Читать книгу Время тлеть и время цвести. Том первый - Галина Тер-Микаэлян - Страница 12

Количество писем, направленных из ЦК в Ревизионную комиссию, достигло нескольких тысяч. Почти две тысячи из них касались работы медицинских учреждений и были переданы для рассмотрения группе Воскобейникова. Андрей Пантелеймонович из чисто человеческого любопытства выборочно просмотрел некоторые, вызвал Феликса Гордеева и, пожав плечами, доверительно ему сказал:

– Я, действительно, человек тут совершенно новый. Большинство сигналов, как я уже сразу могу судить, связано с фактами взяточничества, обмана, воровства и преступной халатности. Что в этой связи ожидается, скажем, от меня, от вас или от любого другого члена комиссии?

– Прежде всего, я думаю, что мы должны объективно рассмотреть каждый сигнал и получить общую картину для представления в ЦК. При этом мы должны постараться сразу же отреагировать на наиболее важные сигналы, – он смотрел на Воскобейникова честным и кристально чистым взглядом.

– Голубчик вы мой, для того, чтобы получить общую картину, не нужно разбираться со всей этой тягомотиной – на Руси воры и взяточники не перевелись со времен Петра. Что же вы думаете, что наша комиссия изменит общую картину? – усмехнулся Андрей Пантелеймонович.

– Вы смелый человек, раз решаетесь высказать подобную точку зрения, – в голосе Феликса появились интимные интонации, и взгляд его стал еще более кристально чистым.

– Ерунда, при чем тут смелость – просто мне нечего бояться. Снимут и отправят работать обратно в роддом? Так я сейчас только рад буду вернуться к работе по специальности. Однако, давайте с чего-то начинать. Необходимо систематизировать всю эту писанину. Для этого я привлекаю группу, которая займется исключительно «литературной» работой – обзор, резюме, выделение ключевых слов, составление картотеки. Мой опыт показывает, что такой подход является наиболее рациональным и экономит время.

– Да, я слышал много положительных отзывов о ваших методах, – уважительно заметил Феликс, а про себя усмехнулся – тот, кто велел ему добиться назначения Воскобейникова в ревизионную комиссию, описал Андрея Пантелеймоновича, как недалекого болтуна, обеспокоенного исключительно семейными проблемами.

Через три дня Андрей Пантелеймонович ознакомился с результатами работы «литературной» группы и собрал небольшое совещание.

– По предварительным данным всю переданную нам корреспонденцию можно тематически разделить. Предлагаю каждому из вас курировать определенную тему, я буду постоянно координировать и корректировать все действия. Есть вопросы?

– Андрей, Пантелеймонович, есть рекомендации ЦК вести работу по территориальному принципу, – осторожно заметил кто-то.

– ЦК дает общие рекомендации, в каждом конкретном случае следует искать оптимальный вариант. Итак, через три дня жду от каждого из руководителей направлений доклада о результатах работы.

Феликс Гордеев вздохнул и подумал:

«Неужели Воскобейников глуп до такой степени? Сказать вслух, что его не устраивают рекомендации ЦК! Этот человек даже не понимает, что людям неловко его слушать»

Лицо Феликса из открытого и дружелюбного неожиданно стало холодным и замкнутым, он поднялся и вышел из кабинета одним из первых. Андрей Пантелеймонович посмотрел ему вслед и усмехнулся – он не был глуп, как полагал Гордеев, и знал, что идет ва-банк. Если «наверху» его не одобрят, то вернуться на работу в горком партии вряд ли придется – ему останется только до конца жизни тянуть лямку скромного врача-акушера в родном роддоме. С другой стороны, если Андропов таков, каким кажется, то инициативу он поддержит.

К вечеру позвонил Курбанов и спросил о том, как подвигается работа.

– Слышал, слышал о твоей реорганизации и хвалю за смелость, – голос Нията Ахматовича звучал вполне дружелюбно, и Воскобейников понял, что «наверху» одобрили. – У нас к тебе одна просьба: возьми под свой личный контроль сигналы по аппаратуре ТК. И смелее – ЦК тебя поддержит.

Андрей Пантелеймонович понял: и на этот раз интуиция его не подвела.

В начале августа Малеев отправил мать в санаторий для сердечников – у нее опять обострилось заболевание. Алеша в детский сад не ходил, потому что у них в группе был карантин – кто-то из детей заболел ветрянкой. Днем они проводили время вдвоем с Тамарой, которая вот-вот должна была родить и уже с трудом спускалась по лестнице, чтобы погулять во дворе. Один раз она, присев на лавку возле подъезда, вдруг испуганно схватилась за живот.

– Ой, Лешенька, мне что-то больно!

– У тебя, наверное, роды начинаются, – со знающим видом ответил Алеша, уже давно проштудировавший соответствующий раздел в энциклопедии, и побежал вызывать «Скорую».

Когда Малеев около полуночи вернулся домой, в квартире никого не было, а дверь оказалась открыта. Он прошелся по комнатам, присел на диван, чувствуя, как душу постепенно наполняет леденящий ужас, и срывающимся голосом позвал:

– Лешка! Тома! Вы где?

Неужели… неужели кто-то все-таки добрался до него? Ему ведь говорили, что он лишь исполнитель, который выполняет приказы других, и никто никогда не узнает его имени, а теперь… Он стиснул руками голову, пытаясь вернуть себе ясность мысли.

Может быть, его решили подставить? Или хотят шантажировать? Но кто? Добрались до самого дорогого, что у него было – до сына и жены. Что ж, он сумеет рассчитаться со всеми, ему теперь терять нечего – только прожитые двадцать три года пустой и никому не нужной жизни.

Виктор резко поднялся и подошел к столу, который всегда был заперт, и который никто из домашних кроме него не смог бы открыть. Он достал из кармана рубашки бумажник, вытащил ключ, дважды повернул его в замке и осторожно потянул на себя массивный ящик. Внутри лежал пистолет, и взяв его в руку, Малеев неожиданно ощутил прилив бешенной ярости, которую не испытывал уже много лет – с тех пор, как моджахеды казнили его лучшего друга Сережу Батищева. Что ж, он еще посмотрит, кто кого!

