Читать книгу Время тлеть и время цвести. Том первый - Галина Тер-Микаэлян - Страница 4

Андрей и Виктория Воскобейниковы внешне разительно походили друг на друга – высокие, синеглазые со светлыми волосами. Лбы у обоих слегка выдавались, и от этого головы казались чуть наклоненными вперед – так бывает, когда человек донельзя захвачен рассказом собеседника. У большинства преподавателей при взгляде ни них радовалась душа, и мелькала блаженная мысль: «Надо же – кто-то все-таки интересуется моим предметом!» Поэтому, наверное, брат и сестра, как правило, были на хорошем счету – и в школе, и в институте.

Мудрый не по годам Андрей рано узнал силу своего обаяния. Однажды, когда им было лет по десять, он похвастался сестре:

– Я вообще могу сделать так, что все у меня по ниточке плясать будут.

Не поняв, Вика широко раскрыла глаза:

– Как это?

– А вот так! Все, что я захочу, то они и сделают, поняла?

– Ага, – она похлопала ресницами и застенчиво спросила: – А ты можешь, чтобы Бульдога тебе без денег батон дала?

Бульдогой у них во дворе прозвали продавщицу из булочной за углом – за свирепый взгляд и привычку рявкать на тех, кто слишком громко болтал в очереди за хлебом. В каждом покупателе она видела потенциального жулика и по два раза пересчитывала полученные деньги. Пытаться уговорить ее отдать буханку бесплатно было нелепо, да и небезопасно, Андрей это прекрасно понимал. Тем не менее, он снисходительно посмотрел на сестру и презрительно усмехнулся:

– Бульдога для меня – вообще раз плюнуть. Будет выходной – покажу.

Виктория едва дождалась конца недели. В воскресенье Андрей все утро играл во дворе в футбол с соседскими мальчишками, потом вернулся, вымыл руки и небрежно бросил:

– Пошли к Бульдоге за хлебом.

На пороге булочной ноги Виктории внезапно отказались ей служить, она остановилась и робко потянула брата назад:

– Андрюша, не надо!

Отодвинув ее плечом, он спокойно подошел к прилавку и вежливо произнес:

– Тетя, дайте мне хлеб, пожалуйста.

Бульдога повернула к нему свое сердитое лицо и, не говоря ни слова, протянула батон. Пока они шли домой, Вика ежеминутно оглядывалась – ей казалось, что обманутая Бульдога мчится за ними в погоню. Дома, немного придя в себя после испытанного ужаса, она застенчиво поинтересовалась:

– А с деньгами, которые ты не отдал за хлеб, чего делать? Давай тогда пряники купим.

– Деньги я Бульдоге отдам, – сурово отрезал Андрей, – только завтра. Я хотел тебе просто показать. Или ты думаешь, что я вор?

Пристыженная его светлым и честным взглядом, Виктория опустила голову. В тот же вечер она рассказала о случившемся Даше Чугунковой со второго этажа, а через день весь двор знал, что Воскобейников из третьего подъезда обладает даром гипноза. В действительности же все происходило так: возвращаясь с футбольного поля с мячом в руках, Андрей забежал в булочную и купил хлеб – вернее, отдал за него деньги, но когда Бульдога протянула ему батон, он взглянул на свои грязные руки и тяжело вздохнул:

– Тетя, а можно, чтобы хлеб у вас немного полежал, а то у меня руки очень грязные, и мама ругаться будет, что я его испачкал, а отец даже побить может. Он, знаете, какой строгий – ремнем очень больно бьет, всегда синяки остаются. Я только домой сбегаю – руки вымою и приду, хорошо?

На лице его при этом появилась доверчивая и ясная улыбка, а Бульдога…. А что Бульдога? Она только с виду казалась злой, а так – обычная женщина, у которой дома были маленькие дети. И деньги она всегда так тщательно пересчитывала, потому что однажды за недостачу у нее вычли ползарплаты. Что ей трудно было на десять минут отложить буханку, за которую уже было уплачено?

Восхищение окружающих Андрей принял, как должное. После случая с Бульдогой он убедился, что путь к триумфу не столь уж тернист – если хорошо понимаешь людей, то потребуется всего-то немного обаяния и немного красноречия. Ну и, конечно, малость хитрости. Ему все больше и больше нравилось ставить эксперименты над людьми, накопленный опыт очень скоро начал давать положительные результаты – учителям нравился воспитанный мальчик с искренним взглядом и честным лицом, большинство одноклассников любили его за приветливость и готовность всегда прийти на помощь.

С четвертого класса Андрей Воскобейников был бессменным председателем совета пионерского отряда, и по всем показателям их класс всегда занимал первое место. Немалую роль в этом играло умение Андрея отчитываться в проделанной работе. Принес, например, кто-то из ребят своей бабушке картошку с рынка – в отчете указывается, что пионеры отряда взяли шефство над ветеранами войны и труда. Сходили с приятелями в кино или побегали во дворе с мячом – проведено культурное или оздоровительное мероприятие. Портрет Андрея занимал постоянное место на школьной доске почета, но однажды ему все-таки подложили серьезную свинью, и сделала это та самая Даша Чугункова, которая прежде всем и каждому с восторгом рассказывала о замечательном брате своей подруги.

Пока Андрей с сестрой ходили в разные школы – мужскую и женскую – Даша дружила с Викой, сидела с ней на одной парте и постоянно бывала у них дома на правах соседки и близкой подруги. Когда ввели совместное обучение, ребят перегруппировали в соответствии с их местом жительства, Андрей остался в своей школе и оказался в одном классе с Викторией и Дашей. Естественно, он велел сестре сесть с ним вместе, а ей и в голову не пришло бы ослушаться. Дело было совсем не в родственных чувствах – Андрею плохо давались математика и физика, а Вика прекрасно решала задачи и всегда могла помочь на контрольной. Поскольку ученики, сидящие рядом, получали разные варианты, она часто выполняла задание брата в ущерб себе – кто еще кроме родной сестры пошел бы на такое самопожертвование? Помимо этого, она хорошо заучивала наизусть стихи и подсказывала с места, когда Андрея вызывали к доске. Учительница по литературе была глуховата, можно было подпереть руками подбородок и, прикрыв рот, шептать. За подобное, если ловили, подсказывающему полагалась единица, а потом беседа в кабинете у завуча, но опять же – чего не сделаешь для любимого брата?

Вика, ничего не скрывая, обрисовала подруге ситуацию и клятвенно обещала, что их дружба от смены ею парты ни в коей мере не пострадает, но Даша заявила, что ей на проблемы Андрея чихать с высокого потолка, смертельно обиделась и перестала с Викой разговаривать. Спустя два месяца, когда новый женско-мужской класс окончательно сформировался, пионеры стали выбирать председателя совета отряда, и классная руководительница внесла предложение:

– Рекомендую Андрея Воскобейникова. Он все эти годы прекрасно справлялся с работой, пионеры его любят и уважают. Думаю, что новый коллектив поддержит его кандидатуру.

Новый коллектив – прежние одноклассники плюс пришедшие из женской школы девочки – ничего не имел против Андрея Воскобейникова, старшая пионервожатая улыбнулась и уже собиралась вынести предложение на всеобщее голосование, когда подняла руку Даша Чугункова.

