Читать книгу Шкатулка княгини Вадбольской. Книга вторая: МЕСТЬ - Галина Тер-Микаэлян - Страница 11

Следующая зима выдалась невиданно снежной, каждую ночь вьюга наметала сугробы с человеческий рост, а поутру дворники, кряхтя и ругаясь, расчищали тропинки, ведущие к крыльцу дома. Лошади вязли копытами в глубоком снегу, из-за этого даже старая княгиня больше двух недель не приезжала из Иваньковского в Покровское, а нарочный, уехав в Тулу за письмами, застрял там и не возвращался почти месяц. Когда же метели приутихли, и от Тулы к имению Вадбольских лег санный путь, княгиня получила письмо от Ксении Васильевны.

«Пока не говори ничего Варе, чтобы зря ее не обнадеживать, но, кажется, наступают благоприятные для нас изменения. Рассмотрено ходатайство епископа Тобольского, сибирский историк Словцов освобожден. Это мне сообщил заезжавший вчера вечером кузен Сержа, молодой граф Павел Строганов. Он сказал, что можно надеяться…»

Елена Филипповна, как и советовала невестка, ничего сестре не сказала, но повеселела, и князь, глядя на жену, тоже повеселел, а перед Пасхой пришло сразу несколько писем от самого Сергея Николаевича.

«…Родные мои, – писал он Вадбольским, – я на свободе. Благодарю вас обоих за все, что вы сделали для меня и Вари…»

Варвара Филипповна получила отдельное письмо:

«…Я знаю, сколько тебе пришлось из-за меня выстрадать. Думаю, Господь решил послать нам обоим испытание, чтобы мы лучше оценили те блага, какими Он прежде одаривал нас, а мы по своему недомыслию отвергали. Теперь, когда все позади, нам следует забыть все прошлые обиды и начать жить заново. Как только я немного оправлюсь от всего пережитого, приеду за тобой, и больше ничто в жизни не сможет нас разлучить.

Твой любящий муж, отец твоих детей Сергей Новосильцев»

Когда Варвара Филипповна прочла письмо князю и княгине, те переглянулись – подписав письмо, Серж дал понять, что прощает жене измену.

– Милая моя, – обняв сестру, княгиня заплакала от радости, – я так рада за тебя, так счастлива.

Варвара Филипповна поцеловала ее и тоже заплакала.

– Я тоже рада, Леночка, сестричка! Прости, родная, теперь мне нужно уйти… не могу… должна побыть одна.

Закрыв лицо руками, она выбежала из гостиной, но едва вошла к себе, как следом за ней проскользнул Петруша.

– Тетушка, – схватив ее за руку, полным недетской горечи голосом зашептал он, – я слушал за дверью. Дядюшка приедет и увезет вас, да, тетушка? А как же я?

Варвара Филипповна с досадой высвободила руку.

– Ах, Петруша, я сама еще ничего толком не знаю. Оставь меня пока, пожалуйста, дай подумать.

Сергей Николаевич приехал в середине мая. Два года, проведенные в крепости, сильно его изменили – макушка головы почти полностью облысела, спина ссутулилась, тело налилось нездоровой полнотой, а руки временами начинали дрожать. Впрочем, в порыве радости свидания никто этого не замечал, освобожденного узника обнимали и целовали, к обеду княгиня велела приготовить из желтков и оливкового масла любимый гостем французский соус майонез. Однако, когда все сели за стол, руки Сергея Николаевича неожиданно вновь задрожали, и ложка его с такой силой начала отбивать дробь о тарелку, что Петруша, расхохотавшись, спросил:

– Дядюшка, вы барабанщик?

Сорванца немедленно удалили из-за стола, оставив без обеда и без вечерней прогулки. Возмущению его родителей и сестер не было предела, Елена Филипповна начала извиняться, но Сергей Николаевич неожиданно отодвинул тарелку и тоже поднялся:

– Извините, Леночка, Пьер, пойду, прилягу. Устал с дороги.

Княгиня переглянулась с сестрой, и Варвара Филипповна поспешила за мужем.

– Не стоит так огорчаться, Серж, – ласково сказала она по-французски, входя следом за ним на отведенную им в доме половину, – здоровье ваше поправится, главное, что вы на свободе. Вы представить себе не можете, как мы все страдали!

– Ах, Варя, – он прижал к губам ее руку, – я измучен. Я так измучен!

