Читать книгу Жертва опыта - Дмитрий Игоревич Михин - Страница 6

V

На следующее утро он проснулся раньше, чем обычно. Вставать ему не хотелось, да и идти раньше времени было бессмысленно, так как все еще спали. Ему было нечего делать, а ждать, пока все станут и начнут завтракать, требовало много времени.

С краю кровати он опустил голову, чтобы комната казалась вверх ногами. Он представлял, как ходит по потолку, – это было странно и одновременно забавно: то как вещи только недавно были внизу, а теперь наверху и они не упадут, и ты не упадешь с потолка. Все это нарушение меняло представление, к которому нужно было привыкнуть. Ему все больше и больше нравилось его открытие; он стал больше обращать внимание на предметы, которые его никогда не интересовали, но сейчас именно из-за них он мог почувствовать ту разницу между нынешним миром и предыдущим. Он мысленно ходил по потолку, передвигаясь из комнаты в комнату, и, когда он добрался до столовой, его никто не замечал. Дедушка, Марфа и Андрей даже не подозревали о нем. Он их хотел позвать, но они не слышали. Тогда он старался допрыгнуть до них, но он также не доставал. Он пошел дальше к выходу. И тут ему стало страшно. Только он хотел открыть дверь, и ему пришла неожиданная мысль в голову: «Если я выйду из дома, то я упаду в небо или стану дальше ходить по дому?»

То запредельное, что ожидало его за дверью, устрашало его; он пытался представить, какого это могло бы быть, но чем дальше он хотел увидеть, тем безумнее ему казался этот новый мир. Он не мог его принять, не понимал, как в нем можно жить и как забыть про старый. Его тревожило, трясло, давило, голова будто была не на месте, стал тяжело дышать, пытался найти опору, но не знал, как это сделать: все было запутано. Его стал овладевать страх, что он пришел к какому-то концу, но что это было, он не понимал, отчего ему становилось еще страшнее. Он потерялся, он спрашивал себя: «Где я сейчас нахожусь?» Он побежал обратно, наверху все происходило своим чередом: дедушка все так же смотрел в окно, Андрей Петрович что-то рассказывал Марфе, которая слушала его, но ей было тяжело сосредоточится на нем: она что-то ощущала, она понимала, что кто-то нуждается в помощи. Она подняла голову – Петя стал ее звать в надежде, что она-то его увидит, но она, ничего не заметив, снова стала смотреть на Андрея Петровича.

Пете становилось плохо, его охватила паника, что он не выберется отсюда. Все это стало теперь похоже на то, как он находится на самом дне реки и хочет выплыть наружу, но не может: его что-то удерживает и не отпускает. Но он видит внешний мир, который заглядывает в эту реку и который видит что-то притягательное на этом дне. Петя увидел расплывчатое лицо по ту сторону, но его это не напугало, а наоборот, заставило довериться и ничего не предпринимать. Тут же ему протягивается рука, опущенная в воду, и он протягивает ей свою руку, но не дотягивается. На этом сон обрывается, и Петя просыпается.

Он не помнит, что ему снилось, но чувство произошедшей с ним неприятности осталось. Став с кровати, он подошел к окну; на полу было скользко, он посмотрел: там было немного воды со вчерашнего дня. На этом он не остановился и стал смотреть в окно. По дороге шли коровы, ветви дерев бились об окно, расцветал разноцветный палисадник; одна из коров пыталась даже что-то откусить оттуда, но, увидев мальчика в окне, передумала; затем подлетел воробей, севший на изгородь. С громким лаем прибежала Жуча, она любила лаять на проходящих коров: такая у нее была забава. От этого лая испуганный воробей взметнулся и стал кружиться в воздухе. Петю увлекло беспорядочное движение воробья, и он следил за ним, не теряя из виду. Ему хотелось открыть окно, желание ощутить все происходящее снаружи влекло его. Он открыл окно, и звуки, доносившиеся оттуда, стали четче и яснее, запах тюльпанов подоспел, жара сразу прильнула к нему, высвобождая из него пот. Он вытянул руку из окна, посмотрел на ладонь, на которой расположился луч солнца; бродил ветерок; всякая пушинка могла, уносимая ветром, зацепиться за его руку. Петя подумал: «Я чего-то сейчас коснулся? А что если бы моей руки не оказалось на пути пушинки? Что бы с ней было тогда? Куда бы она делась?»