– Андрей Воскобейников – лицемер и ведет двойную жизнь, – звонко провозгласила она, вздернув нос. – Он притворяется настоящим пионером, а сам эксплуатирует свою собственную сестру Вику, как… как кровосос-империалист. На контрольных она решает ему задачи, а свои до конца выполнить не успевает и получает тройки. На литературе она ему подсказывает, дома делает задания, а еще… еще он заставляет ее стелить ему постель и гладить рубашки. Вот!

Класс безмолвствовал – все были огорошены столь серьезными обвинениями. Наконец один из верных приверженцев Андрея с вызовом сказал:

– А какое твое вообще дело, Чугункова, что они дома делают? Он ее брат, она имеет право ему рубашки гладить!

– А контрольные делать – тоже брат, да? А подсказывать? – взгляд Даши пылал торжеством мести, она воинственно подбоченилась. – Да его за это… его вообще нужно из пионеров исключить!

Старшая пионервожатая растерянно посмотрела на классную руководительницу, та недовольно скользнула глазами в сторону неистовствовавшей Чугунковой и пожала плечами.

– Давайте послушаем, что скажет Воскобейников, – сухо предложила она.

Андрей мог бы возразить насчет рубашек – это было семейное дело и никого не касалось. Он мог бы также отрицать насчет списывания – одноклассники не стали бы подтверждать слова Чугунковой, которую многие недолюбливали. Однако, поддержав Андрея, они перестали бы верить в его кристальную честность – ведь всем известно было, что вредная Дашка говорит правду. И тогда он сделал то, что подсказала ему интуиция – встал, откинул со лба прядь пепельных волос и просто произнес:

– Да, это правда – я часто ошибался в своей жизни, но всегда пытался осознать свои ошибки. Перед лицом своих товарищей торжественно клянусь исправиться и никогда не повторять подобного впредь.

По классу прокатился глухой рокот одобрения, в котором чуткое ухо Андрея уловило отголоски восторга. Классная руководительница мягко сказала:

– Конечно, подсказывать и пользоваться подсказкой – недостойно пионера, и очень хорошо, что ты это понял.

– Да, я много думал и осознал. Считаю, что пока не могу быть председателем совета отряда – мне еще нужно о многом подумать и многое для себя решить.

Мало кто из взрослых мог бы так выразить свои мысли, и старшая пионервожатая чуть ли не с благоговейным испугом посмотрела на мальчика, говорившего не по-детски мудро и проникновенно.

– Это хорошо, Андрей, что ты осознаешь недопустимость такого поведения, – кротко проговорила она. – Видите, ребята, Андрей Воскобейников, несмотря на допущенные ошибки, все осознал. Кстати, умение признавать ошибки – тоже очень важное качество пионера.

Андрей в этот день вышел из школы широким твердым шагом и шагал с одухотворенным, просветлевшим лицом, не обращая внимания на плетущуюся сзади сестру. Виктория была убита случившимся и всю дорогу тихонько всхлипывала, а, придя домой, разрыдалась:

– Андрюша, а вдруг тебя в следующем году в комсомол не примут?

Брат выпустил пар, дав ей хорошего тумака:

– Дура! Все из-за тебя!

Она приняла это покорно и с пониманием.

После этого случая их рассадили, и вскоре инцидент был забыт. Через полгода Андрея приняли в комсомол и вскоре выбрали комсоргом, а Даша Чугункова поняла, что ее злобствование ни к чему не приведет, и перестала строить козни. Виктория больше не делала попыток наладить с ней отношения, сидеть вместе не захотела и назло бывшей подруге села за одну парту с новеньким мальчиком, у которого было странное имя – Антонио Скуратти. Три месяца он краснел, встретившись с ней взглядом, а однажды она нашла у себя в портфеле послание:

«Дорогая Вика! Не смейся, пожалуйста! Я очень хочу пойти с тобой в кино, но стесняюсь сказать. Если ты согласна, то скажи, а если нет, то ничего не говори, а просто разорви письмо, и пусть будет, как будто ничего не было».

Хотя Вика втайне и считала, что ни один парень на свете не может сравниться с ее братом, письмо польстило ее самолюбию. Улыбнувшись соседу, который, опустив длинные ресницы, ждал, пока письмо будет прочитано, она сказала:

– Ладно, но только не сегодня – сегодня Андрей велел мне съездить в универмаг и купить ему тушь для плакатов. Давай завтра?

Так началась их дружба. Будь Антонио обычным мальчиком, одноклассники, возможно, стали бы их допекать, дразнить и писать на доске перед началом урока А + В = любовь, но он не был обычным московским мальчиком. Антонио Скуратти был сыном пламенных коммунистов – итальянца и канадской еврейки, приехавших в Советский Союз для участия в работе третьего Интернационала еще в конце тридцатых годов. В Москве они познакомились и поженились, но брак этот оказался так же недолговечен, как и сам Интернационал. После войны отец Антонио вернулся в Италию, а мать осталась в Москве. Мальчик, имевший итальянское гражданство, пожил немного у отца в Милане, потом его забрала к себе в Москву мать, и он пошел учиться в обычную московскую школу.

Мать Антонио работала переводчицей на радио. За годы жизни в Советском Союзе она так никогда и не изучила, как следует, русский язык, поэтому говорила с сильным акцентом, путая падежи. Она целые дни проводила на работе, но дверь их квартиры всегда была открыта, и там постоянно толклось множество людей – приезжавшие из-за границы товарищи по партии, коллеги по работе, зашедшие поискать какие-то документы, школьные друзья Антонио и даже соседи, забежавшие одолжить соли или сахара.

– У вас никогда ничего не пропадает? – изумлялась Виктория.

– Да нет, все ценное у нас заперто в шкафах.

Под «ценным» он подразумевал книги на разных языках, стоявшие в трех огромных дубовых шкафах с застекленными дверцами. Виктория скептически пожимала плечами: во-первых, ключ от шкафа висел тут же, на стене, во-вторых, ей было сомнительно, что домушник проникнет в квартиру, чтобы вынести потрепанное собрание сочинений Байрона на английском языке или Мопассана на французском, – под ценностями она имела в виду совсем другое. У них дома, например, золотые вещи хранились в спальне родителей, и туда не принято было заходить не только гостям, но и Виктории с Андреем, а уж о том, чтобы оставить дверь квартиры незапертой, и позволить гулять по ней малознакомым людям не могло быть и речи.

– Могут же деньги вынести или золото. У вас что, золота нет? – допытывалась она.

– Не знаю, – он беспечно пожимал плечами, – мама не носит золотые вещи.

Для Антонио родными языками стали английский и французский – от матери, итальянский – от отца, и русский – язык его московских друзей и знакомых. Иногда он с небрежным видом вытаскивал из шкафа томик Бернса или Аполлинера и читал вслух стихи на английском, французском или итальянском языках, восхищая этим Викторию.

– Ты умный! – с уважением говорила она ему, тут же добавляя: – Мой Андрей тоже английским занимается и Шекспира в подлиннике читает, представляешь?