Обнимая мужа, она испытывала двоякое чувство. Прикосновения этого разбитого физически и нравственно человека вызывали в ней чувство брезгливости, однако в ее изголодавшемся по мужской ласке теле просыпалось желание. В эту их первую после разлуки ночь он долго ласкал ее и целовал, шепотом прося прощения за все прежние размолвки, а потом вдруг… заснул.

Утром княгиня по сконфуженному лицу зятя и плотно сжатым губам сестры со свойственной женщинам интуицией догадалась, в чем дело, и многозначительно посмотрела на мужа. Петр Сергеевич за годы совместной жизни научился понимать жену без слов. Он улыбнулся ей одними глазами и бодро сказал:

– Сейчас отправляюсь поля объезжать, составь мне компанию, Серж. Обсудим заодно, как у тебя в имении идут дела.

Новосильцев с некоторым раздражением пожал плечами.

– Ты же знаешь, Пьер, у меня все дела ведет управляющий, я в этом не смыслю. Доход мал, но какого дохода можно ждать с такого крохотного имения?

– Если имение крохотное, то хозяин тем более должен знать о своих делах, – возразил князь и, утерев салфеткой рот, поднялся, – поехали, велю оседлать тебе Отраду. Заодно и поговорим.

Оказавшись верхом среди полей, Сергей Николаевич ощутил, как в груди его что-то горько защемило, и от этого на глазах неожиданно выступили слезы. Отрада мягко ступала по траве, словно чувствовала, что всадник давно не держал в руках поводья. Новосильцев повернулся к едущему рядом князю.

– Я виделся с Петей перед отъездом, он сказал мне, что ты знаешь. Ты должен простить меня, Пьер, что я втянул в это твоего мальчика, но кто мог предположить, что так все обернется? Кто-то меня выдал, но кто – не могу понять. Впрочем, это теперь неважно. Главное, что тот человек ничего не знал про Петю, а я ни на одном допросе о нем ни словом не обмолвился, ты должен мне поверить, Пьер!

– Разумеется, я тебе верю, – мягко ответил Петр Сергеевич, – иначе Петя давно был бы арестован. Но кто бы мог тебя выдать? Поверь, это не простое любопытство – если у тебя есть враг, он может вредить опять и опять.

– Не знаю, Пьер, я же тебе говорю: даже не могу предположить.

– Хорошо, не будем пока об этом. Теперь тебе нужно окрепнуть. Пусть другие занимаются политикой, ты должен думать о семье. Варя была в ужасном состоянии, когда я привез ее сюда, моя княгиня тоже вся исстрадалась. Пока ты не придешь в себя, я вас не отпущу. О сыне не волнуйся, я постоянно имею вести о нем, как и об Алеше с Павликом.

– Благодарю тебя Пьер. Слышал, что скоро режим в кадетских корпусах будет смягчен, и старших кадетов станут отпускать на вакации к родным.

– Это было бы прекрасно, моя княгиня вся исстрадалась в разлуке с мальчиками. Я увез их от нее, когда им было шесть, теперь им тринадцать, почти взрослые.

– Варя мало думает о детях, – в голосе Новосильцева звучала горечь, – они обе такие разные, Варя и Леночка. Хотя и близнецы.

Князь промолчал.

«Господь дал мне прозрение и позволил сделать правильный выбор, снова, и снова я должен Его за это благодарить»

Варвара Филипповна видела из окна, как всадники, возвращаясь, направились к конюшням по ведущей от поля тропе. И внезапно ей подумалось, что князь не так уж и некрасив. Угловатость и неуклюжесть с годами уступили место строгому достоинству, каким дышала вся его подтянутая худощавая фигура, черты лица теперь казались скорее оригинальными, чем уродливыми и прекрасно гармонировали с гордой осанкой.

«Почему? – в который раз тоскливо думала она. – Почему он выбрал Лену?»

– Папенька!

От крыльца, протягивая к отцу руки, бежала Саша, и глаза ее светились восторгом. Князь соскочил с седла и, кинув конюху поводья, пошел навстречу дочери, Сергей Николаевич тоже спешился. Варвара Филипповна следила, как Сашенька, шагая между отцом и дядей, что-то оживленно им говорит.

