Читать книгу Волчий Сват - Евгений Кулькин - Страница 19

Это был вывихной, а может, даже ломаный сон. Одно видение перекрывалось, а то и перехлестывалось другим, потом следовал короткий, как до ногтей докуренный «бычок», просып, в который, однако, Клюха успевал сообразить, что одиноко спит в каморе, куда его завел капитан Шатерников, который тоже, как писатель, живет под псевдонимом, и что совсем рядом находится морг, в котором лежат замороженные покойники, о чем поведал ему на минуту забегавший Михеич; но Колька к этому известию отнесся без особого страха, так как городские мертвяки его не пугали, потому как были незнакомцами, и это позволило ему уснуть без каких бы то ни было принуждений к этому. Просып заканчивался сродной невидалью – слушаньем – это зимнего-то! – сверчка. Да, да! Обитал таковой в каморе, и трелил с таким неистовым безумием, что вызывал чувства чего-то сказочного, пришедшего из отдаленного временем сновидения, которое, как казалось Клюхе, посещало его еще в детстве.

Трель сверчка то ли обрывалась внезапно, то ли это он полыньево проваливался в сон и переставал ее слышать, только в видении, за которое цеплялось его сознание, этот звук уже не присутствовал.

Сначала он увидел мать и отца. Вроде они – у окошка, откуда скупо лился сдерживаемый оледенением стекла свет, рассматривали какую-то фотографию.

«Кто же это ее прислал?» – думал Клюха, лежа на печи, и ленясь не только слезть и поглядеть, но даже и спросить.

Наконец, наглядевшись, они, загораживая ее своими спинами, стали устанавливать на комоде, зажимая между слоников, которые, сколько себя Клюха помнит, незыблемо стояли на одном и том же месте.

Когда же мать чуть-чуть подотвернулась и появилась небольшая щель между ее телом и спиной отца, Клюха едва не поперхнулся слюной, скопившейся для плевка; а собирался он цвиркнуть на кота, который намеревался вспрыгнуть ему на грудь; на фотографии была Марина.

Клюха выхватился из этого сна так, что даже ноги веерно слетели с койки на пол.

– Фу ты! – произнес он и медленно, словно боясь, что какой-либо другой сон разрушит такое милое видение, улегся вновь.

На этот раз он не слышал, верещал сверчок или нет. И, кажется, даже ни о чем не успел подумать, как очутился на вокзале, в той самой своей потайке – тамбуришке, образованной запасным выходом. Пришел какой-то поезд, люди почему-то, как деньги, которые перелапывают руками, шелестели, вылезая из вагонов, и лики у них были тоже денежные, чей в ореоле, чей в обрамлении витиеватых подписей и цифр, означающих номер, а чей-то даже в водяном знаке, потому лик был притуманен и таинственен.

И вдруг за его спиной забилась в тревожной истерике милицейская сирена и, прежде чем Клюха успел посторониться, пронеслась – это через тамбурок-то! – машина с мигающими огнями. Она остановилась у одного из вагонов, откуда, видел он, выходил Томилин. Два милиционера, и среди них Шатерников, надели на Евгения Константиныча наручники и втолкнули во чрево машины.

И снова Клюха проснулся в поту.

– Недаром говорят, – произнес вслух, – на новом месте всегда чертовщина снится.

И тихо улегся, уверенный, что больше не позволит себе уснуть. И казалось, так и сделал. Потому как вроде бы поднялся, умылся, заправил, чтобы хоть какой-то ей придать неспальный вид, койку; запер камору и ключ положил в то место, которое указал ему Михеич, и поплелся туда, где – во сне – арестовали Томилина.

– И приснится же такое! – сказал он себе.

Каково же было его удивление, когда он увидел развороченный тамбурок и прогал, который вел на улицу.

– Обнаглели! – возмущался какой-то кавказец. – Думают, если милиция, то им все можно.

Охитрив голос, Клюха спросил:

– А в чем, собственно, дело?

– Милиция вот сюда ехать стала. Ни стыда, ни совести. Мой жена чуть не задавили.

В это время к перрону медленно и неслышно, словно на пилочках, подкрался поезд. И только Клюха повернулся, чтобы – по трафаретам – определить, откуда этот пришелец, как увидел улыбающуюся Мальвину.

– Привет! – сказала Мутко. – Ну как тут жизнь городская?

– Поет и пляшет! – ответом, которым пользуется обычно дед Протас, побаловал себя Клюха.

– А у нас у всех, – произнесла она, – жизнь плачет да рыдает.

– Отчего же так?

– Оттого, что ты сгинул, что душу вынул.

– О! – воскликнул он. – И ты стихами заговорила!

Она – фирменно, – как это было свойственно только ей, засмеялась.

– Так вот по тебе-то не видать, что ты только что плакала.

И только он это произнес, как со словами «Коля, это ты, что ли?» ломанулась ему на грудь, – вот уж не подумал бы кто! – сама Зоя Прокоповна Либакова.

– Слава богу, нашелся! – зачастила она, действительно утирая слезы. – А мне Павел Лактионович сказал: «Без Алифашкина не приезжай. Считай сразу, что уволена, ежели явишься без него». И вот такая удача прямо с первого шага.

В том месте, где у Мальвины Мутко билось упругое множество, из которого, коли выпростать из хитрой женской сбруи, можно сформировать подобие грудей, у Зои Прокоповны зыбилась бездная безвоздушность, словно ветер колыхал занавеску, за которой не было рамы, а только один провальный проем.

– И этот поезд специально за тобой прислали, – подала голос Мутко. – Поэтому поедем! – и она решительно поволокла его к вагону.

На этот раз Клюха проснулся с громко колотящимся сердцем, потому как так рванулся из рук Мальвины и Зои Прокоповны, что чуть не опрокинул вагон.

– Куда ночь, туда и сон, – сказал он материнской проговоркой и теперь уже на самом деле стал одеваться. Тем более что за окном стало довольно заметно развидняться и по свалке колесной недвижимости равнодушно погуливал все тот же, с поджатым хвостом пес.