… Они знали, что Виктор спрятался где-то среди камней и ждали, что он не выдержит – выдаст себя. Голос Сережки надрывал душу.

– Витька, умоляю, застрели меня! Застрели! Витька, друг! Я не могу больше!

Они хладнокровно жгли зажигалками его тело, выкололи глаза, потом со смехом сорвали одежду и стали резать половые органы. Виктор находился почти рядом, он видел и слышал все до мельчайших подробностей, рука сжимала пистолет.

Нужно было пальнуть в Сережку, а потом выскочить и отбиваться, пока не пристрелят – Виктор в совершенстве владел приемами рукопашного боя, и был уверен, что живым его не возьмут. Но в этом случае придется отдать им Гринько живым – в стволе оставался лишь один патрон. Он взглянул на потерявшего сознание Гринько – тот лежал, запрокинув назад голову, и на груди его расплывалось красное пятно. Нет, отдавать командира моджахедам нельзя.

– Витька! – голос Сережи в последний раз резанул по сердцу и, внезапно захлебнувшись, смолк. Один из моджахедов разочарованно плюнул и выстрелил в голову потерявшему сознание парню. Потом они ушли, оставив на песке то, что еще час назад было никогда неунывающим балагуром и сочинителем «соленых» частушек Сережей Батищевым, а Виктор, дождавшись темноты, пополз в сторону, волоча за собой тело раненного командира Гринько. Он не надеялся добраться до своих, но упрямо полз и полз, подчиняясь инстинкту самосохранения. Полз, потому что где-то в ином мире его ждали сын Алешка и жена Анна.

К своим они выбрались случайно – их подобрали разведчики. Высокий худой полковник с коричневой от загара кожей и сединой на висках выслушал рапорт Виктора и с сердцем сплюнул.

– Мудак он, ваш Гринько! Мы его здесь ждали, а он в ущелье поперся. Нас подставил и ребят только зря положил! – он добавил длинное двухэтажное ругательство.

– Разрешите идти, товарищ полковник? – спросил Виктор, чувствуя, что внутри у него вдруг все оборвалось – так это из-за Гринько! И он, Виктор Малеев, из последних сил тащил на себе эту сволочь!

Полковник взглянул на его почерневшее, измученное лицо и вздохнул:

– Считай, что сегодня твой день, солдат.

Гринько, лежавший на носилках, уже пришел в себя и протянул Виктору руку.

– С меня причитается, Малеев.

Тот не пошевелился, и рука командира бессильно упала вниз. Санитары подняли носилки и понесли к машине, а Виктор стоял, глядя вслед и сжимая кулаки. Он вдруг вспомнил, как накануне утром наивный, но вездесущий Санька Мухин принес неизвестно где услышанную новость:

– Пацаны, говорят, нам год за четыре будут считать!

– Где это ты слышал? – хмыкнул вечный скептик Алик Балаян. – Сорока принесла?

– Слышал, ребята говорили. Все годы, говорят, за четыре теперь будут. Слышь, пацаны?

– Это какие же годы, – сурово допытывался Алик, – всю жизнь, что ли, на четыре умножить? А ты точно услышал, что четыре – может быть, десять? Или сто?

– А может и так, не знаю, – наивный Санька растерянно выпучил глаза и задумался. – В ближайшем будущем, говорят, но точно не знаю.

– Ладно тебе, Балаян, – заметил Валя Ратнев, – кончай Муху дурить.

– Нет, ребята, тут точно узнать надо, – рисуясь, балагурил Алик, любивший поиздеваться над наивным Мухиным, – глядишь, мы так все в долгожители попадем! Что ж это такое делается – встал утром, пописать еще не успел, а тебе уже в паспорте год жизни накинули!

Ребята загоготали, а Сережка Батищев тут же достал гитару и выдал свой очередной экспромт:

«На этой чертовой войне нам год в ближайшем будущем за сто зачтется.

Солдат мальчишкой в армию уйдет и долгожителем домой вернется!

Как старец будет с костылем гулять, бессонницею по ночам страдать

И чтоб жену в постели удержать всю ночь ей станет байки толковать»

Уже осела пыль, оставленная санитарной машиной, которая увезла Гринько, а Виктор все стоял и вспоминал то утро, глуповатого Мухина, ехидного Балаяна и забавную песенку Сережки о долгожителях. Губы его кривила горькая усмешка – никому из этих ребят стать долгожителем уже не грозило…

Внезапно зазвонил телефон, но Малеев не стал сразу брать трубку – возможно за ним следили и уже знают, что он дома. Скорей всего, хотят поставить свои условия, и надо хорошенько обдумать, что им ответить. Телефон замолчал, потом вновь начал звонить. Его рука стиснула трубку и медленно поднесла к уху. На другом конце провода раздался грохот, потом что-то стукнуло и засопело.

– Я слушаю, – ледяным тоном произнес Виктор. – Ваши условия?

– Папа, – солидно сказал хорошо знакомый детский голос, – это я тут в автомате звоню, а из-под меня ящик упал – я его поставил, чтобы до телефона достать, а он упал. Все в порядке, папа, у нас родилась девочка. Три двести, длина пятьдесят два. Я с Тамарой в роддом поехал – не мог же я ее одну отпустить. Я им уже сказал, что все про роды в энциклопедии прочитал, а они меня к Тамаре все равно не пустили, и я ушел. Мне одна старушка конфету дала – шоколадную. А потом я две копейки нашел, чтобы тебе позвонить. А почему ты молчишь, папа? Я тут возле роддома на скамейке, приезжай, забери меня, а то я не знаю, как отсюда домой ехать.

Родители Лили вернулись с Кавказа в середине августа. Александр Иннокентьевич собирался потом еще на две недели отправить жену с дочерью в Югославию и был изумлен, когда Лилиана за ужином безо всяких объяснений заявила, что никуда не собирается ехать.

– Не хочу – и все! У вас свои планы, а у меня свои. Почему мама одна не может поехать? – выскочив из столовой, она убежала в свою комнату.

– На Кавказ с нами она ехать отказалась – ладно, практика и так далее. Но в Югославию мы же давно собирались, сколько разговоров было, – расстроено сказала мать. – Ты не можешь мне сказать, Сашенька, что с ней творится?