«А ведь он любит ее больше других своих детей, – с неожиданным ожесточением подумала она, – любит, потому что она так похожа на меня, хотя и сам этого не сознает. Тогда почему же не я, а Лена? Почему? А Сашка… У этой девчонки, в отличие от меня, будет все. Богатство, счастье, множество поклонников. А я была нищей, поэтому и обрадовалась предложению Сержа. Если бы мы с Юсуповым встретились раньше! И теперь я до конца жизни прикована к этому… Как же я его ненавижу! Как я их всех ненавижу!»

За лето Сергей Николаевич окреп, ежедневные верховые прогулки с князем сказались благоприятно на его облике, дрожь в руках прошла, и он стал больше походить на молодого элегантного дипломата, которого когда-то принимали в Версале Людовик Шестнадцатый и Мария Антуанетта. Впрочем, ни Людовика, ни его королевы уже не было в живых, а волосы на темени Сергея Новосильцева выпали безвозвратно, поэтому Варвара Филипповна ностальгии не испытывала. Объятия мужа вызывали у нее все большее и большее отвращение, хотя сам он, окрепнув, полагал, что теперь у них с женой все в порядке. Всем казалось, что после перенесенных испытаний между супругами воцарились мир и согласие, лишь один Петруша, как и прежде постоянно вертевшийся возле тетки, однажды спросил:

– Тетушка, вы несчастны?

Варвара Филипповна криво усмехнулась.

– Что за глупые вопросы ты задаешь, Петруша? Почему ты думаешь, что я несчастна?

– Я вижу, – уверенно ответил он, – я знаю, что вы несчастны. Из-за дядюшки.

Из груди ее вырвался смешок.

– И что же ты видишь, глупый мальчик?

– Я все вижу. У вас такие глаза… Такие… Я ведь люблю вас, тетушка! Я все для вас сделаю!

– Ах, Петруша, – со вздохом проговорила она, – ты ничего не можешь сделать.

– А хотите, я… я его убью?

После этих его слов Варвара Филипповна смеялась очень долго и громко, а отсмеявшись, спросила:

– И как же ты сможешь его убить, дурачок?

– Ну… ножом. Или топором.

Он смотрел на тетку, широко раскрыв глаза и ожидая, пока она отойдет от очередного приступа хохота.

– Глупый ты, Петруша. Во-первых, серебряным столовым ножом человека не зарежешь, а топор для тебя слишком тяжел, ты не сумеешь как следует размахнуться. И потом, ты забыл, о чем я тебе всегда твердила: любое преступление надо совершать так, чтобы тебя не поймали. Так испокон веков поступали все умные люди.

– А как они убивали? – в глазах мальчика появился жадный интерес.

– Ну, – Варвара Филипповна пожала плечами, – по-разному. Иногда врага подстерегали где-нибудь на пустынной дороге и всаживали в сердце кинжал. Но я тебе уже объяснила, что для тебя это не годится.

– А как еще?

– Иногда травили ядом, но это опасно – часто погибали совсем не те, кому яд был предназначен. Поэтому, милый мой, оставь свои мысли и иди к гувернантке заниматься французской грамматикой.

Разговор с мальчиком разбередил ей душу, она надеялась, что, поправив здоровье, Сергей Николаевич заговорит об отъезде в Петербург, но ему нравился покой имения Вадбольских, князь уже начал обсуждать с ним приближавшийся сезон осенней охоты, а из разговоров княгини само собой подразумевалось, что Рождество они должны провести вместе. Это означало, что уедут Новосильцевы не раньше, чем ляжет санный путь, и если прежде жизнь в деревне казалась Варваре Филипповне просто тоскливой, то теперь присутствие постылого мужа делало эту жизнь невыносимой.

– Я этого не вынесу, не вынесу, – громко шептала она однажды, бредя вдоль тропинки, усыпанной опавшими осенними листьями.

– Тетушка, – Петруша неожиданно и, как всегда, бесшумно, вынырнул из-за стволов осин, стоявших рядком у дороги, – я знаю, тетушка!

– Что ты знаешь? – остановившись, с досадой спросила тетка. – Прекрати подкрадываться, у меня от тебя скоро сердце остановится.

– Я знаю, как убить дядюшку, тетушка, – оглянувшись, зашептал Петруша, – и никто ничего не узнает и не заподозрит!

– Ты опять взялся за глупости? – она тоже оглянулась и строго произнесла: – Вот погоди, дядюшка узнает о твоих разговорах и сразу меня отсюда увезет!

