Читать книгу Жертва опыта - Дмитрий Игоревич Михин - Страница 4

III

Прошло некоторое время – наказание Пети закончилось; прошли уроки, после чего он удалился из класса и пошел на улицу.

Выйдя из дома, еще только приоткрыв дверь, за которой уже пылал свет, осведомленный новым гостем; несильный ветер приветливо погладил Петины волосы; в небе облака плыли с востока на запад, нарочито сливаясь с образами в его мыслях. Черемуха, что стояла рядом с домом, то тянулась к нему, то показывала что-то в другой стороне; цветы из сада украдкой наблюдали за ним, шатаясь под силою ветра, чтобы каждый не был помехой лицезрения, и лепестками друг друга подзывали, чтобы прошептать об этом явлении; к ним слетались шмели, не меньше их любопытством, скорее насытиться новыми слухами.

Все как будто заранее подготовилось или, быть может, так оно и было всегда.

Рядом с конюшней лежала скрутившись собака; услышав, как кто-то сзади нее вышел из дома, повернула голову в бок и увидела Петю, чему была обрадована, виляя хвостом. Гавкнула, показав свое приветствие, и побежала к нему. Это была собака пароды восточносибирская лайка: вся черная и лишь на мордочке местами выступала белая шерстка; резвая, небольшая, еще молодая, игривая. Звали ее Жучей.

Когда Жуча подбежала к Пете, она стала на задние лапы, а передними уперлась в его грудь, что ему пришлось удерживаться за ее лапы. Она с каким-то вечно ожидающим взглядом, но с радостным настроением гавкнула, словно сказав: «Ты рад меня видеть, хозяин?» Продолжая дальше вилять хвостом и высунув язык.

Петя, рассмеявшись доброте собаки, обнял ее и поцеловал в нос. Затем он пошел уже с Жучкой поздороваться с еще одной собакой, которая отдыхала лежа возле дома, за углом, в тени, это было тихое место, поэтому такое подходящее для собаки, о которой сейчас пойдет речь.

Это была среднеазиатская овчарка, подаренная Виктору Испиранову его другом, который использовал ее для охоты, но, оказавшись у нового хозяина, овчарка вдруг переменилась, и брать его на охоту было бесполезно. Но дедушка все равно оставил у себя собаку, хоть и пользы, казалось, от него уже не было. Он дал ему свою кличку: Пушок. Он был довольно здоровый и сильный наружностью: массивная, широкая голова; мощный корпус; крепкие лапы; грубая, жесткая шерсть; палевого цвета. Но он уже был не молодой: долго живет он у дедушки; с тех пор, как Пушок появился у них, на охоту его не брали: стал неподвижен, ленив и ютился на своем истоптанном, излюбленном месте возле дома, за углом.

В солнечные дни там всегда был тенек, поэтому он редко покидал свое пристанище. Все, что он любил делать целыми днями, – спать и есть, что, конечно, Петю как ребенка немного не устраивало.

Петя с Жучкой подбежали к Пушку, но тот сначала не обратил на них внимания.

– Здравствуй, милый Пушок, – поздоровался Петя, накинувшись на шею зверя, уткнувшись лицом в его колкую, теплую шерсть.

Овчарке не понравилось, с какими распростертыми объятиями бросился на него мальчишка: он боялся нежностей; тем более его покой нарушили, что он не любил, да и вообще не любил, когда что-то приводило его в движение.

Он хотел встать, чтобы освободиться от назойливого мальчугана, но Петя стал этому противиться, пытаясь удержать пса на его же месте. Эта борьба привела его в смех, а Жучка, ободренная таким баловством, начала лаять – поддерживать своего хозяина. Настолько она была увлечена, что взяла за хвост Пушка и начала его дергать.

Со стороны это казалось каким-то безумием: мальчик и собака напали на ни в чем неповинного пса и стали применять насильственные методы. С самого утра, ничего не предвещавшее, казалось, бедный пес отдохнет, итак никому не нужный, но нет. А ведь он не мог дать им отпор, хоть он и казался суровым и сильным, но причинять зла он не умел, а уж тем более детям.

