Читать книгу Жертва опыта - Дмитрий Игоревич Михин - Страница 8

VII

Уже было за полдень, и Катя уже, скорее всего, ждала Петю у дуба. Поэтому он уже собирался идти, только не знал – брать с собой Жучу или нет. Все же он взял ее с собой.

Пока они шли по дороге, им на встречу подходила бабка, шаркая как узник. Петя хотел обойти ее, но по каким-то причинам не мог: он понимал, что не просто так надвигается на него и что ей что-то от него нужно, и не мог избежать ее, притом что она его пугала своим видом.

В деревне эту злосчастную старушку считают за юродивую, избегают ее. Никто не знает, как она живет и чем занимается. Известно лишь, что она живет на задворках деревни, рядом с гумном, живет одна и некому ей помочь: за хозяйством никто не следит, а дом ее, кажется, вот-вот развалится со дня на день. С людьми не общается и не замечает их, не обращает внимания на их недовольства.

Никто не знает, что случилось с ее родней, поэтому в таких случаях народ сам выдумывает предыстории, сплетничая между собой. Кто-то поговаривает, что муж ее, вернувшись с войны, на которой потерял сына, не смог оправиться после потери, затем спился и умер. А жена его задушила его свою дочь, чтобы ту не отдавать замуж за сына купца, прямо перед свадьбой. Или есть и такой слух, что она ее прячет у себя в погребе и что так ее продержит всю жизнь. И если пройти мимо ее дома, то можно услышать стоны, исходящие из погреба.

Кстати, никто даже не знал имени бабки, хотя им этого не надо было.

Но что точно слухами не назовешь, это то, что она ночью ходит по всей деревне, и ее даже видели. А зачем она ходит – непонятно. Также ночью бывало она заходит через калитку к кому-нибудь и сидит у дома как в беспамятстве. Днем ее редко увидишь.

Только сейчас почему-то она попалась на пути Пети, которому и до этого довелось видеть ее, но он не знал всех этих сказок про нее.

Когда она к нему подошла, ему было неприятно и брезгливо находиться с ней, хотя он старался этого не показывать, и все еще надеялся, что она пройдет дальше.

Жуча тоже испугалась, отчего поджала хвост и спряталась за Петей.

Старушка была вся в изодранной, поношенной одежде, цвет которой когда-то проступал, но теперь лишь местами вычерчивались как гнилые ямы. Седые волосы, поредевшие, собраны в пучок, который сваливался на одну сторону. Они были как соломинки, что легко ломались. Спина образовывала большой горб. Кожа белесая как у мертвеца, и лицо в многочисленных складках, за которыми еле виднеются глаза, посаженные, стеклянные, которые все время пытаются увидеть брови, которых почти не осталось. Губы у нее большие, так что, когда она говорила, казалось, что она ими хлопает, издавая мерзкий звук причмокивания. Пальцы на руках всегда не до конца сжаты, как будто стремятся за что-то ухватиться. В целом ее вид представлял изнеможение, жалость, разложение, что сопровождалось с окутываемой ее смрадом увядшей жизни.

Сразу она не заговорила с ним, только после того, как ей удалось опустить свои глаза на него, даже казалось, что они ей сопротивлялись, она сказала:

– Не иди.

Петя не понял, о чем она говорит, он даже думал переспросить ее, но он решил промолчать, так как не хотелось заводить с ней разговор. Он надеялся, что она сейчас уйдет, если с ней не заговорить. Но она стояла, будто ждала какого-то действия, сигнала, чтобы можно было совершить следующий шаг.

Петя, подозревая, что от него так не отстанут, все-таки задал вопрос:

– Куда не идти?

На что старуха облегченно вздохнула и пошла дальше, держась ближе к изгороди.

Петя с Жучей двинулись тоже, не оборачиваясь. В его мыслях так и стояла эта безумная женщина, ожидающая ответа. Все пытался понять: зачем она ему это сказала и что могло означать. Придя к тому, что искать догадки в словах столь отстраненной разумом бабки бессмысленнее некуда.