– Но ведь вы не уедете, тетушка? – рот его плаксиво искривился. – Я не хочу, чтобы вы уезжали!

– А что мне останется делать, если дядюшка захочет меня увезти?

– Не захочет, потому что я его убью! Помните, как Клеопатра умерла? А этой весной девку Таютку гадюка укусила, и она тоже в одночасье померла, помните? Так я знаю, где у гадюк на болоте гнездо, теперь они сонные, можно сачком словить и в корзину. А потом дядюшке в кровать под одеяло подложить.

Варвара Филипповна закатила глаза.

– Боже мой, большей глупости я в жизни не слышала! Ты хочешь, чтобы змея и меня тоже укусила?

– Нет, тетушка, что вы! Дядюшка ведь рано ложится, а вы всегда в гостиной допоздна с книгой сидите. И я ведь вас предупрежу.

– А корзину ты, конечно, у всех на глазах понесешь, и еще расскажешь каждому, что в ней змея.

– Нет, тетушка, не расскажу. Теперь все по грибы ходят, на засол собирают, и матушка с сестрицами, и девки дворовые, и ребята. Я со всеми пойду, только вместо грибов змею принесу, кто меня увидит? Днем дядюшка с папенькой на прогулку поедут, в доме пусто будет.

– Не придумывай, – холодно возразила она, – ты такого никогда не сумеешь сделать, мал еще.

– Я не мал, – в круглых мальчишеских глазах загорелась обида, – мне уж скоро одиннадцатый год пойдет!

– Я и говорю, что мал. Взрослый преступник всегда заранее обдумает, что делать, если его вдруг поймают, а ты уверен, что все сойдет, и ни о чем не думаешь!

– А… что делать, если поймают?

– Умные преступники не отвечают ни на один вопрос. Молчат, о чем бы их ни спрашивали. А ты, конечно, сразу бы обо всем и порассказал.

– Нет, тетушка, я не мал, если меня поймают, я тоже ни слова не скажу!

– Петруша, – прижав руку ко лбу, неожиданно сказала тетка, – все, хватит, у меня от твоих глупостей голова разболелась. Иди играть с ребятами, оставь меня теперь!

После дождливых дней внезапно наступило долгое и теплое бабье лето. Грибов в лесу в тот год было столько, что все, кто не работал в поле, бродили по лесу с корзиной. Елена Филипповна и маленькие княжны, надев платки на головы, собирали грибы вместе с деревенскими бабами и ребятами, даже Мавруша, ловко прыгая на своих костылях, находила грибные места. Аксинья постоянно заглядывала в корзину Варвары Филипповны и беспощадно выбрасывала оттуда поганки, а та лишь беспомощно разводила руками и жаловалась:

– Не могу их различить, что же мне делать? Я и прошлой осенью пыталась, все зря.

– Научишься, – смеялась княгиня, – я тоже поначалу не различала, как мы с Петей из Петербурга приехали, меня Аксинья учила. Не один год надо в деревне прожить, чтобы лес узнать.

Племянницы и дворовые девки, сочувствуя Варваре Филипповне, наперебой ее учили, принося показать для примеру разные грибы, поэтому, воротившись домой, она беспомощно упала на диван и стиснула виски.

– Все, больше не могу, голова пухнет, и в глазах рябит! Сяду нынче писать назидательный рассказ для горожан, которые чувствуют себя чужими на родной земле. Отошлю Кате Нелединской в Москву, пусть отправит в журнал.

Все посмеялись, а Сергей Николаевич заметил:

– Тебе давно пора опять взяться за перо, Варенька, ты ведь прежде прекрасно писала, а теперь все забросила. Но ты права, жизнь в деревне нас исцеляет, возвращает в чистое юношеское состояние. Нынче я весь день провел с Пьером в полях и чувствую себя совершенно другим – словно начал жить сначала.

Варвара Филипповна слушала разглагольствования мужа и всем нутром своим ощущала закипавшее в душе раздражение. Внешне она, разумеется, этого никак не показала и ласково улыбнулась:

– Хорошо ли тебе так утомлять себя, милый?

– Ничего, ночью высплюсь, – он с трудом подавил зевок.