Он все ёрзал, мотал головой из стороны в сторону, хотел встать, но из-за того, что он долгое время не совершал никаких действий, не мог применить достаточной силы; лапами бил о землю; хвост не слушался, казалось, кто-то его стащил. В панике начал лаять; его маленькие глаза выражали его тщетность бытия, можно предположить, что он думал: «Спасите, помогите, ну за что мне все это? Я не думал, что вот так мои дни сочтены, умру в тени, голодный!»

А Петя еще крепче обнимал пса, пытаясь доказать свою любовь, и он знал, что Пушок понимал его добродушную заботу и одобрял.

Но тут проходила мимо Марфа Ивановна, и, когда она увидела всю нелепую сцену, сказала:

– Что вы делаете? Оставьте старика в покое, ему и так тяжело, а вы на него накинулись.

Петя и Жучка отпустили истерзанную душу.

– Петенька, впредь будь сдержанней и не веди себя так, а то песик не понимает вашего озорства, – с переживанием за пса сказала Марфа, – Пушок, иди ко мне: буду тебя кормить.

Пушок, поняв, что его будут потчевать, сразу нашел сил, чтобы встать, тем самым Жучка отшатнулась от его хвоста, а Петя спал с него так, что аж башмак с ноги слетел. Жуча, заметив это, тут же машинально схватила башмак.

– И ты, Жуча, проказница этакая, иди сюда, – подозвала Марфа.

– Ох глупая, башмак-то верни Петеньке, что ты все хватаешь что ни попадя?

Жуча вернула башмак с раскаянием: «Держи, хозяин, для тебя берегла».

Все втроем и ушли; остался лишь Петя на том месте.

– Ладно, – сказал Петя, – пойду к деду, раз уж не с кем играть.

Петя пошел в сад, где, однако, деда он не нашел, и тогда он решил: если в саде его нет, то тогда он точно в своей мастерской, куда и отправился мальчик.

Войдя в мастерскую, своим вмешательством все обратилось к нему: первым его обошел и осмотрел запах дерева, который был в замешательстве перед таким образцом; на полу находилась еще свежая стружка, только содранная с чего-то тела, но это были чистые, скрученные ломтики, стесняющиеся своей наготы, как при рождении. Перед столом, служивший для дедушкиного созидания, стоял шкап, на котором стояли фигурки, сделанные им давно. Работа была безукоризненная: четко вырезанные формы, части изделия; не было лишнего слоя или что бы где-то его не доставало, очень точно отшлифовано, правильно подобранный цвет; образы, движения, мысль, вложенная в каждую фигурку, передавались не только непосредственно привлекая взор, но и вовлекали, притягивая что-то изнутри наблюдателя в их застывшие положения, позы, которые нуждались быть объяснены. Каждая протянутая рука, склоненная голова, изгиб, поворот, – любое движение что-то означало, но фигурки не скажут что, – приходилось воображать, что у них чувства, взгляды на мир, что они запечатлеют момент, который сию минуту переживают: боль, страдания, радость, счастье, смех, зависть, скука, отрешение. Но была путаница: то ли они были как живые, то ли манекены наших затворенных, неоконченных излияний души.

Но это не всегда были деревянные человечки, также среди них располагались и животные, и неодушевленные предметы, созданные как самой природой, так и человеком. С такими вещами – табакерки, шкатулки, лодки, домики, шпаги, ружья, пушки – было сложно представить, что-то испытывать: в них ничего не было, но это было ошибочным суждением, – о чем позже. И что-то, что не поддается объяснению, нечто, предвосхищающее будущее, но Пете это было неинтересно.

Он подбежал к одной вещице и стал ею играть, пока из соседней комнаты не вышел дедушка. Он ему разрешал кое-какими изделиями играться, несмотря на то, что Пете доводилось пару сломать или потерять. Но дедушка на него за это не серчал.