Вот они уже почти добрались. Вдалеке стоял тот самый дуб, а возле него копалась в траве девочка, сидя на корточках.

– Ну вот мы и добрались, – сказал Петя.

Правда, Жучи уже не было с ним: она пропала. Он стал оглядываться, надеясь, что она где-то поблизости, но ее нигде не видно. После того, как он ее звал, она не откликалась. Он не знал, как ему быть – пойти искать Жучу или все-таки идти уже к Кате, тем более, что она, кажется, его заметила.

В итоге, он решил идти к Кате, хотя и не без волнения за Жучу, уверяя себя, что с ней ничего не произойдет и она вернется.

Перед ним возвышался огромный, одинокий дуб посреди полей и дорог, между которыми он находился. Его крона пышно свивалась, у низа ствола ветви стремились в ширь, а все ближе поднимаясь к верху, они сужались. Таким образом образуя колокол, под которым очаровательно сидела девочка, собирающая опавшие желуди себе в юбку, спереди подняв подол.

Когда Петя подходил к ней, он замедлял шаг: по правде говоря, он в тот момент стеснялся ее, не знал, о чем заговорить, и больше всего его настораживал ее взгляд, который только отстранял его от нее.

Она стояла перед ним, поддерживая подол, ее светлые кудри обрамляли ее личико, в котором я вижу гладкую, ускользающую ветреность ее необычайных женственных причуд, что колко отдаются в грудь, ломая брешь в невинных юношеских сердцах. С левой стороны кончик пряди волос уткнулся в уголок ее губ. Глаза глядят все так же, как и в предыдущий раз, словно они не закончили измываться над ним. Чего хотят? Немыслимо понять, а лишь принять заведомо. И эти багровые губы, быть может, призваны смягчать, унять, но все – обман. Да, ходит, собирает – не оторвать от ней и взгляда. Уж лучше так, чем оказаться рядом.

Петя недвижимо стоял, на лице – озадаченность, ему было трудно смотреть на ее пленяющие очи, поэтому искал какой-нибудь предмет, на котором спокойно остановить взор, – этим послужили желуди в ее юбке. Ему было так неловко и скованно, ближе подойти не мог – весь замер от нее. Подступал пот; он понимал, что надо что-то делать, но если он попытается заговорить, то его голос задрожит, отчего он боялся показаться растерянным.

«Почему вдруг все так переменилось? – спрашивал себя Петя, – ведь только недавно мне было с ней так хорошо и я желал ее увидеть, но теперь, когда я стою перед ней, как и хотел, – все не так. Что-то пропало между нами. Мы были так близки, почти друзья, но вдруг – и мы опять как чужие. И чувство, что все погасло и снова не разжечь. А попытки будут только терзать, как я сейчас пытаюсь быть тем прежним, – но никак. Что со мной? Что не так? Неужто я все испортил».

Катя, понимая, что нужно как-то помочь ему сдвинуться с места, начала то улыбаться, то водить ногой по траве, то не к месту хихикать. Из-за чего Петя переводил взгляд на нее, вопрошающе и с негодованием, и затем отводил.

Молчание глумилось над этими детьми. Оно единственное, что могло длиться вечно и хоронить неосуществленный младости порыв.

Тогда Петя осмелел и решил сказать ей прямо в лицо:

– Катя, – замялся немного, – Мне жаль, но мне пора идти домой… да и Жучу надо найти, а то она шла со мной сегодня и пропала. А я за нее сильно переживаю. – Расставание давалось тяжело, особенно, ощущая свою вину, отчего ему хотелось меньше ее испытывать, – так-то… ты ни при чем, мне было даже радостно с тобой, может, нам удастся встретиться еще?

Его терзало от нелепости его слов, в его напряженном лице творилась мука, он сам не мог высвободиться от скребущих, раздирающих мыслей, что наматывали его как на колесо. И скрыть этого не мог, не смел, но сказать правду было не легче, за что и поплатился.

