрав ружье, которое сбросил «цыганистый», когда пуля вошла в предплечье, повернувшись к Найде, велел:

– За мной!

Как возле самой родной души, стоял он над бездыханным Белуном, под которым ничком лежал мужчина, а Найда, почуяв смерть, выла. Откинулась в сторону мощная голова медведя с белым пятном на лбу, бессильно вытянулись лапы. Шерсть на горле Белуна набухла кровью, и, раздвинув ее, Денисов увидел рану – безобразное отверстие, которое могло оставить лишь «жеребье» – самодельная медвежья пуля. Не уклонись он, когда огонек от махорки упал на штанину, таким «жеребьем» цыганистый парень разнес бы ему голову.

Денисов с трудом освободил от медвежьей туши человека. Перевернул его на спину и увидел того, кого и ожидал увидеть – Яшку Наконечного. Тварь проклятая! Тварь!

На Яшке не было ни одной раны, но он не дышал. Денисов был в полном праве бросить его рядом с медведем, ничего другого этот выродок не заслуживал, но поступить так не смог, пошел на кордон запрягать мерина. «Я завтра, Белун, тебя схороню», – слезы сами бежали на губы, и Денисов их слизывал, даже не слыша, как воет Найда.