Читать книгу Волчий Сват - Евгений Кулькин - Страница 7

Часть I
Глава вторая
1

Оглавление

Визит Перфишки был для него не столько неожиданен, сколько неприятен. Сроду он не приходил к нему в гости, а сейчас заявился и не вошел, а словно всосался со двора в уют их хаты.

– А ты живешь фартово! – сказал.

Клюха хмыкнул.

– Во что будем играть? – спросил. – В дурака или в поддавуху?

– Я к тебе – не сам по себе, – ответил Перфишка. – А просьбу сполняю.

– Чью же? – понаивничал Клюха.

– Той, что спит и тебя видит с дымящимся наперевес.

– Ну а ты-то чего теряешься?

– Я бы, конечно, своим зубом об нее споткнулся, да сестра она мне.

– Какая?

– Двоюродная. Ее мать с моей родительницей пеленки в одном пруду стирали.

Он тут же спохватно отскалился.

– Нет, серьезно, родня она мне.

– Ну а я-то тут при чем? – взмоленно воскликнул Клюха.

Он действительно переживал какое-то смутночувствие после вчерашнего общения с немой. Во-первых, ему стало понятно, за что ее так пакостно костерили бабы, а во-вторых, в душу вселилась пустота от какой-то беспробудной поганости, которая так плотно обступила его. И этот Перфишка тоже червем в рану норовит влезть, чтобы там размножиться до мерзкого клубения, которое выводят у скота с ног сшибающей запахом карболкой.

– Никуда я не пойду, – строгостильно произнес Клюха.

– А она тебя к себе и не кличет, – произнес Перфишка. – Мальвина сюда просится придти.

– К нам? – опешенно переспросил Клюха.

– А чего, к вам гости не ходят?

И в этот самый миг дверь распахнулась, и на пороге возникла Мальвина.

– Вы чего, заморозить меня решили? – спросила.

Клюха унырливо забегал глазами. Вот-вот должна прийти от соседки Флаха. И потому он, набежно кинувшись к вешалке, стал одеваться.

– Куда же ты? – недоуменно воззрилась на него Мальвина. – Гости – в дом, хозяин – вон?

Они долго бродили в сиреневых потемках. Так же, как, видел он, делали другие парочки, пытались затолкнуть друг дружку в сугроб, и Мальвина громко смеялась. Но любовного ослепления, о котором Клюха читал в книгах, с ним не происходило. А Мальвина, как ему казалось, кидала себя из фальшивой незрячести в ложное прозрение, терлась о его плечо, замолкала на полуслове, ожидая чего-то сверхъестественного от этого соприкосновения.

За то время, что они ходили по улицам и проулкам хутора, наступая на сокровенную лень собак, Клюха узнал, что Мальвина на пять лет его старше, что Перфише, как он и предполагал, она сроду не родня; но близости с ним, кроме ничего не обязывающего трепа, у нее не было. Работала Мальвина в райкоме комсомола, а в хутор приезжала к тетке – крикливой бабе по кличке Накось-Выкусь. А прозвали ее, видимо, так не от того, что она всем и каждому дулю под нос совала, а от диковинной для этой местности фамилии. По паспорту она значилась – Накос. Ну, а «Выкусь» и дурак мог присобачить. Уж больно оно близко лежит. Звали тетку и вовсе по-чудному – Сабина Эрастовна.

Говорили, что Сабина Эрастовна в хуторе объявилась еще во время войны; до этого вроде она жила в Прибалтике, – тут схоронила своего мужа, ни имени, ни фамилии которого никто не помнил, только на могилках, коль кто туда заходил по случаю или ненароком, натыкался взором на каменный крест, жеваный неразборчивой надписью, похожей на бездумную насечку.

Мальвина к ней приехала уже потом, и тоже с «западóв», Клюха не стал уточнять, откуда именно она припожаловала, по той причине, что ему было на тот час все равно, какие кровя протекали в девке, так откровенно и настойчиво липнущей к нему, надеясь на взрослое безоглядное взаимодействие.