– Я поговорю, – Филев вытер губы салфеткой и поднялся из-за стола. – Сейчас разберемся, что есть что, и кто есть кто.

Лиля лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Присев рядом, отец ласково провел рукой по ее волнистым, как у матери, волосам.

– Ну-ну, малыш, давай, как на духу. Это из-за твоего…гм… молодого человека? Мне, честно говоря, никогда не нравились ваши отношения. Он, как бы это лучше сказать, тебе не пара.

Лиля оттолкнула руку отца и, сев на кровати, уставилась на него злым взглядом.

– Какое твое дело, папа?! Я сама могу разобраться со своей жизнью, не надо в нее лезть! Илья, если хочешь знать, лучше вас всех вместе взятых!

– Я же не говорю, что он плох, – вздохнул Александр Иннокентьевич. – Он очень красивый и неглупый юноша, насколько внешне можно судить, но… Понимаешь, детка, я же все вижу – у него нет к тебе тех чувств, которые…

– Откуда ты знаешь про его чувства, а? Ты что, шпионов к нам подсылаешь? Он меня любит!

– Мне в моем возрасте, детка, достаточно было раз увидеть вас вместе. Он тебя не любит, это и без шпионов понятно.

Лиля всхлипнула и прижалась лбом к плечу отца.

– Папа, я не могу без него! Ну и что, что не любит? Я буду ему хорошей женой, я буду его любить, и он это поймет! Он полюбит меня!

Отстранив дочь, Филев заглянул ей в глаза.

– Погоди, Лиля, он что, просил тебя за него выйти?

– Нет, но попросит! Он поймет, что без меня ему нельзя, я его заставлю понять! Папа, я умру без него!

– Девочка моя, – осторожно начал отец, – может быть… может быть, это из-за того, что он… как бы это сказать… твой первый мужчина? Тогда…

– Не говори ерунду, папа, конечно же нет – у меня было достаточно возможностей для сравнения. Нет, папа, это не то. Илья – мой рок, мое безумие, я сама не знаю, что это такое. Ты не сможешь ничего изменить – это не от меня зависит. Поэтому не говори мне больше ничего.

– Хорошо, дочка, я понял, – Филев встал и прошелся по комнате. – Я могу тебе чем-то помочь?

– Ты, правда, хочешь помочь, папа?

– Я же сказал. Если я не могу ничего изменить в глупой головке своей дочери, то хочу ей хотя бы помочь.

– Папочка, дорогой! – она вскочила и бросилась ему на шею. – Ты знаешь, что ты самый хороший папа на свете? Да, ты можешь мне помочь – и очень-очень сильно!

– Хорошо, что я должен сделать?

– Понимаешь, Илья познакомился с одной девушкой – так, ничего серьезного. Он привел ее к себе домой, а она обокрала его родителей. Теперь он, чтобы вернуть им деньги, работает по ночам – разгружает вагоны – и очень сильно устает. Его родители никак не могут уговорить его бросить эту работу. Может быть, ты найдешь ему что-нибудь полегче? Для виду хотя бы.

Уже две недели подряд Илья Шумилов каждую ночь с одиннадцати вечера до шести утра разгружал вагоны. Тяжелая физическая работа была для него непривычной и сильно изматывала, но он поставил себе целью до начала учебного года вернуть родителям хотя бы часть денег, утраченных, как сказали мать с дядей, по его вине. Отец, видя его осунувшееся лицо, впервые в жизни упрекнул жену:

– Для чего вы с Андреем такое затеяли, не пойму? Меня услали, врать заставили, теперь парень себя убивает. Надорвется, покалечится, этого ты хотела? Да лучше б он сто раз с той девочкой был, чем трупом лежать!

Виктория переживала не меньше него и однажды, когда сын, несмотря на ее уговоры, вечером, как всегда, натянул свою робу и ушел, она в слезах позвонила брату:

– Не могу больше, Андрюша! Я, наверное, завтра все ему расскажу.

– И чего добьешься? – устало спросил Андрей Пантелеймонович, у которого и без того забот было выше крыши. – Он этого нам в жизни не простит, сразу же помчится в Питер к своей Оле. Отчего нет – она же, оказывается, не шантажистка, не воровка, и у них любовь. Она ему, конечно, все расскажет, после этого он вообще видеть тебя не захочет и домой наверняка не вернется. Бросит институт, устроится на работу, а через год Оле исполнится шестнадцать, с разрешения матери можно и брак зарегистрировать.

– Но что делать, Андрюша? – плакала в трубку Виктория. – Что делать? Посоветуй.

– Эта девица, которую ты себе в невестки прочишь, у вас часто бывает?

– Лилечка? Почти каждый день. Но к Илюше не заходит – он, как вернется утром, так запирается у себя и спит. Выйдет, поест немного и снова запрется. И так до вечера, пока на работу не уйдет. Лилечка со мной – в гостиной сидит или на кухне. Илья с ней даже не разговаривает – только кивнет, если случайно выйдет и ее увидит. Он вообще ни с кем не разговаривает, даже телевизор не смотрит, на себя стал непохож – переживает сильно, стыдно ему.

– Ничего, стыд – не дым, глаза не выест. Я вот, что думаю: нужно найти Илье какую-нибудь хорошо оплачиваемую работу полегче.

– Да где же такую найдешь?

– Я имею в виду фиктивную. Платить будешь, естественно, ты сама, но так, чтобы он не догадался. Мне сейчас этим заниматься абсолютно недосуг, Семена тоже не вмешивай – он хитрит плохо, Илюха сразу допрет, что к чему. Сообразите вдвоем с Лилей, раз она твоего сына так обожает.,

На следующий день Лиля явилась после обеда, и Виктория, уведя ее на кухню, шепотом передала совет брата. Лиля поначалу пришла в замешательство.

– Даже не представляю, как это сделать, тетя Вика. Ладно, я подумаю.

– Нужно быстрее, а то Илюша себя вообще изведет.

Лицо Лили исказилось, она шмыгнула носом, и по щекам ее потекли слезы.

– Вы думаете, я сама не переживаю? Уже вообще ничего в жизни не хочу. Ни есть, ни спать не могу, я же больше жизни люблю Илюшу, тетя Вика.