Антонио был достаточно умен и не показывал Виктории, как раздражает его это незримое постоянное присутствие Андрея в их тандеме. Они ходили в кино, читали друг другу вслух стихи – у них была такая игра: кто больше сумеет прочесть, – а потом торопливо целовались в подъезде, потому что больше целоваться было негде – не в квартире же Антонио, напоминавшей постоялый двор, и не у Вики, занимавшей общую с братом комнату.

– Подожди еще немного, постой со мной, – просил он.

Виктория торопливо чмокала его в последний раз и, высвободившись, оглядываясь.

– Потом, сейчас мне уже пора. Понимаешь, я Андрею обещала помочь чертеж тушью обвести, у него самого плохо получается. Я побегу, ладненько?

На выпускном вечере он сделал ей совершенно официальное предложение руки и сердца. Она уклончиво ответила:

– Ну… не знаю – нам ведь всем сейчас нужно поступать в институт.

– Какая разница, ты можешь учиться в институте и быть моей женой.

– Не знаю, я должна поговорить с Андреем. Он же мой брат, понимаешь?

В глазах Антонио мелькнуло что-то странное. Больше он к этому вопросу не возвращался и в этот день, проводив ее, не сделал, как обычно, попытки поцеловать на прощание.

После окончания школы пути их разошлись. Андрей, не имевший способностей к точным наукам, решил поступать в медицинский институт, где в тот год было слишком много абитуриенток, поэтому для юношей при поступлении делалось некоторое послабление. Виктория подала документы в МИФИ и блестяще сдала экзамены на одни пятерки, а Антонио выбрал механико-математический факультет МГУ. В студенческие годы они иногда собирались с бывшими одноклассниками, и Антонио теперь все больше и больше нравился Виктории. От его бывшей школьной застенчивости не осталось и следа – он превратился в остроумного и блестящего молодого человека, знал бесчисленное множество антисоветских анекдотов, читал наизусть стихи Бродского и цитировал входившего в моду после многолетнего забвения Фрейда. Виктория полагала, что их отношения продолжатся и закончатся чем-то существенным – она почему-то считала, что Антонио влюблен в нее по-прежнему, и им еще предстоит окончательное объяснение, отсроченное лишь до получения дипломов.

– Мой парень учится на мехмате МГУ, – сообщала она знакомым. – Мы решили подождать со свадьбой, пока не закончим институт. Он в меня еще со школы влюблен, с пятого класса, представляете? Но я велела ждать – и он ждет! Он итальянец, представляете? Но из-за меня живет в Советском Союзе.

– Да брось ты врать всем, он о тебе и думать забыл! – пытался наедине урезонить сестру Андрей.

– Что ты, Андрюша, он так меня любит, стольким для меня жертвует! Мне даже стыдно, что я не могу ему ответить такой же сильной любовью.

Однако на пятом курсе Антонио Скуратти неожиданно объявил всем своим друзьям, что теперь он – женатый человек. Известие об этом совершенно выбило Викторию из колеи, хотя знакомые поговаривали, что брак Антонио с его однокурсницей гражданский, и официально они не зарегистрированы. Но какое это имело значение – многие студенты оформляли брак только тогда, когда на горизонте маячило появление наследника.

– Видишь, дура, что я тебе говорил, – снисходительно подытожил брат, – все уже замуж повыходили, а ты, идиотка, в облаках парила.

Действительно, в ее институте девушек было мало, и к тому моменту почти все однокурсницы уже обзавелись мужьями. Сконфуженная Виктория вдруг почувствовала себя никому не нужной старой девой. Она теперь хотела лишь одного – поскорее обо всем забыть и выйти замуж.

Возможных кандидатов к ее удивлению оказалось не так уж и много – только староста их группы Семен Шумилов, который с первого курса любил ее преданно и открыто. Сама Виктория всегда относилась к Семену, как к хорошему приятелю, ей нравились в нем мягкость характера, добродушие и покладистость, но он абсолютно не соответствовал сложившемуся у нее представлению о будущем муже. Прежде всего потому, что был невысок – даже чуть ниже нее ростом, – и в юношеской фигуре его уже угадывались будущие рыхлость и полнота. Теперь все это отступило на второй план перед ее желанием срочно выйти замуж, однако окрутить Семена оказалось не так-то просто – он давно смирился с безнадежностью своего чувства и долго принимал поползновения Виктории за шутку, когда же до него наконец дошло, что дело серьезно, оказалось, что представления о браке у их старосты весьма старомодны. Однажды Виктория, не выдержав, пожаловалась брату:

– Андрюша, послушай, какой бред несет этот придурок: «Перед тем, как вступить в брак, необходима проверка на духовную и интеллектуальную совместимость». То бишь перед тем, как один раз сходить в ЗАГС, нужно сто раз вместе посетить Третьяковскую галерею, двести раз послушать оперу «Севильский цирюльник» и триста раз посмотреть балет «Лебединое Озеро».

– Ну и посмотри, тебе полезно, – хмыкнул Андрей, – но если он тебе так уж нужен, то мой совет: напои его, раздень и уложи в постель. Семка – честный комсомолец, он поймет, что в такой ситуации культурные мероприятия придется проводить уже во время медового месяца. Особенно, если утром ты, рыдая, расскажешь ему, как он ночью зверски лишил тебя невинности. После этого для большей духовности можешь прочесть вслух письмо Татьяны к Онегину – это единственное, что ты смогла выучить.

Последние слова брата задели Викторию за живое, хотя она этого и не показала, – уж чем-чем, а памятью ее бог не обидел, и стихов наизусть она знала столько, сколько Андрею и не снилось. Тем не менее, совет его был достаточно разумным. Последовать ему из-за строгих принципов Семена Виктории удалось далеко не сразу, поэтому они поженились лишь незадолго до окончания института. После торжественной регистрации брака, когда новобрачные шли из ЗАГСа к машине, молодой муж, все еще мучимый раскаянием, прижимал к себе локоть жены и шептал ей на ухо:

– Ты… ну… ты не очень сердишься, что все получилось так скоропалительно?

– Что теперь делать, – вздохнула Виктория, подняв на него серьезный взгляд бездонных синих глаз, – конечно, лучше было бы нам еще какое-то время встречаться, чтобы проверить наши чувства. Ладно – что вышло, то вышло, и я не сержусь. Теперь давай думать о будущем.

Семен успокоился, и свадьба у них прошла не хуже, чем у прочих их однокурсников – с музыкой, плясками и криками «горько!». Во избежание вопросов Виктория по секрету рассказала парочке самых болтливых приятельниц:

– Я со своим итальянцем решила расстаться. Понимаете, мне очень интересную работу предлагают, но в очень и очень закрытом институте, понимаете? – она таинственно понизила голос до шепота – С мужем иностранцем меня туда не возьмут, там очень строго. К тому же, у него мать еврейка. Жалко его бедного, конечно, он столько ждал!

Через год у молодых супругов родился сын Илья, и Виктория, с удовлетворением отметила, что малыш чертами лица чрезвычайно похож на нее (а также на ее любимого брата!) и абсолютно не напоминает своего отца.