Впрочем, после ужина не его одного потянуло в сон – в тот день все поднялись ни свет, ни заря. Варвара Филипповна тоже чувствовала себя усталой и даже решила в этот вечер изменить своим привычкам и лечь пораньше, но когда остальные начали расходиться по комнатам, ее вдруг потянул за рукав Петруша.

– Не ходите теперь в свою спальню, тетушка, – прошептал он, – не ходите!

– Что ты…

Но Петруша уже убежал, а Варвара Филипповна почувствовала, что внутри у нее все похолодело. Взяв книгу, она, как обычно, велела зажечь в гостиной свечи и села в кресло, застыв в напряженном ожидании. Часы на стене пробили десять, одиннадцать, полночь. Одна из свечей погасла, строчки в книге начали сливаться в глазах Варвары Филипповны, и сон смежил ее веки. Неожиданно пронзительный вопль заставил ее очнуться. Она вскочила на ноги, уронив книгу, на крик начал сбегаться весь дом, из людской спешили слуги, торопливо вошел князь, завязывая пояс впопыхах наброшенного халата.

– Что случилось, где кричали?

– Я… я задремала, – Варвара Филипповна растерянно посмотрела на упавшую книгу.

Неожиданно вновь послышался слабеющий крик:

– Помогите!

Петр Сергеевич бросился в спальню Новосильцевых, за ним бежали остальные, перепуганная Елена Филипповна схватила сестру за руку:

– Варенька, что случилось?

– Н-не знаю, я… я читала.

Когда они вбежали в спальню, Сергей Николаевич лежал, бессильно откинувшись на подушки, увидев князя, он указал в угол и прохрипел:

– Осторожно, Пьер!

– Все назад! – повелительно крикнул князь. – Все вон отсюда!

Люди попятились, но взгляды их уже устремились в угол, где, свернувшись клубком, лежала змея. Когда князь схватил стул и поднял его над головой, она угрожающе зашипела, но Петр Сергеевич точным ударом размозжил ей голову. Прибежавший дворник Федор собирал то, что осталось от гада, а общее внимание теперь обратилось на стонавшего Сергея Николаевича и его чудовищно распухшую руку.

Матрена Саввишна наложила на укус какое-то одной ей известное снадобье и, сказав суетившимся княгине с Варварой Филипповной следить, чтобы не сползла повязка, отправилась готовить отвар. Князь велел оседлать коня и помчался в Тулу за доктором, но к приезду эскулапа от отвара Саввишны больному уже полегчало, и опухоль уменьшилась. Все же врач пустил ему кровь и велел много пить.

– Ничего, – успокоил он домашних, – коли до сих пор жив, то, стало быть, будет жить. Благо, что осень, у гадюк яду мало. Вот весной бы, может, господин так легко не отделался. Однако ж, как гад сумел сюда заползти? Меня к укушенным, бывает, зовут, так то либо на охоте в змеиное скопище ногой кто попадет, либо в стогу сена гад схоронится, а чтобы в дом да на второй этаж заползти…

Больного перенесли в другую комнату, спальню осмотрели, но других змей не нашли. Варвара Филипповна не отходила от мужа, заставляя его пить молоко, и к полудню следующего дня стало ясно, что опасность миновала. Князь, с облегчением вздохнув, хотел до обеда съездить в поля, но тут к нему с таинственным видом подошел Ливенцев, который был так незаметен в доме, что о существовании его почти забыли.

– Мне, ваше сиятельство, нужно сказать вам очень важное и отлагательства не терпящее.

Петр Сергеевич подосадовал на задержку, но все же провел Ливенцева к себе в кабинет.

– Я слушаю вас, господин Ливенцев.

– Помните ли вы, ваше сиятельство, слова доктора? Мне тоже показалось странным, что змея могла заползти на второй этаж.

– Да, конечно, но что из этого?

– А то, что гад не сам заполз, а принесли его с целью навредить господину Новосильцеву или вовсе его убить. Принесли в этой вот корзине, – с торжествующим видом Ливенцев поставил на стол большую плетеную корзинку, – и корзинка эта валялась под крыльцом.

– Ерунда, – возмутился Петр Сергеевич, – для чего и кому в моем доме нужно убивать господина Новосильцева? И мало ли корзин кругом валяется? Нынче время грибное.