Во время разговора с отцом мысль попросить его о помощи пришла Лиле в голову совершенно внезапно. Александр Иннокентьевич от ее просьбы поначалу даже немного опешил.

– Надо сообразить, детка, что тут можно сделать, я за одну минуту не могу ничего решить, – сказал он и, не скрывая своего недовольства, добавил: – Твой Илья еще и бабник, оказывается.

– Все, папа все! Я прошу тебя только найти ему работу – для виду, понимаешь? Денег не нужно – я заплачу свои, с моей сберкнижки. Только чтобы он ничего не узнал.

– То есть, как это? Ты решила купить его что ли? Неужели моя дочь такая уж совсем никудышная, что ей приходится покупать себе мужа?

– Папа, ты опять? Ты понимаешь, что я его люблю? Что мне ничего больше в жизни, кроме него не нужно? Мне плевать – бабник он или нет, плохой он или хороший, богатый или бедный! Я люблю его, понимаешь?

Только теперь Александр Иннокентьевич заметил, как изменилась дочь – бледная, щеки ввалились, глаза лихорадочно блестят. Вся она казалась сплошным комком нервов, и от выражения ее лица ему на миг даже стало страшно.

– Хорошо, скажи сама, чего бы ты для него хотела? – осторожно спросил он, думая, что неплохо бы показать Лилю невропатологу – пусть выпишет ей что-нибудь успокоительное.

– Например, – она немного успокоилась, – ты скажешь своему Феликсу, чтобы нашел квартиру, которую нужно отремонтировать. Пусть там еще какой-нибудь рабочий работает, а Илья будет ему как будто помогать. За две недели они все отремонтируют, и он получит пятьсот рублей – я сниму с книжки, а Феликс передаст ему.

– Ты знаешь, что мы с Феликсом уже вместе не работаем, – холодно возразил Филев и, подойдя к стене, включил на полную мощность радио. Лиля поняла – она поднялась с места и вплотную подошла к отцу, приблизив свои губы к его уху.

– Тогда устрой мне с ним встречу, папа, я сама обо всем договорюсь, – прошептала она отцу. – Лучше него никто ничего устроить не сможет. Завтра, хорошо?

Больше пятнадцати лет Феликс Гордеев работал под началом Александра Иннокентьевича Филева, но полгода назад между ними возникли трения, и в соответствующих органах решено было заменить Гордеева другим сотрудником. В действительности же у обоих остались самые доверительные отношения, и на этот мнимый разрыв их вынудила пойти обстановка в стране. Вся прослушивающая аппаратура в доме Филевых находилась под контролем Гордеева, и самому хозяину это было прекрасно известно. Поэтому он даже не стал, как обещал дочери, связываться со своим бывшим подчиненным. Через час после разговора Лили с отцом, в их доме раздался телефонный звонок, и женский голос попросил Катю Лебедеву из Томска.

– Ошиблись номером, попробуйте перезвонить, а я не стану класть трубку, – спокойно ответил Филев и удовлетворенно усмехнулся – просьбу его дочери услышали и приняли к рассмотрению.

– Думаю, что теперь все будет в порядке, – сказал он, зайдя к ней в комнату, и еле заметно кивнул головой, – по возможности.

Лиля поняла. Она торопливо натянула джинсы с футболкой и побежала к Шумиловым – сообщить Виктории радостную новость.

Во время очередного совещания Воскобейников выслушал доклады, делая пометки в блокноте, задал несколько вопросов, и отпустил людей, предупредив, что через три дня вновь ожидает их у себя в кабинете. Гордеев знал, что через два часа Андрей Пантелеймонович должен явиться к Курбанову и очень хотел бы хоть краем уха услышать их разговор. Однако, по специальному распоряжению Андропова вся прослушивающая аппаратура в кабинете Курбанова была снята, а о результатах работы ревизионной комиссии Ният Ахматович докладывал непосредственно генеральному секретарю.

Этого никому не известного черноглазого деятеля Юрий Владимирович Андропов вытащил в Москву из туркменской глубинки. Сколько ни бились люди Гордеева, они не смогли найти на Курбанова никакого компромата или хотя бы выявить его внеслужебные связи. Ният Ахматович был со всеми неизменно приветлив, но ни на какие контакты не шел и вежливо отклонял дружеские приглашения товарищей по работе, ссылаясь на занятость. Скорей всего именно по его инициативе поступил запрет от вышестоящего руководства на «прослушку» квартир и домашних телефонов всех членов ревизионной комиссии, поэтому людям Гордеева оставалось лишь вести внешнее наблюдение. Накануне того дня, когда Воскобейников проводил последнее совещание у себя в кабинете, он, согласно поступившей от агентов информации, посетил подмосковное Фрязино, побывал там в нескольких НИИ и задавал вопросы, явно указывающие на интерес ревизионной комиссии к тепловизорам.

Сообщение это Гордеева крайне встревожило – еще и потому, что ему никак не удавалось составить себе четкого представления о Воскобейникове. Поначалу этот человек казался ему недалеким и мягкотелым обывателем, механически исполняющим свои обязанности, позже, прилюдно заявив о необходимости корректировать установку ЦК в зависимости от обстоятельств, Андрей Пантелеймонович вообще выглядел идеологически опасным дурачком, которого следует поскорее убрать подальше. Однако его не убрали и даже одобрили. Очевидно Курбанов, ставя на Воскобейникова, знал, что делает. Следовательно, к Андрею Пантелеймоновичу следовало приглядеться получше.

Подумав, Гордеев решил сам лично заняться просьбой дочери Филева, хотя прежде собирался бросить на эту «ерунду» одного из своих «ребят». Он терпеть не мог Лилю с ее заносчивостью и привычкой говорить гадости людям и о людях, однако рассчитывал, что именно из-за своего злого языка она не удержится – съязвит, ляпнет что-нибудь о добром дядюшке своего милого дружка, а это уже хоть какая-то, но информация.

… Впервые Гордеев увидел ее девятилетней девчонкой, когда зашел к Филеву по какому-то делу. Хорошенькая, одетая во все импортное девчонка встретила его в прихожей, вежливо кивнула, смерив при этом с ног до головы ехидным взглядом, и ушла в комнату, крикнув отцу:

– Папа, иди – к тебе тут какой-то Колобок прикатился.