Он не знал, что ответить, и возникло чувство, что все как-то приближалось к нему, собралось у него под окном ради него, что он должен был увидеть все это, услышать, вдохнуть; также его посетила другая мысль: если бы он не открыл окно и не взглянул бы на все, что сейчас произошло на улице, то этого бы всего и не было бы, как будто без его участия эти события не произошли.

Но он откинул эту мысль. Только стал разворачиваться, как он вспомнил свой недавний сон. Хотел подробнее его вспомнить, но это было нелегко. Он думал о лице, которое видел, – кто бы это мог быть?

Решив, что все равно не поймет ничего, он отправился посмотреть, кто еще проснулся.

В столовой никого не было, и он пошел в кабинет дедушки, – вдруг он там. Дверь была полуоткрыта, и слышно было, как два человека разговаривали. Подойдя ближе, по голосу это оказались Марфа и Виктор. Он стал у двери и начал внимательно вслушиваться в их разговор.

– И еще кое о чем я хотел тебе сказать, – вздохнул Виктор Испиранов.

– Что такое, Виктор? – спросила с чувством опасения Марфа Ивановна.

– В скором времени я собираюсь отправить Петю к своему брату, у него он будет учиться, и его жизненный путь будет течь там, а не здесь.

Марфа оторопела от услышанного, глаза наполнились отчаянием, она приложила к губам пальцы и старалась не думать о предстоящих событиях, но они вырывались, как она не пыталась от них избавиться. Ей не хорошо, закружилась голова – и она села в кресло, медленно в него опускаясь, вцепившись жадно за ручки кресла, с дрожью, взывающей о сострадании, и пока она опускалась, ноги судорожно принимали веяние опустошенности.

Она села, опустила голову, упершись лбом в ладонь. Виктор Испиранов наблюдал за ее реакцией, он понимал, что она испытывает. Ему хотелось ей помочь, но он не мог: уже ничего не изменить, как бы он не старался, это не имело бы никакого смысла. Он не надеялся, что она примет столь невыносимую участь, и она не примет – никогда! – но ей теперь придется идти дальше, зная об этом.

– Так мало времени, – протяжно говорила она, – и никак нам не остановить.

– Дедушка слегка улыбнулся, заметив иронию в словах Марфы, которую она не приметила, и сказал:

– Конечно, Душенька моя, нам бы всем хотелось, чтобы все хорошее никогда не кончалось. Что бы все было на прежних местах, не знать утрат, не ведать, что будет другого в том, что у нас так вызывает отторжение. Но вот только мы сами, в надежде усмирить, договориться со временем, совершаем преступление: в попытках сохранить наш домашний очаг, мы, в итоге, теряем его, а за ним и теряем желание жить, так как больше и не осталось у нас времени совсем. Как это раздирающе и одновременно впечатляюще видеть, как человек стремится сделать благое, а получает обратный результат. Почему же так происходит?

– Люди не понимают, – отвечала Марфа, – что они обманывают сами себя. Их душа, как они думают, наполнена добрыми намерениями, которые они стремятся воплотить в жизнь, но все эти попытки становятся пытками для других. Видимо, только для себя они могут сделать хорошо, а другим от этого лишь плохо. Извините меня, Виктор, но и вы совершаете ту же ошибку. На что вы нас обрекаете? Хотя я даже не говорю про себя или Андрея Петровича, или остальных. Я говорю про Петю. Что же с ним будет? Кем он станет? Как повлияет на него ваше решение? Извольте объясниться. И еще нашли кому отдавать его на попечение.