Шло время. После нескольких лет брака основной заботой Виктории стало уберечь сына от желудочно-кишечных инфекций, а брата – от недостойных женщин. Они с мужем жили теперь в другом районе Москвы, и у них появился новый круг знакомых, в котором за Викторией Шумиловой твердо утвердилась репутация толкового специалиста, преданной жены и заботливой матери. Однажды она совершенно случайно встретила в «Детском мире» Дашу Чугункову. Забыв о давних разногласиях, прежние подруги расцеловались, наговорили друг другу множество комплиментов типа «ой, ты ничуть не изменилась», при этом острый взгляд Виктории отметил отсутствие обручального кольца на руке Даши. Узнав, что Даша живет в том же доме, что и прежде, Виктория начала расспрашивать о бывших соседях и одноклассниках. О Скуратти она спрашивать не стала, но Даша заговорила о нем сама:

– Викуля, а ты знаешь про своего Скуратти?

У Виктории не дрогнуло даже и ресницы.

– Он, кажется, еще в университете женился, – равнодушно сказала она.

– Ой, какое там женился! Они четыре года жили без регистрации – сначала ждали, пока получат дипломы, потом оба поступили в аспирантуру, а потом Антонио защитил диссертацию и через месяц – представляешь? – ехал в электричке, встретил девчонку-лимитчицу и с первого взгляда влюбился. Аспирантку сразу послал подальше, а лимитчицу через месяц повел в ЗАГС. Мать его поначалу была в шоке, но сейчас у них уже двое детей, мальчик и девочка, так что она ради внуков примирилась. Говорят, Антонио по своей лимитчице до сих пор с ума сходит, а она от него постоянно бегает налево.

Виктория брезгливо повела плечом.

– Ужас! В Антонио всегда была склонность к низкопробному. Если честно, то именно это меня от него и оттолкнуло. Мой Андрей, например, в принципе не мог бы оказаться в подобной ситуации.

Упоминании об Андрее неожиданно пробудило в душе Даши прежнее мстительное чувство, но она спрятала его под милой улыбкой и согласилась:

– Честно, Викуля, я этих обеих его баб видела – никакого сравнения с тобой. Всегда говорю всем: Антонио идиот, что Вику бросил. Кстати, как там Андрей – женился?

Виктории тоже вдруг припомнились их школьные разногласия. Она снисходительно пожала плечами, и тон ее ответа был окрашен легким презрением:

– Пока нет, зачем спешить? Он ведь не женщина, чтобы с годами терять привлекательность, – мимолетный взгляд на руку Даши без кольца, – мужчина, я считаю, не должен рано жениться. Тем более, что выбор у него есть.

Даша криво ухмыльнулась, после чего они с Викторией распрощались, и никто из них не предложил когда-либо в будущем встретиться вновь.

Выбрав специальность акушера-гинеколога и будучи единственным парнем в группе, Андрей Воскобейников с юных лет был избалован вниманием со стороны представительниц противоположного пола, так что Виктория сказала Даше Чугунковой правду – выбор у него был. Однако за всю свою жизнь серьезные чувства он испытывал только к трем женщинам.

Первая, Ревекка Сигалевич, стала его подругой еще на третьем курсе института. Юношу неудержимо влекло к этой удивительно мягкой и деликатной девушке с волнистыми темными волосами и легкой смешинкой в умных глазах. Потребность находиться около нее, чувствовать ее присутствие, ощущать легкое дыхание на своей щеке была в нем даже сильнее желания простой физической близости. Андрей даже не особо и настаивал – в конце концов, если б стало особо невмоготу, то ему были известны девчонки, которые…. Ревекка сама пошла ему навстречу, и их первая близость наполнила его чувством неведомого прежде восторга.

– Знаешь, – говорил он ей, зарывшись лицом в густые косы, – ты такая удивительная юная женщина! Да-да, именно женщина. Бывают девочки, девушки, а ты с самого рождения настоящая женщина – все понимаешь без слов. Когда я впервые встретил тебя, мне знаешь, чего сразу же захотелось? Прислониться к тебе и так стоять молча до конца жизни.

Ревекка ласково улыбалась и только иногда нежно дотрагивалась кончиками пальцев до его лица. О конкретном будущем он с ней не заговаривал, и Ревекка тоже вопрос о браке не поднимала. Виктория при встречах держалась с ней приветливо, но наедине с Андреем начинала говорить гадости. При этом их с братом отношения словно менялись на полярно-противоположные – она язвила, а он не решался, как обычно, прикрикнуть на нее и остановить.

– Надо же, как мне повезло – всю жизнь держалась от жидов подальше, а теперь….

– Прекрати, Витька, я ненавижу, когда ты говоришь подобные вещи!

– Ну не могу ничего с собой поделать – не люблю их. Я потому и Антонио решила оставить – поняла, что не смогу переварить его маму-еврейку.

– Сдается мне, что там все было как раз наоборот, не надо строить из себя идиотку.

– Не сердись, Андрюша, но когда я представляю себе будущего племянника – эдакого кудрявенького Моисейчика с большим носом…. Бр-р!!

– Да на тебя, дуру, и сердиться не стоит, – вяло отвечал он.

На последнем курсе Ревекка всерьез увлеклась предложенной ей для дипломной работы темой – исследованием несовместимости крови родителей, как причины внутриутробных заболеваний плода. Пару раз она пыталась заинтересовать Андрея, но у того само слово «исследование» всегда вызывало тоскливое чувство. Когда после ординатуры Ревекка поступила в аспирантуру, они стали встречаться все реже и реже, а в начале ноября шестьдесят второго она позвонила Андрею – поздравить с наступающими праздниками. Он начал было говорить, что соскучился и хорошо бы им увидеться, но она мягко прервала:

– А у меня новость, Андрюша, я выхожу замуж. За Юру Эпштейна, моего научного консультанта – помнишь его?

До Андрея не сразу дошел смысл ее слов, он еще какое-то время продолжал говорить свое, а потом запнулся и умолк. Ревекка ждала, в трубке слышно было ее дыхание.

– Ну… поздравляю, тебя, – ему удалось это выговорить относительно спокойным голосом, – надеюсь, ты будешь счастлива.

– Я тоже на это надеюсь, – в словах Ревекки прозвучал легкий смешок.

Вика, узнав о ее браке, заметила:

– Видишь, у них свой к своему всегда тянется. Слава богу, что ты развязался с это пархатой, Андрюша, я тебе королеву найду.

После окончания института Андрей Воскобейников стал еще более завидным женихом. Он работал в одном из московских роддомов и два раза в неделю принимал пациенток в районной женской консультации. Виктория изо всех сил старалась женить его на своей подруге-балерине, но в шестьдесят четвертом году брат, к ее удивлению, вдруг сошелся и стал жить с акушеркой из роддома, Людмилой Муромцевой. Она была старше него – лет на пять-шесть – и имела по общему признанию изумительно чуткие и умелые руки. Воскобейников не раз был свидетелем того, как при сложном положении плода, когда все врачи единодушно настаивали на кесаревом сечении, Людмиле удавалось повернуть ребенка и провести родоразрешение через естественные пути, избежав при этом разрывов.