Будучи подростком, она, когда никто не видел, при виде Феликса начинала ходить, имитируя его походку – расставив ноги и слегка покачиваясь. Он был необидчив, но старался без особой необходимости с ней не встречаться – ни прежде, ни теперь, потому что с возрастом обаяния у этой девчонки в его глазах не прибавилось…

Притормозив рядом с идущей к дому Лилей, Гордеев жестом пригласил ее подсесть к нему в машину.

– Знаете, да, что от вас требуется? – спросила она тоном хозяина, разговаривающего с рабом.

– Сейчас поедем, я покажу тебе квартиру, которая нуждается в ремонте, – ответил он безо всякого выражения.

Квартира была грязная и пустая – кроме покрытого старым покрывалом широкого дивана и стула на трех ногах в комнате ничего не было. Лиля внимательно огляделась – заляпанные обои клочьями свешивались со стены, потолок пестрел серо-коричневыми пятнами.

– Здесь много работы, нужно, чтобы кто-то еще ему помог, – заметила она.

– Завтра придет парень, – ответил Феликс все таким же невыразительным тоном. – Это все?

– Ну… как сказать, – она слегка замялась, – видите ли, у меня есть одна просьба. Вы ведь можете абсолютно все, насколько я знаю.

– Не понял, – Феликс равнодушно смотрел мимо нее, но боковым зрением отлично видел, ее смущение, – нужно сделать что еще? Как я понял, от меня требовалось только организовать этот ремонт, но если необходимы какие-то дополнительные детали…

– Нет-нет, это не имеет никакого отношения к ремонту, и папа об этом не знает. Я бы хотела, чтобы вы оказали услугу лично мне.

– Тебе?! – он впервые взглянул прямо на нее, и Лиля увидела, что глаза у Феликса не добрые свинячьи, как ей всегда казалось, а узкие и холодные, как сталь.

– Разумеется, я заплачу, – она высокомерно вскинула голову, – у меня есть свои деньги на сберкнижке, и я… ну, короче, насколько я знаю, вы сможете мне помочь.

– Да? – он продолжал сверлить ее взглядом. – И какого же рода эта услуга, что я могу помочь?

Собравшись с духом, Лиля выпалила:

– Короче, мне нужно убрать одного человека – совсем, понимаете? И как можно скорее.

Ей не удалось сохранить величественный вид, потому что голос ее невольно дрогнул, и на лбу выступила испарина. Феликс расхохотался.

– Звучит сурово.

– Нечего хохотать, если б я не знала, что вы можете это организовать, то не стала бы вас просить! Я же сказала, что заплачу – сколько вы хотите?

Он перестал смеяться также резко, как начал.

– И кого же ты хочешь убрать? Твоего любовника Илью Шумилова?

Лиля багрово вспыхнула.

– Хватит болтать глупости, если беретесь, то я скажу, а если нет, то…

– Как я могу ответить, если даже не знаю, о ком идет речь? – голос его стал вкрадчивым. – От этого ведь и цена зависит.

Лиля с некоторым недоверием взглянула на него и пожала плечами.

– Ну… хорошо, я скажу – это ребенок. Совсем маленькая девочка, она только родилась, и никто даже не удивится, если она умрет. Думаю, вам это особого труда не составит.

– Как сказать, как сказать! В любом случае, я должен знать все до мельчайших подробностей.

– Зачем вам это? Я скажу, кого нужно убрать и заплачу, сколько нужно, а вы…

– Вот-вот, давай поговорим о цене. Естественно, что работаю я, и цену тоже я буду устанавливать. Так что, сначала ты мне заплатишь.

– Хорошо, сколько вы хотите? Я заплачу прямо сегодня.

– Конечно – сегодня и сейчас. Только деньги мне не нужны.

– Что же вам нужно?

Феликс не ответил. Медленно подойдя к девушке, он выразительно положил руку ей на ягодицы. Лиля вспыхнула и отшатнулась.

– Как вы смеете! Ничтожество! Я скажу папе!

– Ну, тогда не обессудь, – он отступил и развел руками, – нет платы – нет работы.

– Я вас заставлю сделать, как я хочу! Вы забываете, сколько я о вас знаю!

– А что ты знаешь? – лицо его приняло недоуменное выражение. – Что ты такого обо мне знаешь? Обо мне, о твоем папе – что ты такое про нас знаешь?

Лиля опустила голову. В душе ее боролись противоречивые чувства, и борьба эта ясно отражалась на лице. Феликс отошел в сторону и, наблюдая за ней краем глаза, выглянул в окно. Наконец она решилась.

– А если я… соглашусь, вы сделаете, как я хочу?

– Во всяком случае, сделаю все возможное.

– Ну… тогда – ладно. А… где? Завтра тогда…

– Ну, что ты – здесь и прямо сейчас.

Лицо Лили выразило ужас. Она оглядела обшарпанные стены и грязный диван.

– Но… здесь так грязно!

– Ничего, мы не будем ложиться, – голос Феликса звучал вкрадчиво. Он снова подошел к ней и положил руки ей на бедра. – Давай, спусти трусы и повернись ко мне задом. Вот так, теперь наклонись и держись за диван.

Лиля, зажмурив глаза, вцепилась в грязное покрывало и ждала, пока он расстегнет брюки. От резкого толчка она чуть не упала лицом вперед, но Феликс прочно ухватил ее за бедра. Он плотоядно покряхтывал в такт своим движениям, а ей было тошно – не столько от того, что с ней делали, сколько от запаха засохшей блевотины, шедшего от дивана.

Наконец, он закончил и, легонько шлепнув ее по заду, усмехнулся:

– Ладно, хватит с тебя, одевайся.

Лиля выпрямилась, придерживая юбку, и оглядела свои ноги.

– Где здесь ванная?

– Воды нет, здесь краны перекрыты. Ладно тебе – оботрись и присядь куда-нибудь. Нам ведь еще нужно поговорить, не так ли?