– Наконец-то, пришел, как прошли занятия?

– Хорошо, – соврал Петя, не отводя взгляд от игрушки.

Виктор Испиранов, облокотившись локтем об шкап, слегка посмеялся и ничего не стал добавлять.

– Нравится игрушка?

– Конечно, – оживленно ответил Петя.

– Ты только делай побольше, мне всегда нравится, как ты мастеришь.

– Если ты так этого желаешь, то несомненно я сделаю тебе что-то интересное.

– Деда, а тебе сложно все это вырезать?

– Нет, – с непринужденной улыбкой ответил Виктор. – Сложно не вырезать, сложно найти им применение.

Петя не понял, о чем говорит дедушка: ему казалось все довольно очевидным – игрушки как игрушки. Поэтому он просто промолчал.

Виктор Испиранов, смотря на Петю, вдруг почувствовал опасение, даже приуныл, – дело не в том, что Петя не ответил ничего на его слова, – в глазах таился испуг; ему часто приходилось впадать в такого рода раздумья при виде Пети, но он не хотел, чтобы бедный мальчик видел его таким, и сейчас он не замечал, нужно сказать, что Виктор вовсе не притворялся, когда радовался Пете, напротив, он был искренен, так как понимал, что под его опекой творение, которое он бы сам никогда не смог бы создать.

– Я тут займусь своими делами, а ты иди погуляй, мы еще позже поговорим, – сказал дедушка, погладив Петю по голове.

– Хорошо, – ответил Петя и послушно вышел.

Петя боялся отвлекать деда от его работы в мастерской, хотя тот был не против, ему не хотелось мешать его творчеству, думая, что только испортит своим присутствием.

Оказавшись опять без дела, Петя пошел проведать своих друзей. Пушок уже занимал свое прежнее место и спал, похрапывая, как он это делает после каждой кормежки; а Жуча прыгала и гонялась за бабочкой, пытаясь ее поймать, но с каждым ее промахом она заводилась еще горячее, и отвлечь ее от охоты было непросто.

Бабочка, мягкого желтого цвета, подлетела ближе к Пете и села на крапиву. Жуча тихо подкрадывалась, ползая по траве, к этому созданию и не отводила от нее глаз. Мальчику почему-то показалось, что было бы не хорошо, если бы бабочка оставалась на крапиве; так не понравилось, что прекрасное насекомое сидит на таком неприятном растении. Правильно было бы занять местечко на цветке. Он подошел к ней, чтобы взять аккуратно в руки, соединив руки так, чтобы ей хватило пространства, но и улететь не смогла. Как только он ее взял, он по случайности коснулся крапивы, но, несмотря на ожог, он не стал выпускать бабочку.

Жуча подбежала радостная, уткнувшись носом в руки ребенка, так она и хотела достать свою долгожданную добычу, но Петя не позволял, то отворачивался от нее, то поднимал вверх руки, чтобы та не могла достать, а она чуть ли не на него залезала лишь бы достать. Петя пытался успокоить глупую собачку: говорил, что нельзя, грозился наказать, отталкивал, но ничто не помогало. Тогда Петя понял, что ему не удастся посадить бабочку на какую-нибудь астру, где ее ничего бы не беспокоило, и она дальше бы себе изучала эти беспрепятственные просторы. Он посмотрел наверх и увидел небо, которое ему показалось каким-то необычным, хотя раньше подобного не замечал, и как будто по велению неба, чем-то завораживающим, он протянул руки еще выше и раскрыл их. Бабочка высвободилась, порхая оживленно, высоко-высоко поднималась она, видимо, там было ее место.

Она пропала из виду. Петя и Жуча были обворожены: на их глазах произошло воссоединение, которое оставалось без объяснений, но это только еще больше пленяло их. Мальчик посмотрел на собаку, которая еще пыталась что-то разглядеть в проявившейся лазури, и позвал ее идти за собой, на что та, не мешкая, последовала за ним.