За год до их встречи Людмила родила сынишку Антона, но Воскобейников никогда не спрашивал у нее об отце ребенка – зачем спрашивать женщину о ее прошлом, если не собираешься строить с ней свое будущее? Она тоже понимала, что их отношения не вечны, и принимала это, как неизбежное. К маленькому Антошке Андрей испытывал необъяснимую нежность. Он гулял с ребенком, читал ему книжки и учил ездить на двухколесном велосипеде. Викторию это раздражало, она достаточно спокойно относилась к отношениям брата и Людмилы, но Антошку просто возненавидела. Встретив однажды Андрея, гулявшего с ребенком и услышав, что тот назвал ее брата «папой», она прямо-таки зашипела на мальчика:

– Это не папа, это дядя Андрей! Повтори: дядя Андрей! Понимаешь? Андрей, – повернулась она к нему, – ни в коем случае не разрешай ему называть тебя папой! Ты думаешь о том, что будет, когда ты создашь нормальную семью, и у тебя будут свои дети? Ты хочешь, чтобы они слышали, как этот ублюдок зовет тебя папой?

Антошке в то время было года три. Он прижался к Воскобейникову, исподлобья глядя на сердитую тетю.

– Думай, что болтаешь при ребенке, – сердито сказал Андрей, но Виктория пренебрежительно махнула рукой:

– Да он еще ничего не понимает!

Но Антон понимал достаточно. Во всяком случае, он уже больше никогда не называл Андрея папой – долго вообще никак не называл, потом стал называть «дядей Андреем».

Пока они жили вместе, Людмила несла основную часть расходов, хотя Андрей делал вид, что недоволен этим. Основной заработок у нее шел от абортов – она принимала пациенток у себя дома и в больнице – во время ночных дежурств.

– У меня бабка была повитухой на деревне, – говаривала она, – так она мне все точки показывала – куда нажать, чтобы раскрылась шейка, чтоб сократилась мускулатура матки, чтоб прекратилось кровотечение. Все она знала, хоть в институте не училась – это у нас из поколения в поколение передается. Я и сыну расскажу, покажу все, если он на гинеколога пойдет учиться.

К ней приходили женщины с пропущенными сроками – даже те, которые доходили почти до декретного отпуска, а потом по каким-то причинам передумали рожать. Она никому не отказывала, и хотя брала дорого, но осложнений после ее операций ни у кого не бывало. Андрея в Людмиле привлекали мягкость и какая-то очень женственная покорность. Она никогда не навязывалась, ничего не требовала и не приставала с вопросами, если ему хотелось уйти и побыть одному.

– Тебе не интересно, где я был? – спрашивал он иногда.

– Мне про тебя все интересно, – отвечала она, – только зачем спрашивать? Я сама вижу, когда тебе хорошо, когда плохо, а все остальное мне без разницы. Хочешь – расскажешь, хочешь – нет.

Они провели вместе десять лет. Виктория с их союзом смирилась и была даже довольна, потому что ее сын Илья подружился с Антоном, и оба мальчика постоянно проводили свободное время с Андреем. После разрыва Андрей и Людмила остались близкими друзьями. Возможно, они бы и не расстались, не встреть Воскобейников Ингу.

Ему тогда было тридцать три, а ей шестнадцать. Ее привела мама к нему на прием в женскую консультацию. Девочка сидела на краешке стула, чуть склонив голову вбок и, казалось, не интересовалась происходящим. Красота ее так поразила Андрея, что он не сразу понял, о чем говорит и чего хочет ее мать – возбужденная полная женщина лет сорока.

– Нам нужна эта справка, Андрей Пантелеймонович, обязательно! Я не знаю, конечно, в какой форме должна быть такая справка…

«И имя-отчество мое в регистратуре узнала – надо же! И какая девочка! Господи, откуда эта несравненная красота!»

– Какая справка? Я не пойму вас что-то, что вы хотите? – спросил он бесстрастно, но вежливо.

– Я же объясняю, справка, подтверждающая ее девственность! Моей дочери! В школу!

Девочка подняла огромные черные глаза, и в них отразилось отчаяние. Возмущение и жалость захлестнули Воскобейникова, едва сдерживаясь, он сухо произнес:

– Послушайте, вы говорите, простите меня, что-то несуразное! Никакая школа не имеет права требовать от нее такой справки. Более того, даже вы не можете требовать от нее такой информации, если она не пожелает – ведь ей почти семнадцать, она взрослая!

Его слова подействовали на женщину, ее требовательный тон стал просительным, и она начала объяснять.

– Понимаете, в их классе такая компания отвратительная подобралась.… Одни там… в общем… Инга с ними не хочет дружить, а они сговорились и про нее всякие гадости рассказывают. Родителям и учителям понарассказывали – будто моя Инга прямо в классе с разными мальчиками … ну, понимаете сами. А их школа – образцово-показательная. Меня директор вызвал, говорит: «Я ничего не знаю и выяснять не хочу – просто заберите документы дочери в другую школу», – женщина вдруг заплакала, размазывая рукой текущую с глаз тушь, – у меня мужа нет, заступиться некому, но я все равно заткну их грязные рты! Пусть знают, что моя девочка чистая!

– Успокойтесь, – мягко проговорил Воскобейников, наливая ей воды из графина. – Я вам вот что скажу: вы зря идете у них на поводу, да! Они не имеют права оскорблять – ни вас, ни вашу дочь, и вы не обязаны ничего доказывать.

– Пусть знают! – лицо женщины вновь стало воинственным. – Я им эту справку заткну, знаете куда! Я у нее с детства воспитывала, что самое дорогое у девушки – ее честь! Легче всего опорочить! Не дам!

– Ну-ну, не надо так, все будет хорошо, я вас понял. Я могу осмотреть вашу дочь и дать такую справку, но, – он поднял указательный палец, – только, если она сама этого захочет.

– Захочет, захочет, – заторопилась женщина. – Инга, доченька, я сейчас выйду, а доктор тебя осмотрит и напишет справку.

– Нет, – Инга снова подняла свои бездонные черные глаза, – я не хочу.

– Инга, девочка, – засуетилась мать, – не нужно стесняться, это же доктор! Понимаете, – она повернулась к Андрею даже с некоторой гордостью, – она никогда не проходила осмотр у гинеколога, она же девушка!

– Я не хочу! – резко ответила Инга. – Доктор сказал, что меня никто не может заставить, а я не хочу!

Она встала и с достоинством вышла из кабинета, а мать, всплеснув руками, бросилась за ней.

Спустя два дня Воскобейников опять увидел Ингу – одну, без матери – в женской консультации. Она сидела у его кабинета во время приема, словно ожидая своей очереди. Пациентки заходили и выходили, а она все сидела и сидела. Андрей нарочно несколько раз – как будто по делу – прошелся в регистратуру, делая вид, что не замечает девочку, но она даже не пошевелилась. Когда прием был окончен, он выглянул и увидел, что Инга куда-то исчезла, но она, как оказалось, ожидала его на улице.

– Доктор, можно мне с вами поговорить?

– Отчего ж нельзя. Где бы вы хотели поговорить? Хотите, вернемся в кабинет?

– А на улице можно? Можно, я провожу вас… Просто… ну … пока вы будете идти домой.

– Что ж, пойдем, проводи меня немножко, – он решил перейти на «ты».

Какое-то время они шли молча. Андрей ничего не спрашивал, давая девочке время собраться с мыслями. Инга шагала, сосредоточенно глядя под ноги, но вдруг остановилась, подняв огромные черные глаза, в которых светилось отчаяние.