– Да, я понимаю ваши переживания насчет Пети. И мой брат, человек дурного характера, к которому не стоило бы подпускать Петю. Но я вижу в этом мальчишке то, чего не было у моего брата. Я по-прежнему люблю его и надеюсь, что… И, кстати, почему же вы решили, что они обманывают себя? Они и пытаются сделать как можно лучше, но, возможно, дальнейшее развитие обстоятельств уже зависит не от них.

– Постойте. – Марфа развернулась к нему, – вы считаете, что Петя может исправить как-то вашего брата? О Боже… да вы окончательно выжили из ума. Это ваш брат скорее из него сделает… мне страшно даже представить. Но вы еще и способствуете этому. Вы это учинили – вы берете на себя большой грех. Что же будет с бедным мальчиком? За что ему все это? Он должен прожить лучше нас, а получается, что мы же… – тут она не выдержала и разрыдалась, опаленная горечью дум.

– Нет, голубушка моя, – спокойно и отвлеченно отвечал Виктор, – вы не понимаете, что наш Петя способен на многое, мы не узнаем об этом, пока не выпустим его. Мы сдерживаем его, тем самым не позволяем ему познать себя лучше и выяснить, куда движется этот мир. Но для начала он должен побывать среди таких, как мой брат; найти себя и попытаться, познав истину, направить иначе движение жизни в нашей стране. И да, я уверен, что они, мой брат и Петя, дополняют друг друга. Им есть чему друг друга поучить. Через многое трудное придется пройти нашему мальчику, но я верю в него. Боже, я уже предвкушаю, чего он добьется и что он откроет пред собой то, что видел всегда, но никогда не замечал.

Дедушка наклонил голову и стал ходить по кабинету, держа руки за спиной. Он думал о чем-то, и ему было хорошо. Он улыбался с такой улыбкой, которая наполнялась счастьем за чью-то жизнь; он закрывал глаза, и слезы пробивались, – так он видел предвещание.

– Виктор, я боюсь за него, ну, почему вы так уверены, что он выдержит все это? Он еще так мал, он не знает еще жестокости всей нашей безжалостной жизни. Я боюсь, что он станет одним из тех, кто просто остановился и повяз в этой пучине, приняв этот смердящий мир.

– Пути господни неисповедимы… но я хочу думать, что у него получится. Сколько лет он уже с нами, мне всегда было интересно наблюдать за ним: то как он смотрит на вещи, нам-то так уже не дано, и во всем он видит что-то. Взрослый бы сказал: «Да что ты туда смотришь, нету там ничего». А он все равно пальчиком тянется и хочет что-то нам показать, а мы и не хотим смотреть. Любит он смотреть, то как тикают часы, как птички поют, как наша Жуча что-то вытворит, обращает внимание на движение листьев, как что-то упадет с дерева – и не найдешь, даже на крестьян он смотрит не так, как мы. Привыкли видеть в них рабов или хуже того – ничто, а он рассматривает их с интересом, может, кто-то понравится ему, улыбнется им, помашет рукой. И ведь неважно ему их положение: он их принимает такими, какие они есть. И так он со всем миром.

– Но, Виктор, ты сейчас говоришь, когда он был совсем маленьким, но он уже подрос и воспринимает все уже, как мы, а еще, став старше, он и вовсе будет думать о других проблемах, более важных, чем простое созерцание. Неужто мы не можем поступить иначе?

– Ты ведь и так знаешь: нам придется, так или иначе, его отправить. К тому же я считаю: все, что мы проделали за такой короткий промежуток времени, все, чему его научили, вовсе не напрасно. Когда-нибудь, рано или поздно, в нем произойдут перемены. Слово, которое мы несли с вами так долго, наконец-то, даст прозрение неокрепшей душе. И эти события не случайные, и нас с вами выбрали: мы только проводники, но от нас зависит, что мы можем ему показать.