– Так я и думал, что вы, ваше сиятельство, непременно это скажете, – сыщик удовлетворенно кивнул, – поэтому расспросил еще ночью дворника Федора насчет змеиных мест у вас на болотах. Федор мужик смышленый и надежный, как рассвело, он отвел меня на болота. Летом там земля подсохла, но после дождей еще мягкая. У старого дуба с глубоким дуплом были следы. Федор в дупло палку сунул, а оттуда гады полезли, там их гнездо, видать, было. Но самое главное, что палка его вдруг обо что-то твердое ударилась. Как мы гадов из дупла выкурили, так он в дупло полез и вытащил. Вот.

Вытащив из-за пазухи деревянный ящик, сыщик поставил его на стол и с торжественным видом открыл. Князь ахнул – в ящике среди сережек, колечек и прочих безделушек лежали медальон Пети и венчальное кольцо княгини.

– Боже мой, что все это значит?

– А это значит, ваше сиятельство, что вор спрятал ящик в дупло. Потом он, может, хотел его вытащить, чтобы полюбоваться украденным, но обнаружил, что в дупле поселились змеи. За ящиком лезть побоялся, а змею словил и отнес в постель господину Новосильцеву. Гадюку словить нетрудно, коли место знаешь, они теперь перед спячкой неповоротливые, днем на солнце спят.

– Не понимаю, не понимаю, – Петр Сергеевич растерянно тер себе лоб, – кому в моем доме могло понадобиться… Господин Ливенцев, вы можете найти этого человека?

– Найти-то я могу, поскольку уже почти уверен, но только вы ведь мне не поверите, ваше сиятельство, пока точных доказательств не будет.

– И как вы собираетесь получить эти доказательства?

– Есть у меня план, но только вы, ваше сиятельство, должны будете пойти со мной и Федором, чтобы воочию убедиться.

– Хорошо, конечно. Каков ваш план?

– Нынче Федор начнет говорить всем, будто доктор сказал: нужно, дескать, очень осторожными быть, потому что змеи часто парами заползают. Если прямо теперь господина Новосильцева еще раз змея укусит, то он наверняка умрет, а вот если время пройдет, то змеиный яд ему уже вообще неопасен будет.

– Вы думаете, что тот… тот человек клюнет на приманку и вновь отправится за змеей?

– Правильно, ваше сиятельство, – Ливенцев довольно потер руки, – и тут-то мы его и схватим. Потому что, ежели мы его теперь не раскроем, то он может придумать что-то другое, чтобы навредить господину Новосильцеву. Господин этот с фантазией неуемной, как я могу предположить.

Чтобы не оставлять следов, Федор провел князя с сыщиком к дубу болотами.

– Вот здесь встанем, барин, – сказал он, указывая в сторону леса, – хоть и далече, но все увидать можно. А на камень я змеиную кожу положу, будто гад под солнышком греется. К полудню злодей точно явится, самое время ловить.

Человек двигался так тихо, что возник на поляне, казалось, из ниоткуда. В одной руке он сжимал сачок, в другой держал корзину и казался ребенком, вышедшим наловить бабочек. Собственно говоря, он и был ребенком. Федор, разглядев его лицо, невольно ахнул, но сыщик вовремя зажал ему рот. Петр Сергеевич на минуту вдруг ощутил, что сердце его проваливается в пустоту. Мальчик поднял сачок, начал было подкрадываться к камню, но неожиданно с разочарованным видом выпрямился – заметил, что перед ним всего лишь змеиная кожа. И вздрогнул от неожиданности, увидев стоявшего перед собой отца.

– Что ты здесь делаешь, Петруша?

Князь спросил это негромко, но таким голосом, что затрясся не только мальчик, но и все еще хоронившиеся за деревьями Федор и Ливенцев.

– Я… я просто гулял, папенька, – Петруша немного пришел в себя и говорил уже более уверенно, – хотел бабочек наловить.

– Далеко же ты забрел от дома… за бабочками.

– А я, папенька, часто сюда прихожу играть. У меня в том дупле и сабелька спрятана, что бабушка подарила, и барабан мой. Да вы сами посмотрите, ежели не верите, – Петруша указал отцу на змеиное дупло, и глаза его неожиданно блеснули, – суньте туда руку, папенька, проверьте, если не верите!

Петр Сергеевич стоял неподвижно, молча смотрел на сына, который с достойным закоренелого убийцы спокойствием предлагал ему сунуть руку в смертельное гнездо, и Петруша постепенно съеживался под его взглядом.