Сам он уже застегнул брюки и присел на краешек трехногого стула. Лиля, стараясь не дотрагиваться до собственного тела, оправила одежду и, поколебавшись, опустилась на диван. Она решила, что сегодня же выкинет эту замшевую юбку, которую в прошлом году купила в Германии за сто двадцать марок.

– Теперь расскажи мне все подробно – до самой единой мелочи, поняла?

– Но…

– Если я не буду знать все точно, то ничем не смогу помочь, ясно? А от меня ничего никуда дальше не пойдет, ты это знаешь. Ну?

Лиля вздохнула и, кивнув головой, начала рассказывать. Феликс слушал и мысленно аплодировал Воскобейникову – ай, да Андрей Пантелеймонович! Оказывается, с этим человеком нужно быть очень и очень осторожным. Нет, хорошо, что он решил сегодня сам поехать на встречу с Лилей, а не послал ребят!

– Ладно, – сказал он, когда она закончила рассказ. – Я тебе помогу, только дай мне самому решить, что и как сделать.

– Нужно убрать эту девчонку, это проще всего. Когда ее не будет, все проблемы решатся сами собой.

– Не скажи, не скажи. Видно, добрый дядюшка Андрей Пантелеймонович не прочь выдать малышку за свою дочь, и, пока она жива, он твой союзник. Ведь если ты разойдешься с его племянником, тебе незачем будет скрывать эту его аферу. Это что значит? Это значит, что он со всей своей душой будет стоять за твой брак с Ильей.

– Конечно, если б можно было все скрыть, но ведь скрыть не удастся.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что Людмила возвращается через несколько дней, а ей все известно – она сама принимала роды у Инги, делала аборт этой Ольге. Что она – дура? Ей же в один миг все станет понятно.

– В конце концов, можно с ней поговорить, чтобы она молчала. Дать ей денег, например.

– Дядя Андрей сомневается, что она согласится молчать. Сыну-то своему она уж в любом случае растреплется.

– Кто еще об этом знает? Только не торопись, вспомни все с самого начала.

– Вроде бы больше никто, – Лиля, добросовестно порылась в памяти. – Мать Ильи даже мужу ничего не рассказала, только Людмила и мы трое. Ну, и ты теперь еще.

Феликс усмехнулся этому «ты», показывавшему, что Лиля учла возникшую в их отношениях интимность.

– Хорошо, – сказал он, – будешь делать все в точности, что я скажу. И без глупостей, ясно? Один неверный шаг, и я напрочь откажусь тебе помогать. Поняла?

– Хорошо, я согласна – буду следовать твоим указаниям. Итак, что мне делать?

– Сейчас расскажу подробно. Но перед этим… За полезный совет, так сказать.

Он поднялся и, многозначительно взглянув на нее, опять начал расстегивать брюки. Вздохнув, Лиля покорно задрала юбку.

Поднявшись с места, Курбанов пожал Воскобейникову руку, и его скуластое лицо осветилось приветливой улыбкой.

– Рад вас видеть, Андрей Пантелеймонович. В настоящее время я нуждаюсь в полном и объективном рассмотрении данного вопроса. Здесь вы можете говорить совершенно свободно.

Воскобейников, давно понявший, что Ният Ахматович работает напрямую с Андроповым, минуя контроль со стороны КГБ, улыбнулся.

– Я взял под контроль все сигналы с мест, касающиеся аппаратуры с тепловизионным контролем, – начал он, – в основном медики жалуются на несоответствие режимов работы паспортным данным. Возмущаются, что им по цене дорогостоящей аппаратуры всучили бесполезный металлолом, который невозможно использовать для диагностики из-за размытости изображения. Есть претензии и со стороны больных – люди спрашивают, почему доктора не проводят им диагностику на новом приборе, который имеется в поликлиниках.

Курбанов с интересом поднял бровь.

– Откуда больным стало известно о диагностическом приборе?

Андрей Пантелеймонович с улыбкой развел руками.

– Слухами земля полнится. Скорей всего, причиной возмущения пациентов стало поведение самих врачей – поначалу некоторые из них, получив новый прибор, создали вокруг него ажиотаж и допускали к обследованию пациентов за…гм… определенную мзду.

– Это плохо, – недовольно заметил Курбанов, – это очень плохо. Но сейчас речь не о врачах. Почему в правительственной клинике приборы ТК работают, а в остальных учреждениях мы имеем, как пишут медики, бесполезный металлолом?

– Приборы в правительственной клинике закуплены в Швеции, а все остальные собраны на одном из уральских заводов. Честно говоря, я знаю об этом не понаслышке, мы в роддоме несколько лет назад закупили два таких прибора, и они до сих пор пылятся на складе – ждут своей очереди на гарантийный ремонт.

– Понятно, – Курбанов задумчиво побарабанил пальцами по столу, – в итоге картину имеем следующую: оборудование, собранное в Швеции, работает. Мы приобретаем у шведов лицензию, закупаем у них основной элемент – тепловизоры, – но аппаратура советской сборки не работает. Вопрос: в чем дело? – он прошелся по кабинету и вновь сел за стол напротив Воскобейникова. – Понимаю, что для окончательного ответа материала у вас пока недостаточно, но я хотел бы выслушать ваше неофициальное мнение, Андрей Пантелеймонович.

Чуть помедлив, Воскобейников кивнул.

– Полагаю, дело в тепловизорах. В приборах отечественной сборки тепловизоры очень низкого качества, они изготовлены не в Швеции, а лишь имитируют шведскую модель.

Их с Курбановым взгляды встретились. Ровным, ничего не выражающим голосом Ният Ахматович сказал:

– То есть, вместо шведских тепловизоров, за которые Советский Союз уплатил огромные деньги, на уральский завод в массовом масштабе поставляются имитации? Но разве в СССР производятся тепловизоры?

– В том-то и дело. Я поднял материалы, связанные с тепловизорами, и выяснил следующее. В конце шестидесятых и начале семидесятых перед советским руководством стоял вопрос – закупить для военной техники тепловизоры за рубежом или создать отечественные. В конце концов, решили выбрать средний путь. Закупленный за границей прибор разобрали на части и обязали группу ученых, работавших в НИИ «Исток», сделать дубликат. Они бились несколько лет, но так и не смогли воспроизвести оригинал. В итоге работу свернули, хотя коллектив под руководством профессора Жукова был награжден Государственной премией разработку отечественных тепловизоров. На днях я был во Фрязино и говорил с людьми из группы Жукова – сам он, к сожалению, несколько лет назад умер. Они подтвердили, что действительно получили тепловизоры, но откровенно признались, что качественного изображения в инфракрасном свете получить не смогли. Кстати, я привез вам фотографии.