– Мне очень нужна справка – помните, мама говорила? Если у меня не будет справки, меня выгонят из этой школы, а мама… Вы понимаете? Только я не хочу, – в ее голосе зазвенели слезы, – не хочу проходить этот осмотр!

– Конечно, я все понимаю, но почему ты не хочешь пройти осмотр? Ведь, кроме всего прочего, каждая женщина должна проходить осмотр у гинеколога. Есть много болезней, которыми болеют даже девушки – киста яичника, например. Если ты уж попала к врачу, то пройди осмотр. Хочешь, я отведу тебя к врачу-женщине, если ты меня стесняешься?

– Я не хочу проходить, потому что… потому что я не девушка, – она заплакала, – но если у меня не будет справки, я повешусь! Повешусь!

– Подожди, подожди, – Андрей взял ее за локоть, – вот кафе, где я всегда пью кофе с пирожками – кстати, очень вкусные тут пирожки, ты любишь пирожки? Пойдем – посидим, отдохнем. Ты ведь с утра, наверное, была в школе, да? И я тоже после работы. А о прочем не горюй – все перемелется, мука будет.

Он усадил ее за столик, принес два кофе и несколько пирожков.

– Спасибо, – девочка не поднимала головы, – но… я в школе… меня пока не допускают на занятия – пока… если не принесу справку. Директор отдал маме документы.

– Даже так! – задумчиво заметил Андрей. – Что ж, придется дать тебе такую справку, ничего не поделаешь.

– Вы… вы дадите мне такую справку?! – она тихо плакала, закрывая лицо руками, чтобы окружающие не видели ее слез. – Это все Ромка Лазарев, из-за него все!

– Пересядь на мое место, спиной к залу. Вот так. Ромка Лазарев, говоришь? Ну, если ты его любишь, то в этом нет ничего страшного.

– Я его ненавижу! – девочка оторвала руки от лица и взглянула в лицо Андрею вспыхнувшими от гнева глазами. – Вы же не знаете, как было, и говорите…

– Откуда же я могу знать, только тебе все известно, а я о твоих делах не имею права даже спрашивать.

– Мы со Светкой дежурили, – сказала она, немного успокоившись, – после уроков, понимаете? Нам осталось только цветы полить, а у нее заболел живот, и она ушла домой. Я была в классе совсем одна, а он зашел… Я не хотела, а он… Я не хотела! – она снова всхлипнула. – Он давно ко мне приставал – еще раньше. Даже учительница видела, как я его ударила, но ничего не сказала – у него отец ей мебельный гарнитур достал, он в горкоме работает.

– Это называется изнасилование, – спокойно заметил Андрей. – Тебе следовало сразу рассказать маме и заявить в милицию, и не тебя, а его следовало наказывать.

– Я… я не могла. Мне было стыдно. Он повалил меня на пол, а мне… мне было стыдно кричать. Я, наверное, должна была умереть потом, но я побоялась.

– Что за чушь ты говоришь – забудь об этом и живи нормально!

– Мама всегда говорила, что главное в жизни девушки – ее честь. Она читала мне книги, как девушки раньше бросались со скалы, чтобы спасти свою честь от врагов. Не понимаю, для чего я вообще теперь живу!

– Что за чепуху, извини, твоя мама вбила тебе голову! Неужели честь может определяться целостностью тоненького кусочка слизистой ткани? Такое часто случается с девушками, и они потом со временем забывают – жизнь полна множеством других вещей, более важных. Почему, однако, против тебя начали эту травлю в школе?

– Он потом захотел, чтобы я … ну, снова пришла к нему, понимаете? Он хотел, чтобы я… была с ним и с его другом.

– Стервец! Тут тебе и надо было поговорить с мамой.

– Нет, что вы! Но я не захотела с ними встречаться, и они стали рассказывать про меня разные гадости. Еще у них в кампании две девчонки очень противные есть…

– Это понятно, ты очень красивая девочка, и у тебя будет много недоброжелательниц и завистниц в жизни, так что готовься.

– Он мне сказал при всех: «Не строй из себя, ты же здесь, в этом классе, была со мной. Скажешь, неправда?» Девчонки смеялись, а я, … я не могла ничего… И все сразу поняли, что это – правда. Потом учителя стали говорить, а я …

– Ладно, мне все понятно, вернемся сейчас в консультацию, и я выпишу тебе справку – на бланке, с круглой печатью. Можете с мамой потребовать, чтобы этого Лазарева прочистили по комсомольской линии за клевету.

– Спасибо, – она всхлипнула в последний раз и подняла на него глаза, – можно, я иногда буду вот так с вами видеться после работы и говорить?

– Пожалуйста, – засмеялся Андрей. – Два раза в неделю я принимаю в консультации, можешь ловить меня после работы, и мы посидим тут в кафе – пирожков поедим, о жизни побалакаем.

Они встречались в течение нескольких месяцев. Пили кофе, разговаривали – в основном, о делах Инги, потому что девочка долго не могла говорить и думать ни о чем ином. Справку, подписанную Воскобейниковым, ее мама принесла в школу и перед тем, как воинственно бросить на стол директору, показала всем учителям и даже техничкам:

– Смотрите все и знайте, что моя девочка чистая! Я до горкома партии и до ЦК дойду, и пусть все знают, что вы тут с моим ребенком сделали!

Перепуганный директор с классной руководительницей долго успокаивали разъяренную женщину. С большим трудом сумели утихомирить и отправили домой, обещав принять меры. Директор вызвал отца Лазарева, и в его кабинете состоялась беседа, о содержании которой никому не было известно – даже секретарше. После этого все делали вид, что ничего такого особенного не произошло, Ромка вид имел понурый, и ни он, ни его приятели к Инге больше не приставали – обходили, чуть ли не за километр.

При очередной встрече она похвасталась Андрею:

– Сегодня я случайно Лазареву учебник уронила – парту его задела. Так он даже пикнуть побоялся – вскочил, сам поднял.

Он поморщился:

– Сколько можно забивать себе голову этим ничтожеством? Пошел он к лешему, скоро ты окончишь школу, поступишь в институт и думать обо всем этом забудешь.

– Нет, я никогда не забуду – мне это в голову само лезет. А в институт мне не поступить – я тупая, у меня одни тройки, и памяти никакой, а связей у нас нет.

– Ничего страшного, – успокоил ее Воскобейников, радуясь возможности переключиться на другую тему, – не в институте счастье, в конце концов. Многие женщины живут ради семьи, воспитывают детей, заботятся о муже, и это тоже большой труд – важнее, наверное, чем труд врача или инженера.

– Нет, я не смогу, – она вдруг погрустнела и опустила голову.

– Что ты не сможешь – воспитывать детей? Неправда, я уверен, что ты будешь хорошей матерью.

– Я не смогу выйти замуж – никогда! Я не смогу рассказать…

– Что ты должна рассказать?

– Ну… что я не…Я ведь должна буду рассказать мужу обо всем… ну… этом. А тогда никто не захочет на мне жениться.

– Дурочка, – мягко и нежно проговорил он, – какая же ты дурочка! Да каждый нормальный мужик счастьем почтет на тебе жениться.

– Нет, вы меня утешаете, я знаю! Вот вы бы, например, могли бы жениться на… такой, как я?