– Федор, – позвал князь и велел вышедшему из-за деревьев дворнику: – Отведи барчука домой и скажи барыне, что я велел запереть его в его комнате. О том, что теперь здесь было никому ни слова. Господин Ливенцев, вы сейчас пойдете со мной к княгине, я хочу, чтобы вы повторили ей все, что говорили мне. Она должна знать, но, прошу вас: постарайтесь… постарайтесь говорить помягче.

– Слушаюсь, ваше сиятельство, – Ливенцев поклонился.

Выслушав сыщика, Елена Филипповна изменилась в лице, но сказала ему лишь:

– Благодарю вас, господин Ливенцев, если мой муж позволит, теперь вы можете быть свободны.

– Да, можете идти, – подождав, пока сыщик выйдет, князь повернулся к жене: – Что мы теперь будем делать, душа моя? Ты знаешь, я никогда не порол ни его, ни других наших детей. Я и крепостного мужика не в состоянии отправить на конюшню. Матушка моя меня постоянно этим попрекает, но… что-то сломалось во мне, когда я узнал о том случае с Хохловым и смерти Дарьи. Возможно ли, чтобы эта моя слабость позволила нашему сыну совершать подобное, чувствуя свою безнаказанность? Ведь детей положено пороть, и меня батюшка мой порол.

Мягкая ладонь жены легла на его руку.

– Нет, Петя, нет! Ты ведь знаешь, что Петруша… Он с самого начала был не таким, как все, вспомни, что я говорила, а вы с матушкой отмахивались! Я чувствовала… Возможно, из-за того, что я с таким трудом его родила, не знаю. А потом он… Он так привязался к Варе, начал учиться… Я так надеялась, что он…

Не выдержав, она закрыла руками лицо и заплакала. Князь не стал утешать жену – пусть выплачется, будет легче. Он прошелся по комнате, потом сказал:

– Мы не можем предоставить его самому себе – завтра он захочет убить еще кого-то, и грех будет на нашей совести. Я решил так: возьму гувернера, который будет при нем и днем, и ночью. Разумеется, гувернер будет предупрежден и станет следить за каждым его шагом.

– Как скажешь. Варя… мы скажем ей и Сержу правду?

– Мы обязаны это сделать, душа моя. Остальным знать необязательно, Федору я велел молчать и уверен, что он никому скажет. Ты знаешь, он мужик честный и надежный.

Новосильцевым сообщили обо всем, когда Сергей Николаевич встал на ноги. Варвара Филипповна, выслушав князя, всплеснула руками и расплакалась:

– Господи, Петруша… Он постоянно ходил за мной и все твердил: боюсь, дядюшка вас увезет. Из-за этого, наверное, он… Боже мой, Серж, мы должны немедленно уехать!

– Но почему же? – огорченно воскликнула княгиня. – Варя, мне и без того тяжело, а тут еще и ты…

Варвара Филипповна бросилась к ней в объятия.

– Пойми, родная моя Леночка, так будет лучше! Только… разреши мне на прощание обнять Петрушу.

В ожидании приезда гувернера Петруша сидел взаперти. К нему заходили лишь родители и горничная, приносившая еду. На строгие укоры отца и ласковые упреки матери он не отвечал, смотрел на них исподлобья чуть прищуренными глазами, и во взгляде его читалась ненависть. Однако при виде Варвары Филипповны лицо мальчика мгновенно оживилось.

– Тетушка!

– Милый мой! – крепко обняв его, она шептала: – Я вижу, что ты и впрямь совсем взрослый. Не отвечай на их вопросы, но больше ничего такого не делай, ты меня понял? Теперь я уеду, но, ежели ты станешь держать себя приветливо и вести себя спокойно, мы с тобой скоро увидимся, понял?

– Возьмите меня с собой, тетушка, я никого не люблю, кроме вас, я их всех ненавижу! – прижавшись к тетке, он шипел ей в самое ухо, и дыхание его шевелило ее волосы.

– Позже, милый, теперь нельзя. Придется потерпеть, ничего не поделаешь. Притворяйся, что ты их любишь, обещай, что больше никогда так поступать не станешь. Мы будем с тобой вместе, если ты сумеешь их всех обмануть. Только тогда. Понял?

Взгляды их встретились, и в хитро сощуренных глазах Петруши мелькнуло понимание.

– Все понял, тетушка, – сказал он.