Воскобейников вытащил из папки и положил перед Курбановым несколько снимков. Тот с изумлением рассматривал размытые контуры.

– Что это?

– Это я, – засмеялся Андрей Пантелеймонович, взяв в руки фотографию. – Видите, четкого изображения нет, вот это темное пятно – мой нос. Потемнение указывает, что данная область обладает повышенной температурой, хотя, смею вас заверить, что я не пьяница. Для меня самого стало откровением, что мой нос настолько горячей остальных частей тела.

– Да, картинка не отличается особой четкостью, – улыбнулся Ният Ахматович, продолжая разглядывать фотографию.

– Как объяснили мне, человеку в технике несведущему, Жукову с его группой так и не удалось получить «линейку» – это, насколько я понял, элемент, преобразующий сигнал.

– Да, мне более или менее понятно, я инженер по профессии, – Курбанов ненадолго задумался и покачал головой. – И вы хотите сказать, как я понимаю, что именно эти тепловизоры находятся в аппаратуре ТК?

– Я привез несколько снимков, сделанных на этих приборах – по качеству они идентичны фрязинским. Скорей всего, для оборонки все-таки закупили настоящие – шведские – тепловизоры, но в медицинских приборах используют советские. Возможно, их по технологии Жукова производят на том же заводе, где идет сборка всего прибора. Я проверил документацию – она весьма и весьма запутанная. Сложность в том, что паспорт и сертификат выдаются на весь прибор сразу, а сам прибор собирается в СССР, тут придраться не к чему.

– М-да, – сказал Курбанов, потирая висок, – Андрей Пантелеймонович я уже сказал вам: в этом кабинете вы можете говорить, все, что думаете. Ваш вывод?

– Реальная стоимость прибора не превышает, по моим оценкам, восьмидесяти рублей. Цена, которую платит СССР колеблется от трехсот до пятисот долларов. Оплата идет по безналичному – взаимный перерасчет при продаже на Запад газа, нефти и цветных металлов. В чьих-то карманах оседают немалые деньги.

– Вы проделали огромную работу, Андрей Пантелеймонович, – в усталом голосе Курбанова прозвучало уважение. – Ведь помимо этого вам приходится координировать работу вашего сектора в ревизионной комиссии.

– У меня неплохие помощники.

– Гордеев вам помогает?

– Он добросовестно выполняет свою работу, – уклончиво ответил Воскобейников. – Вообще я стараюсь, чтобы каждый делал именно то, что должен делать, и не загружаю людей лишней информацией. Лишняя информация может исказить объективную картину.

Пристально глядя на него, Ният Ахматович кивнул.

– Это хорошо, – медленно произнес он, – это очень хорошо, Андрей Пантелеймонович, Гордеева действительно лучше не загружать лишней информацией – пусть спокойно занимается своим делом. Что ж, я подумаю, и на днях мы еще раз вернемся к этому вопросу.

Когда Воскобейников вышел, Курбанов подошел к стоявшей у стены мини-ЭВМ, включил дисплей и начал нажимать на клавиши, пока на экране не высветилось:

АЛЕКСАНДР ИННОКЕНТЬЕВИЧ ФИЛЕВ

Быстро стуча по клавиатуре, Ният Ахматович начал вносить информацию.

В течение нескольких дней Инга Воскобейникова не находила себе места от тревоги – девочка, поправившись за первые три недели жизни почти в два раза, затем престала прибавлять в весе, и на втором месяце жизни весила не больше двух килограммов. К тому же в отделении для недоношенных детей один ребенок умер от пневмонии, и это произвело ни Ингу крайне тяжелое впечатление.

– Перестань так нервничать, девочка, у тебя молоко пропадет, – сердито выговаривал ей Евгений Семенович. – Что ты хочешь – она ведь и родилась меньше килограмма.

– Я думала, мы к месяцу выпишемся домой, – всхлипывала молодая женщина.

– Ты лучше соображай, а не думай! Какая она родилась, помнишь? Ни ногтей, ни ресниц, даже сосательного рефлекса еще не было. Радоваться нужно, что она вообще выжила, а ты к месяцу домой хочешь. Терпи!

Однако через день после того, как малышке исполнился месяц, она вновь показала прибавку в весе. Обрадованный Евгений Семенович, чтобы окончательно себя успокоить, решил позвонить Ревекке Сигалевич.

– Простите уж, голубушка, что беспокою, я знаю, что ваши анализы – дело долгое, но хоть в общих чертах что-нибудь можете мне сообщить?

Она уклончиво ответила:

– По поводу эристобластоза, Евгений Семенович, можете не волноваться. Других отклонений я пока тоже не обнаружила.

– Да? Что ж, спасибо вам огромное, я очень этому рад.

Евгений Семенович был доволен, но почему-то испытывал неясное чувство, что Ревекка чего-то не договаривает. Уходя домой, он встретил Воскобейникова, приехавшего в роддом сразу после разговора с Курбановым, и сказал ему:

– Могу вас поздравить, Андрей Пантелеймонович, сегодня утром при взвешивании ваша принцесса показала два триста. При таком прогрессе через недельку вас и домой можно будет выписывать. Кстати, вы уже придумали ей имя?

– Инга придумала, но мне пока не говорит, – вежливо пожав руку главврачу, ответил Андрей Пантелеймонович, и на лице его Евгений Семенович к своему удивлению не увидел особой радости.

Пробыв с женой около двух часов, он почти все время молчал – говорила в основном Инга, и темой разговора была, естественно, малышка, с которой ей уже разрешали недолго «гулять» по коридору отделения.

– Посмотри, Андрюша, как она на тебя похожа – лоб, разрез глаз, носик. Просто удивительно, да? – лицо молодой матери сияло счастьем, а Воскобейников не находил во всем этом ничего удивительного – девочка действительно была очень похожа на… его родного племянника.