Лицо Андрея осветилось странным светом. Он положил свою руку поверх лежавших на столе тонких пальчиков, и слова его прозвучали медленно и торжественно:

– Я бы душу дьяволу отдал за то, чтобы до конца жизни обладать тобой, называть тебя своей женой и оберегать от всех бед этой жестокой жизни. К сожалению, я слишком стар для тебя.

– Да? А я никогда не считала вас старым. А сколько вам лет?

– Скоро уже тридцать четыре.

– Да, это очень много. И вы до сих пор не были женаты?

– Нет, никогда. И, наверное, уже никогда не женюсь. Потому что в каждой женщине буду искать твою прелесть, твою красоту, но не смогу найти – ты неповторима.

Инга какое-то время изумленно смотрела на Андрея, потом неожиданно улыбнулась и прижалась щекой к его руке.

– Вы не шутите? Тогда я… я выйду за вас замуж, если вы хотите.

Короткие темные волосы щекотали его руку, черные глаза смотрели нежно и ласково. Он отпрянул, почти отталкивая ее.

– Нет, это невозможно, не шути так со мной, а то я с ума сойду!

– Я не шучу, – и голос ее вдруг зазвучал спокойно и деловито, – через два месяца я закончу школу, и мы подадим заявление в ЗАГС, да? Мне сказать маме?

Андрей прижался губами к теплой влажной ладошке и закрыл глаза. Потом выпрямился и, глядя прямо в прекрасные черные глаза, глухо произнес:

– Что ж, я готов заплатить дьяволу по всем счетам.

Они поженились спустя два месяца после выпускного бала. Невесте не было еще восемнадцати, но мать Инги не возражала. К удивлению Андрея она ничего не имела против столь значительной разницы в возрасте.

– Мужчина из себя видный, солидный, сам зарабатывает, а не студент какой-то, – говорила она знакомым о зяте, – а что старше, так это и лучше – уже перебесился, по бабам бегать не станет.

Людмиле Воскобейников объяснил все сразу же, как только они с Ингой подали заявление в ЗАГС, – просто и откровенно:

– Не сердись, Люда, я встретил девушку, которую полюбил, и хочу жениться. Ты сможешь меня понять и простить?

Она тихо погладила его по плечу.

– Я знала, что так будет, но если я нужна буду тебе, то… Нет, лучше, пусть я не буду тебе нужна, будь счастлив.

– Мама, – прервал ее вбежавший в комнату Антон, которому уже было в то время почти одиннадцать лет, и взял Андрея за руку, – ты нас завтра отпустишь в Серебряный Бор? Ты же обещал, когда потеплеет, взять нас с Ильей, – он повернулся к Воскобейникову.

– Антоша, – мягко проговорила мать, – дядя Андрей должен сейчас уехать, у него дела. Потом я с тобой поговорю.

– Нет, почему, – торопливо возразил Андрей, – я сам ему скажу. В Серебряный Бор мы с ним и Илюшей поедем, это однозначно, но не завтра, а в другой раз. И вообще… Антошка, – он повернулся к мальчику, – я теперь не смогу больше с вами жить, понимаешь? Я женюсь, поэтому должен буду жить со своей женой, но это ничего не значит – вы с мамой как были моими родными, так и останетесь навсегда. Мы с тобой и Ильей будем ездить в Серебряный Бор, вы оба по-прежнему будете мне рассказывать обо всем – что у тебя в школе, в отряде, во дворе. Я всегда буду твоим… дядей. Ты мне очень дорог! Понял? Понял или нет?

Он взял мальчика за плечи, легонько встряхнул и заглянул в глаза. Тот опустил голову и, помедлив, тихо ответил:

– Понял, дядя Андрей.

Голос Антоши звучал пусто и равнодушно. Это было прощание с надеждой – надеждой когда-нибудь назвать Андрея «папой». В Серебряный Бор они в то лето так и не съездили.

Через два месяца после свадьбы Воскобейников вступил в партию – он давно уже ждал своей очереди, – и почти сразу же его назначили заведующим отделением патологии беременности. Главврач больницы был этим недоволен – он предлагал другую кандидатуру, но Андрея Пантелеймоновича рекомендовал партком, и не согласиться было нельзя. Евгений Семенович Баженов был одним из немногих, кто не попал под обаяние Воскобейникова. Кроме того, он очень ценил Людмилу Муромцеву, и ему было обидно, что после десяти лет совместного проживания Андрей вдруг так сразу ее оставил и женился на другой женщине.

– Зря вы, милая, не написали в партком или куда там следует, чтобы с ним там разобрались, – ворчливо сказал он ей как-то, – совести нет, так хоть побоялся бы! Вы же фактически жили в браке, хоть и незарегистрированном. Десять лет – шутка ли!

– Зачем это надо, Евгений Семенович, – грустно ответила она, – десять лет я с ним была счастливая, Антошку он на ноги поднял и теперь не забывает, недавно на праздник билеты в театр достал – водил их с Илюшей, племянником. Что ж мне, за хорошее зло человеку делать? Я ведь старше его, а та молодая.

– Красивая, хоть? – проворчал Евгений Семенович, но немного смягчился.

– Да, очень красивая девушка, и он с ума по ней сходит. Вы сами глаз не оторвете, если увидите.

– Посмотрим, – буркнул старик и добавил: – Ох, Людмила, Людмила, бесхитростная вы душа! А скажите, Люда, все не решаюсь вас спросить, – он запнулся и слегка покраснел, но Людмила спокойно ждала, и Баженов, собравшись с силами продолжил: – Простите, конечно, за такую мою бестактность, но… я видел вашего мальчика, а потом поинтересовался и посмотрел копию его метрики. Вы указали отчество «Максимович». Его отец – мой сын Максим?

– Евгений Семенович! – Людмила поднялась с места, но главврач ее удержал.

– Я понимаю, понимаю, голубушка вы моя, но я буду говорить, а вы только скажите «нет», если я ошибусь. В шестьдесят втором году мой сын приезжал из Ленинграда на конференцию. Однажды вечером в разговоре с ним я упомянул о точечных методах родостимуляции, которые вы передаете в вашей семье из поколения в поколение, и он заинтересовался. На следующий день я представил вас друг другу, и вы… вы потом с ним много раз встречались, я знаю. Я подозревал, но, естественно, не вмешивался – вы оба взрослые люди. Одно время Максим зачастил в Москву – с полгода катался сюда чуть ли не каждые две недели. Потом вдруг перестал приезжать, а через семь месяцев родился Антон. Я, конечно, еще тогда должен был заподозрить, но…. Видите ли, между нами говоря, мой сын большой бабник, но ребенок – это совсем другое. Я и предположить не мог, что Максим в состоянии оставить своего ребенка, поэтому…. Только через несколько лет, когда я однажды случайно увидел Антошу…. Воскобейников гулял в парке с ним и другим мальчиком – это его племянник, кажется. Короче, Антон – копия моего Максима, вы сами это знаете. Но я в то время думал, что у вас с Андреем будет прочная семья, у ребенка появится отец, и… Одним словом, тогда я этот вопрос не мог вам задать, но сейчас задаю.