– Виктор Испиранов, прошу вас. Давайте на этом закончим. Я все поняла и противиться вашей воле не стану. Но и знайте, что мы все за это поплатимся перед господом Богом. Я не представляю, как мы дальше будем с этим жить. Как отмыть нам наши грехи? Мне искренне жаль вас, Виктор, что вы по-прежнему не осознаете последствий вашего поступка. Он же вас любит, верит вам, вы для него учитель. Зачем же вы так с ним? Он же ребеночек всего лишь, он к вам просится, а вы его…

Марфа, не договорив, встала и подошла к окну, чтобы надышаться воздухом и не сдерживать горьких слез.

– Я понимаю, как вы все это себе представляете и не могу вам возразить, не могу вас переубедить. И не буду. Я стерплю вашу неприязнь ко мне.

– К несчастью, я не могу оплатить вам тем же, мне слишком трудно теперь принимать вас таким. И простить вам этого не смогу. Надеюсь, что вас Бог сможет простить. Знаете что, Виктор, хоть вы и стары уже, да и я уже не так молода, но все мы еще дети, взрослые дети, только игры, в которые мы играем, стали опасными, и дети наши всегда оказываются в них жертвами не за что.

На этом их разговор закончился, но они еще стояли молча и не расходились. Петя решил отойти от двери и уйти обратно к себе в комнату, подумав, что они вот-вот выйдут и могут его встретить.

Когда он вернулся в комнату, то начал обдумывать все, что услышал. Его больше всего пугала мысль, что его хотят отправить неведомо куда и кому. Все-таки он не знал брата Виктора, и из разговора он понял, что это какой-то не очень приятный человек. Все же он не желал уезжать отсюда, он считал, что останется здесь навсегда и что все будет идти своим чередом по-прежнему.

Его раздражало, что за него приняли такое несправедливое решение. И он знал, что не сможет исправить, что его мнение не изменит ход событий. Ему казалось, что его предали, им воспользовались, что его мнение ничего не значит. Его выводило из себя, что про него забыли и что он тоже может решать, тем более, что это касалось его самого. Он не понимал, почему так легко его судьба вершится без него. Он начал кидаться подушкой в разные стороны, стараясь как можно больше вещей задеть. Он попадал то в кровать, то на стол, с которого слетали бумаги, тетради, перо, книжки. То попадал в окно и чуть не опрокинул цветы. Потом он начал просто пинать и катать по полу эту несчастную подушку. Ко всему этому он хотел ее разорвать, но сил ему, конечно, не хватило, отчего, еще больше разозлившись и с трудом сдерживая слезы, кинул ее куда подальше, и лег на кровать ничком.

Где-то на полу валялась та самая подушка: вся в пыли, от пинка у нее образовалась вмятина, верхние уголки жалобно свисали, как ушки котенка, вся была измята, потрепана, местами где-то разошелся шов от сильного удара; пушинки одиноко неподалеку лежали на полу, пока легкий ветерок не уносил их под шкап. И все эти скукоженные складки лишь молили о пощаде.

Постепенно Петя стал успокаиваться. Забыв обо всем, что было, он не смыкая глаз уставился на подушку, больше не сдерживая накипевших слез. Он долго не сводил глаз с нее, ни о чем не задумываясь, находясь в неподвижном состоянии, он ничем не мог пошевелить, и чем дольше он смотрел на нее, тем яснее видел, что натворил; он повторял в голове все свои предыдущие действия. И в конце концов ему стало жалко ее и совестно, что так обошелся. Он встал и подошел к ней. Поднял ее и начал разглаживать ее рукой, пытаться обратно запихнуть пару пушинок, а там, где разошлись нитки, казалось, что раны останутся навсегда.

Тут же входит Андрей Петрович с тем, чтобы будить Петю, но увидев, что он уже встал, он сказал ему, что за бардак он устроил и чтобы он незамедлительно все прибрал, а затем шел в столовую завтракать.

В этот раз Петя на него не обиделся, а только выслушал и исполнил, как он велел. Лишь заметил, что и тут Андрей Петрович оказался прав.