– М-да, не знаю – в этом возрасте еще ничего нельзя сказать.

– Как это нельзя – разрез глаз сразу виден, даже Евгений Семенович говорит! Андрюша, нужно, наверное, ее уже зарегистрировать в загсе – ей ведь теперь больше месяца! Вдруг нас оштрафуют?

– Не оштрафуют, – вымученно улыбнулся Андрей Пантелеймонович. – Выпишут – тогда и будем решать.

– Андрюша, ты какой-то нерадостный, – с упреком сказала Инга. – Ты что, не рад, что она уже два триста?

– Нет, я рад – устал на работе просто, – он провел рукой по лбу и с трудом сдержал тяжелый вздох. Ему было не до радости – через три дня из Вязьмы возвращалась Людмила Муромцева.

– А Людмила еще не вернулась? Как же она в этом году долго отдыхает! Я так хочу ей показать маленькую – скорей бы! Андрюша, а почему ты не спрашиваешь, как я ее назвала? Я уже могу сказать, ведь теперь все будет хорошо, она опять начала поправляться!

– Ну, и как же ты хочешь ее назвать? – голос его сорвался, от внезапно нахлынувшего ужаса, чтобы скрыть дрожь, он наклонился и поцеловал жену в лоб. Она сжала руками его виски и, чуть откинув назад голову, смотрела ему в лицо сияющим взглядом прекрасных черных глаз, но не замечала состояния мужа.

– Анастасией. Ты не против? Мы будем звать ее Настей, Настенькой, да?

– Как хочешь, родная. Иди, отнеси девочку, а то ты уже устала ее носить. А мне пора.

– Не зови ее больше девочкой, зови Настей, – с упреком сказала жена. – Ладно, иди, а мне еще десять минут можно ее поносить, а потом кормить буду.

Из роддома Андрей Пантелеймонович домой не поехал, а попросил Петра отвезти его к Виктории. Она ахнула, увидев осунувшееся измученное лицо брата:

– Андрюша, ты болен? На работе что-то случилось?

– Глупости говоришь, что мне эта работа – ты знаешь, что я сейчас думаю только об одном. Где Илья? Все вагоны разгружает?

– Нет, Лилечка нашла ему какую-то работу полегче – ремонт в какой-то квартире делает. Знаешь, это изумительная девочка, она будет ему прекрасной женой. Мы с ней в последнее время очень подружились – она так здраво обо всем рассуждает. Кстати, она хотела с тобой поговорить и очень срочно – по поводу того, что нас так беспокоит. Я позвоню ей, чтобы она зашла, ладно? А ты поешь и немного полежи, отдохни.

Воскобейников задремал на диване и проснулся только через час, разбуженный приходом Лили. Она присела в кресло напротив него и слегка наклонилась вперед, обхватив себя руками и поблескивая глазами.

– Дядя Андрей, вы можете меня спокойно выслушать?

– Я тебе пока еще не дядя, я уже говорил, но выслушать могу. Схожу только, умоюсь, а то осоловел весь от жары.

Когда он вернулся из ванной, Виктории в комнате не было. Лиля вопросительно на него взглянула.

– Теперь мне уже можно говорить?

– Говори, но я не знаю, что нового и хорошего ты сможешь сказать, – он тяжело опустился на диван и потер заломившие виски. – Говори скорее.

– Дядя Андрей, я считаю, что вы должны сразу же поговорить с этой Людмилой – как только она сойдет с поезда.

– Да, я так и хотел сделать, но не знаю, что из этого выйдет.

– Поговорите с ней сразу же, пока она еще не зашла домой. Сядьте вместе в скверике и все обсудите. Предложите ей денег, за то, чтобы она молчала – я сама заплачу, если будет нужно.

– Хорошо, я попробую, но опять же говорю, что за результат не ручаюсь. Людмила – весьма своеобразный человек. Это все, что ты хотела сказать?

– Нет, не все, – она опять наклонилась вперед, и зубки ее хищно оскалились, а глаза блеснули еще ярче. – Если она согласится, то все хорошо, но если нет…

– Если нет, то что? – грустно усмехнулся Воскобейников.

– Если нет, то вытрите лицо белым платком. Поняли, дядя Андрей? Всего лишь вытрите лицо белым платком – больше ничего делать не нужно. Сделаете?

– Сделаю, – медленно и устало ответил он, – но, честно говоря, я ничего не понял.

Вошедшая в комнату Виктория несла поднос, на котором стояли стаканы с соком. Услышав последние слова брата, она сказала:

– Я тоже ничего не поняла, Андрюша, но сделай, как Лилечка говорит, она умная девочка. Давайте, немного освежимся, в такую жару нужно пить сок.

Алеша с любопытством разглядывал привезенную из роддома маленькую сестренку. Нина Ивановна, накануне вернувшаяся из санатория, попыталась, было, его отстранить:

– Осторожно, не трогай – такая маленькая, еще повредишь ей что.

– Ничего, мама, – улыбнулась Тамара, – Лешка тут у нас самый грамотный. Поможешь мне ее купать, Леша?

– Помогу, – лицо мальчика стало печальным, – только у меня в энциклопедии того тома нет, где про детей. Папа, – он повернулся к отцу, – ты мне достанешь еще один том? Мне ведь теперь придется про грудных детей читать.

Взрослые рассмеялись, а Виктор, присев перед сыном на корточки, заглянул ему в глаза.

– Ладно, попробую достать в том магазине. А ты, мужик, давай – сестре имя придумай.

– Я уже придумал – Марина.

– Вот да! – отец взглянул на остальных. – Вот это мужик – мы тут еще все носимся, а он уже имя придумал. Ладно, пусть будет Маринка. Возражения есть?

Никто не возражал – имя всем понравилось. Виктор хотел, было привычным движением подкинуть сынишку вверх, но в это время зазвонил телефон. Переговорив недолго, он повернулся к домашним с каменным лицом.

– Мне нужно будет уехать дня на два, деньги я вам оставляю на столе.

Он ушел, не поцеловав на прощание ни жену, ни сына и даже не взглянув напоследок на новорожденную дочку.