Катя переменилась в лице: улыбка прошла, глаза повержены в бессилие сожженных надежд, кончик локона волос, что так беззаботно тешился в уголке, отпустил ее губы. Она была разбита, и этот вопрос, как лезвие ножа, воткнули в нее. Она ничего не могла сказать в ответ, она просто терпела, пока оцепеневшие руки не выдержали и разжали пальцы от разочарования во всех стараниях, отпустив подол, по которому, скатываясь, устремились обратно к притоптанной земле все желуди.

Как же Пете было невыносимо смотреть, как падают и ударяются об землю желуди, разлетаясь в разные стороны.

Бедная, беззащитная девочка смотрела с таким презрением и отчаянием на него, что ей хотелось просто убежать и не оборачиваться. А ему пришлось увидеть себя, и ему так же хотелось убежать.

Вдалеке от них шли домой два старичка, давние друзья, и их внимание привлекло, невольно заметив, как два ребенка, девочка и мальчик, отбежали от дуба одновременно в противоположные стороны. Что их рассмешило и вызвало воспоминания из их молодости.

– Смотри-ка, Богдаш, – обратился один к другом, – вишь, как побежала ребятня.

– Да, здорово, лихо бегут, – ответил ему.

– Ишь поигрывают молоденькие. Да, как же мы-то раньше так резвились, а ведь было дело.

– Было дело, было, – вторит ему.

– Эх, вспоминаю вот, Богдаш, как тоже повстречал я, значит, девчушку одну, так мне нравилась, но трусил, трусил. Глупые тогда были. Не понимали, что не так уж все сложно.

– Да ты не печалься, Серафим, ты вот лучше порадуйся за этих двух ангелочков, которые проводят с друг другом время. Уж кто-то не повторил наших ошибок.

– А ты знаешь, Богдаш, я даже не горюю, аж после того, как увидел их, мне только хочется радоваться за них, за жизнь и благодарить за теплые чувства, которыми нас наградили обычным своим появлением.

– Эх, хватит нам, пора и идти, а то Настасья ждет нас с угощением, еще ругаться будет, если поздно придем. А мне ее каляканье, ох, как не хочется слушать.

Ступни все отрывались, то опускались на землю, поднимая пыль, что спокойно оседала. И вот уже где-то позади Катя, а дуб все не желал заканчиваться, свирепо надувая крону и гремя листьями, некоторые из которых от поднимающегося ветра отрывались, догоняя мальчика, их зеленый цвет, давеча пылающий под лучами солнца, темнел от сгустившихся, ревущих туч, что надвигались.

Петя бежал не в силах остановиться. Глаза смотрели вперед, в одну точку, от которой не могли оторваться, из-за чего спотыкался, пачкая штаны, руки, не задумываясь о том, что ему надо вытереть с себя пыль и грязь.

Пока он не встретил перед собой Жучу, которая встречала уже его лаем, быстро виляя хвостом и высунув язык.

Только тогда он замедлил бег и упал на колени, обхватив ее шею и расплакавшись перед нею.

– Прости меня, Жуча, я сделал такое ужасное. Зачем я все это сказал? Меня пытает что-то. Зачем же я поступил так с ней?

Жуча старалась успокоить его, зализывая щеки. Нужно было идти домой, так как скоро начнется дождь, но идти не хотелось. Он стоял грязный в пыли, только смиренность не отпускала его. Перестав плакать, он, находясь в бессилии, думал о том, чтобы простоять тут целую ночь в одном положении, на одном месте, один. Ему хотелось этого, он понимал, что так надо, хоть и не осознавал для чего.

Собака заскулила, она старалась его сдвинуть, цеплялась зубами за рубашку и дергала ее. Он так и стоит на коленях, не собираясь и совершить малейшего движения. Тогда она присела рядом с ним.

Заметив, что собака не покидает его, он начал ее уговаривать уйти.

– Уходи же Жуча, тебе нечего тут делать. Скоро будет дождь, и ты промокнешь.

Но собака не слушалась.

В этот момент Петя понял для себя одну вещь, что заставила его встать и уйти, – ему, правда, не хотелось, чтобы Жуча промокла. Его, что было для него самого удивительно, утешало, что у него есть эта мысль, есть это чувство переживания. И ему нужно просто следовать этому и ничего не пытаться менять.