В отличие от Клюхи, Мальвина свою тетку не боялась. Потому, очередной раз проходя мимо ее дома, она неожиданно предложила:

– Давай зайдем?

– Зачем? – Клюха настороженно, как петлю на зайца, поставил этот вопрос.

– Погреемся, а то я совсем заколела.

Клюхе не была свойственна сомнительная нерешительность, но тут он несколько подувял своей, пусть и не очень честной, самоуверенностью, подумалось, а что скажет Накось-Выкусь, когда он разденется и та увидит, что у Клюхи впаловатая грудь и, как у наездника, днюющего и ночующего в седле, кривые ноги?

Словом, стеснялся он Сабину Эрастовну. Тем более что Мальвина, как ему казалось, пожилее выглядела рядом с ним, и можно было подумать, что она не на пять, а на целых десять лет старше его.

И Мутко, видимо, поняв его состояние, неожиданно предложила:

– Значит, так, отношения у нас с тобой сугубо официальные.

– Это какие же? – потребовал уточнения Клюха.

– Ты ко мне зашел по комсомольским делам.

– Ну и чего я должен буду делать?

– Я тебе дам Устав, и ты его в уголочке сядешь изучать. – Она чуть подзапнулась и добавила: – А там видать будет.

Незнакомый запах, которым шибануло из сенцев, поверг Клюху в предположение, что Накось-Выкусь поразвесила в коридоре вещи то ли после стирки, то ли после лежки на просушку. Потому так, считал он, могли пахнуть только заграничные шмутки.

Он – в потемках – даже протянул руку, чтобы убедиться, что не ошибся. Но пальцы ни на что не натолкнулись, а Мальвина, безошибочно ориентируясь, распахнула дверь, что вела в хату, и, подманив его со словами: «Иди скорей, а то дом выстудим», первой шагнула внутрь комнаты.

Клюха, заронив в душу развязинку, как искорку в сухотные дранки, попытался воспламенить в себе юношеское ухарство, которое так к лицу было тому же Перфишке и совершенно не шло пацанам помоложе; но был обрезан в своих поползновениях холодным взором ледниковых глаз Сабины Эрастовны.

– Здрасть, – промямлил он, сникнув.

Та преклонила голову, но ничего не ответила, и Клюха заметил, что она сидит за вязаньем и, видимо, как раз считает петли.

– Ну и завернуло! – по инерции проговорил он, имея в виду воскаленный до трескучести мороз. А Накось-Выкусь продолжала молча леденить его решимость.

И тут на выручку Клюхе пришла Мальвина.

– Мы немного позанимаемся, – сказала она.

И на это Сабина Эрастовна не ответила, хотя теперь, видел Клюха, что она ничего не считала, просто посверкивала спицами почти точно так же, как это делает велосипедное колесо.

– Раздевайся, – предложила Мальвина, взяла из его рук шапку и положила ее на стоявший в углу самовар.

Он содрал с себя пальто с такой неуклюжестью, словно оно пристыло к телу. Немного подумав, высмыкнул ноги и из чесанок. И только тут вспомнил, что один карпеток у него худой и пальцы, по словам – своей уже тетки, «гуляют, как пьяный и драный». Потому первое, что сделал Клюха, это вобрал внутрь карпеток пальцы и по-балериньи проследовал туда, куда указала ему Мутко.

Усадив его с какими-то бумажками и брошюрками действительно в уголок, Мальвина спросила тетку:

– Либакова не заходила?

У Клюхи свилась в стружку душа. Ведь это же фамилия его учительницы Зои Прокоповны. Вот не хватало, чтобы она его тут увидела.

– А может, я пойду? – неуверенно произнес он, еще не освободив рук от бездумного шелестения тем, что она ему дала.

– Сиди уж! – выронила из себя Сабина Эрастовна и со злорадным усмехом добавила: – Только книжку кверху ногами не читай.

Клюха опустил глаза. Устав действительно в его руках был вверх тормашками.

