Читать книгу Жертва опыта - Дмитрий Игоревич Михин - Страница 3

II

Андрей Петрович, посмотрев на часы, обратился к Пете.

– Настало время, Пьер. Я жду вашего незамедлительного пребывания в класс. Надеюсь, что сегодня на занятиях вы не устроите того беспорядка, что устроили с утра, – так что без бунтарства, молодой человек, оставьте свой романтизм за дверями класса и войдите с почтительным уважением. Мне нужен от вас непоколебимый разум, с которым я намерен работать, а ваши стремления, оказанные не поддающемуся анализу волей сердца, – я вас прошу: не стоит мне доказывать его безрассудство, которое нам не понадобится и будет только мешать.

Андрей Петрович всегда переходил на «Пьер» и расплескивал лирикой, когда начинались занятия, для него это было обычаем, и он считал за необходимость такое перевоплощение.

Дедушка, прежде чем Петя уйдет, сказал:

– Иди, мы еще поговорим сегодня.

Петя послушался и, испытывая тревожное желание не идти, от которого его трясло всего внутри. Подойдя к двери, он надеялся об одном – авось все пройдет не заметно.

Он прошел в класс и сел за свою парту, которая довольно близко находилась к столу учителя, чему он всегда был не рад. На парте было пятно чернил, которое размазали пальцем, как будто пытались что-то нарисовать; местами у парты не хватало настольного покрытия. Вся была исковеркана, облуплена, что только с ней не делали.

Петя схватил перо и стал водить им по лицу, щекоча тем самым себя, что было ему приятно, либо ковырялся им в парте.

Андрей Петрович каждый раз, когда замечал за ним такое, пресекал его баловство:

– Пьер, то, что ты делаешь, не позволительно. Перестань заниматься всей этой глупостью: оно тебе не пригодится, – укоризненно подметил, со взглядом, презирающим поступки такого рода.

Петя в ту же секунду прекращал и бережно клал перо, пожалев, что обошелся так с вещью.

Но и в самом классе было не все так идеально: с доской приходилось обращаться с осторожностью, так как ножки, на которых она держалась, уже пошатывались, и при усиленном на ней движении мела доска могла упасть; на полу – пыль из остатков мела; на карте мира не хватало кусков морей, стран, океанов; грязные, немытые окна; на подоконнике стояли цветы с опадшими листьями; и белые стены, которые больше убивали тебя, чем создавали невообразимую чистоту.

– И так, Пьер. Вы же подготовились к сегодняшнему занятию и готовы отвечать?

– Да, – почти слышно и неуверенно ответил Петя.

– Отлично, – заключил Андрей Петрович.

Андрей Петрович задал первый вопрос по истории. Петя молча сидел, опустив голову вниз, в руках держал перо, пытаясь им выписывать на парте невидимые буквы. Руки немного дрожали, пот выступал на лбу; голову он не мог поднять, даже если дом стал рушиться, – настолько он преклонялся перед своей совестью. Рот не желал вымолвить и слова, от того с каким упреком, медленно каждое слово отчетливо выговаривал с паузами Андрей Петрович, повторяя свой вопрос, он словно вдавливал иглу все глубже и глубже, отчего у мальчика лицо корчилось от боли, которую он пытался сдержать вместе с нарастающей злобой, что все вместе выводилось посредством слез, которые тоже приходилось сдерживать, не желая показывать их. Все это давило маленького мальчика, он думал об одном: «Скорее бы кончилось все».

Наставник, понимая, что ответ на его поставленный вопрос не поступит, и решил задать следующий вопрос.

Но следующий вопрос опять ничего не изменил – он только продлил мучения. Вся скованность Пети рдела, пытаясь сопротивляться, не производя ни звука, ни шороха, ни движения, – все так же оставаясь в отягощенном состоянии. Но пальцы по-прежнему перебирали перо.

Но Андрея Петровича все это не устроило: он стал дальше задавать вопросы, в надежде добиться ответов. Сложно сказать: чувствовал ли он грань, которую нельзя переходить, чтобы не навредить, или он все-таки желал лучшего. Может, он хотел подобрать такой вопрос, чтобы Петя точно на него ответил, он так хотел, чтобы он ответил, ему самому больно оттого, что мальчик ничего не знает: он полоумный, из него может ничего не получится. Для Андрея Петровича ясно видно, что его жизнь уже с самого начала устремляется в бездну. Ему страшно было представить, – а он часто представлял, – как Петенька лишится всего: у него не будет заслуженной должности, уважаемой всеми, не будет круга общества, в котором его будут принимать как одного из достойнейшего гостя; не будет той желанной молодой дамы, которую он мог бы пригласить на танец, а того и глядишь, стала бы ему верной женой. Нет, с такими познаниями Пети он видел иную картину, от которой ему становилось горько, что он не справится, не совладает. Но страшнее всего ему было, что Петя, оказавшись рабом своей неблагополучной жизни, ничего бы не заметил, а продолжал все так же тратить время, терять себя, растекаясь по самым гнусным, гнилым уголкам, лишь бы не замечали и не обращали внимания и дальше довольствоваться тем, что имеет. Страх, что он никогда не узнает правды: что все было неправильно; может, поэтому Андрей Петрович пытался найти тот вопрос – хотя бы один – который мог открыть ту правду в душе этого бедного мальчика, который еще не подозревал, какие испытания его ждут впереди.

Андрей не стал ничего говорить по поводу неподготовленного материала. Он просто сел на стул, облокотился об стол и уперся лицом в ладонь. И так он просидел довольно долго, сопереживая тому мысленному Пете.

Петя, перестав ощущать на себе давление своего учителя, осмелился взглянуть на него, как перепуганный зверек, вылезающий из норки, осведомиться о минувшем преследовании.

Андрей Петрович почувствовал, что на него смотрят и ждут ответа – что же будет дальше? Усмирив свой пыл, он, не смотря на своего ученика, ответил:

– Все это плохо, конечно… ты знаешь: в угол – на колени.

После этих слов он вышел.

Петя, осознавая свою вину и потеряв всякую обиду на наставника, ринулся в угол как можно скорее исполнять его указ. С одной стороны, ему стало легче, но с другой – он не понимал, но знал, что сделал только что больше неприятностей, чем ему. И чувство, что он опять разочаровал, вновь стало перед ним на колени, опустив голову.