Когда они оказались дома, дождь их еще не настиг.

Войдя в столовую, где все уже были за столом, Марфа Ивановна первая заметила Петю с его неприглядным видом.

– Ты где ж так извазюкался, поросенок? – выпучив глаза, спросила она.

– Только бы грязь какую-нибудь в дом принести, – с укоризной добавил Андрей Петрович.

Оглядев их, Петя улыбнулся и, раскинув руки, заявил им со всей гордостью:

– Зато это я!

Что его самого рассмешило, и он не мог перестать смеяться.

Один Виктор Испиранов улыбался ему, словно видел, что Петя что-то для себя открыл.

– Что ты смеешься? Снимай одежду: ее замочить надо, – пыталась перебить его смех Марфа.

– Нет, не сниму, – заливался смехом Петя.

Он еле удерживался на ногах, он то поднимал к верху голову, как бы ему было недостаточно, что его слышат те, кто сидит за столом, но еще надо, чтобы кто-то сверху слышал. Он раскрыл рот и ни на минуту не мог закрыть, нескончаемый смех доносился так громко и выразительно, что даже перебивал звук идущего дождя за окном. Это не могло не заразить остальных, которые подхватили столь живую, непонятную, испускающую детскую непринужденность. Они стали сами не переставая смеяться, забыв, что они взрослые. Казалось, что даже Андрей Петрович подобрел и вел себя неестественным образом: похож был на ребенка. В этот момент они были рады за Петю: он сделал что-то триумфальное, что уже им было приятно.

Андрей Петрович, пытаясь перестать смеяться, спросил его:

– Какой ты?

Петя перестал смеяться так оглушено, но по-прежнему предоставляя им свою улыбку.

Он сам начал озадачивать себя этим вопросом, но не знал, как на него ответить, поэтому он так и сказал:

– А я не знаю, но я знаю, что я не знаю.

После этих слов он убежал в свою комнату завершать этот судьбоносный день.

К сожалению, не все так просто. Долгое время он не мог заснуть: он не мог освободить себя от мыслей – что с Катей, как сильно он причинил ей боль, о чем она думает, может, она уже и забыла про тот случай, а что, если нет.

Уже было довольно поздно. В комнате было темно, какие-то вещи было с трудом разглядеть, каким-то еще довелось оказаться под льющимся светом луны, что синим туманом в безмолвной ночи остается средь мглы, жадно прижимающаяся к стенам, скрывая за собой разводы пленительного, прошедшего солнечного дня.

Так темно, что сам берешься за кисть, макая в водопад луны, что проник в твое окно, и не знаешь с чего начать, чему придать иной пейзаж, какие краски, какие вывести невиданные цвета. Да, хорошо им, и как же плохо тем, кто остается в тени.

Ну их к черту! Ломать, греметь, неистово пылать во тьме. Вон – я вам сказал. Все – в окно. Опустошите! Мне ничего не надо. Бросайте их, скорей бросайте! Пускай лишь свет тут прибывает. Постойте, братцы! Я передумал. Заносите все обратно, только через дверь. Ведь как я тогда пойму, что есть свет, если ему не на что будет падать?

Петя возился из стороны в сторону, он пытался представить непоправимость своего поступка.

«Что она думает о себе? Как мне не хочется допускать, что она сочла, что я усомнился в ее красоте, заставил размышлять над тем, что в ней нету привлекательности, никто ее не любит и не полюбит, что никому до нее нет дела. И все это из-за меня. Теперь она будет думать, что с ней неловко и всем хочется поскорее уйти от нее. Все ее родные притворялись, а на самом деле терпят ее. Ее это делает изгоем, которому нету места среди нас, и, чтобы никого не волновать, ей придется избегать людей и не появляться в свете. Она убежит из дома! Если она себя терзает такими мыслями, что может сказаться на ее дальнейшую жизнь, то я должен непременно переубедить ее. Да, завтра пойду к ней. Но я не знаю, где она живет. Ничего, деревня небольшая, поэтому без труда найду».

Когда Петя как-то договорился с самим собой, он, наконец-то, заснул.