Мальвина же тем временем, чуть приулыбив губы, лапала ладонями, видимо, очень горячую печь, отникая ими раньше, чем они могли взять тепло.

– Комсомолец обязан… – взнуздал себя полушепотом Клюха. И Сабина Эрастовна, как грязной стопой на только что вымытый пол, заступила в лоно их дешевого вымысла:

– Идите вон в горницу, – сказала, – там иконы нету. А тут Бога не гневите.

И Клюха заметил, что в переднем углу у них находится вислое распятье Иисуса Христа.

Он так же – по-балериньи – ринулся вослед за Мальвиной, когда Накось-Выкусь крикнула им вслед, видимо, обращаясь к племяннице:

– Ты ему там носки зашей, а то так калекой и останется.

Клюха никогда не думал, что стыд так может помидорить его лицо. А что оно покраснело, он увидел в зеркало, что, обрамленное деревянным вычуром, висело на противоположной стене.

И сейчас Клюха почувствовал себя бильярдным шаром, который капризный виртуозник Перфишка, – а именно он играл лучше всех, – загнал в лузу, откуда назад скользкобезгиблых путей уже нету.

– Ну давай, – просто подторопила Мальвина, – зашью.

– Только не говори, – опять, видимо, на своей жесткой ух-мыли, произнесла Сабина Эрастовна, – что тебе носок лось изжевал.

Нылость трехструйно ударила в душу. Во-первых, Накось-Выкусь, оказывается, знает, что он не хуторской, а кордонец; во-вторых, стало обидно за мать, что она сроду не следит за тем, пуговица ли у тебя отлетела, карпеток ли прохудился; потому кожушок, который он носит дома, держит запашку на тяголинках; а третье, и самое главное, защемило в груди от напоминания о Бельмаке.

Мальвина сама сдрючила с него карпеток, кинула ему под ноги облезлый воротник от старого пальто, и принялась, вздев в носок ложку, штопать.

– Комсомолец обязан… – вновь забубнил Клюха.

– Да брось! – махнула рукой Мальвина. – Все равно она нас «срисовала».

Изредка бросая взгляд на Мальвину, Клюха видел, как она акцентированно смотрела на себя в зеркало, и у него создавалось впечатление, что это ее возбуждало, потому как румянец, пробивающийся сквозь искусственную мазилку, то и дело высвечивал состояние, которым она жила на данный момент. Когда же он еще раз попытался начать читать Устав, Мальвина торжественно, словно это была награда, преподнесла ему карпеток и простецки посоветовала:

– Ну хватит выхрениваться!

И деловито, как будто в соседней комнате не было Сабины Эрастовны, начала его телешить.

Когда он остался в одних подштанниках, Мальвина подвела его к койке, что была отгорожена цветастой занавеской, и скорохвато поснимала с себя все, что подразумевало одетость. И, перед тем, как лечь рядом с ним, отвернувшись, сделала какое-то тайнодвижение. Рассматривая что-то, она буркнула: «Как все не вовремя!», и начала одеваться.

Клюха затравленно сидел в углу постели.

Он все еще переживал сам процесс его телешения. Потому как руки у Мальвины были не только сверхчувствительные, но и поразительно ласковые. Они демонстрировали такую гибкость, что порою Кольке казалось, что в них вовсе нету костей. И он, в порыве неизвестно откуда явившегося красноречия, чуть не воскликнул: «Я никогда не забуду твои руки!»

Был ли Колька готов к чему-то другому, что должно произойти в следующий момент и не случилось по ему непонятной причине, он не знал. Ему нравилась вот эта, доводящая душу до замирания, власть над собой, когда не хочется сопротивляться и строптивиться, но вместе с тем чувствовать, что не сдаешься на милость пошлой похоти с неотъемлемой от тела пакостностью. Он еще не знал, на что способен изощреннейший эгоизм, когда он выйдет из решительного обуздания, и потому млело переживал процесс обратный тому, что должен был совершиться с обреченной неотвратимостью.

– А теперь – уходи! – сказала она, заметив, что он оделся.

Волчий Сват

Подняться наверх