Людмила опустила глаза, чтобы не видеть багровое лицо старика, и ответила мягко, почти нежно:

– Евгений Семенович, дорогой вы мой, не стоит об этом говорить, и не стоит вам переживать из-за этого. Максим ничего не знает и не узнает. У нас с ним все давно кончено, он женился, у него семья, и я не хочу, чтобы он знал. Я сама хотела ребенка, понимаете? Поэтому… Не надо об этом больше никогда, хорошо?

– Хорошо, голубушка, хорошо, – вздохнул он, – но… вы разрешите мне хоть иногда помогать вам? Поверьте, это не вам – это только мне, старику, нужно. Вы, молодые, я знаю, и сами проживете, – он достал из кармана пачку денег и смущенно протянул Людмиле. Она немного поколебалась, но деньги взяла.

– Спасибо, Евгений Семенович, но больше не надо, хорошо? Никогда. Я достаточно зарабатываю, Антоша ни в чем не нуждается.

Увидел Ингу Евгений Семенович через полгода и при достаточно трагических обстоятельствах – у нее неожиданно случился выкидыш на двадцать пятой неделе беременности, и она, горько рыдая, лежала в отдельной палате родильного отделения. Главврач зашел, когда рядом с плачущей Ингой сидела Людмила и что-то ей говорила. Постояв рядом, он погладил молодую женщину по голове, вздохнул и ласково сказал:

– Ну-ну, не надо, все бывает. Дело твое молодое, еще нарожаешь себе деток.

– Я хотела этого ребенка! – плакала Инга. – Он ведь уже шевелился!

– М-да, – вздохнул старичок и спросил у Людмилы: – Как это случилось? Упала?

Та и сама была расстроена до слез.

– Да нет, Евгений Семенович, даже понять не могу почему. Она спала дома – отдыхала после прогулки, – и вдруг начались схватки. Инга сама вызвала «Скорую» и попросила, чтобы ее привезли в наш роддом – сказала, что муж тут работает. Мы ничего не смогли сделать – не успели даже. Андрей с утра в горкоме, он еще ничего не знает – я не смогла дозвониться, у них там закрытое заседание, они даже к телефону его не зовут.

– М-да. Партийные дела, конечно. Но вы скажите, что с женой несчастье, ему передадут.

– Что вы, Евгений Семенович, он, бедный, тогда так испугается – до роддома не доедет. Все равно уже ничего не изменить.

– М-да. Ну, вы держите меня в курсе – что и как. И дозвонитесь, все-таки, до мужа.

Он снова погладил Ингу по голове, тяжело ступая, вышел из палаты и за дверью столкнулся с Викторией – Людмила, не сумев связаться с Воскобейниковым, позвонила ей на завод. Старичок вежливо посторонился, но Виктория, даже не заметив его, бросилась в палату к Инге, и лицо ее было покрыто багровыми пятнами.

– Что? Как это случилось?! Почему ты была так неосторожна?! Бедный Андрюша, бедный мой брат – он с ума сойдет, когда узнает!

Второй выкидыш произошел у Инги через год – тоже совершенно неожиданно. Она два дня билась в истерике, потом затихла и лежала, отвернувшись к стене, ни с кем не разговаривая и отказываясь от еды. Андрей Пантелеймонович, исчерпав все средства успокоить ее, сел рядом и, взяв жену за руку, заплакал.

– Не надо, Андрей, – сказала она ничего не выражающим голосом, – это я во всем виновата, даже ребенка не смогла родить тебе. Ты, наверное, жалеешь, что женился на мне.

– Что ты, родная, такое часто случается с молодыми женщинами. У тебя все анализы в норме, обследование не выявило никаких аномалий. Возможно, твой организм еще не созрел для вынашивания плода. Я знал женщину, у которой за три года было пять выкидышей. Потом она пять лет предохранялась от беременности и в конечном итоге нормально родила ребенка. Давай подождем года два-три и потом снова попробуем – после выкидыша лучше не беременеть сразу.

– Я думаю, – Инга вдруг приподнялась на локте, – что это, может быть из-за него… из-за Лазарева. Вдруг он что-то сделал тогда со мной – он был таким грубым. Я раньше почему-то всегда боялась, что из-за этого у меня не будет детей.

– Что ты, дорогая моя девочка, это же нелепо, с тобой все будет нормально. Но если что, так и это нестрашно – мы возьмем приемного ребенка.

– Я не хочу приемного, – она снова заплакала, – я никогда не полюблю чужого ребенка! Я, наверное, плохая, злая, но я никогда не любила чужих детей, а теперь их просто ненавижу! Я хочу только своего! Или я умру – зачем мне тогда жить?

– Радость моя, подумай обо мне, хотя бы! Неужели я не заслуживаю даже маленького местечка в твоей душе?

– Что ты, Андрюша! – Инга потянулась обнять мужа. – Я так тебя люблю! Хорошо, давай подождем несколько лет.

Через три года Инга родила недоношенного мальчика с врожденным пороком сердца и признаками гемолитической желтухи. Он прожил пару минут и умер. Молодой матери побоялись сообщить сразу – сказали только через день. Она отреагировала внешне совершенно спокойно – не плакала, не билась в истерике, как в прошлый раз. Равнодушно слушала утешительные слова мужа, который три дня и три ночи почти неотлучно находился при ней, и вполне разумно соглашалась со всеми его доводами. Ночью, когда все спали, Инга поднялась и тихо проскользнула мимо уснувшего на кожаном диванчике Воскобейникова. Она прошла в коридор, где тускло горел ночник, взяла со стола дежурной медсестры скальпель и, зайдя в туалет, полоснула себя по руке, вскрыв вену. К счастью, одна из больных, которой в это же время потребовалось подняться по малой нужде, вовремя обнаружила ее – на полу, в луже крови.

После того, как на руку были наложены швы, Ингу привезли в палату. Воскобейников, посидев немного возле спавшей после наркоза жены, вышел в коридор, взглянул на себя в стоявшее у стены большое зеркало и на миг оцепенел – его голова стала наполовину седой. Он вернулся в палату и долго сидел неподвижно, в отчаянии сжимая руками виски и не обращая внимания на суетившихся вокруг него Людмилу и Викторию.

– Братик, родной, пойди, отдохни хоть чуть-чуть, – умоляла Виктория с распухшими от слез глазами, – я посижу с Ингой. Я не могу, когда ты такой!

– Отстань, надоела ты мне! Иди домой, ради бога, я скажу, чтобы тебя не пускали в отделение, от тебя только все неприятности!

Вошел Евгений Семенович, тяжело прихрамывая из-за разыгравшегося радикулита. У него был бюллетень, но он приехал в роддом, когда узнал о случившемся.

– Примите мои соболезнования, коллега, глубоко вам сочувствую. Я сейчас ознакомился с результатами всех анализов и хотел бы с вами побеседовать, гм, наедине. Вы можете уделить мне минутку?

– Вика, посмотри – если Инга проснется, то позови меня, ничего ей сама не говори!

Андрей Пантелеймонович поднялся и, сгорбившись, пошел в кабинет главного врача. Тот усадил его в кресло, а сам, охая, опустился на стул и вытянул негнущуюся ногу.

– Не могу сидеть на мягком – нога проклятая! Что ж вы так-то, Андрей Пантелеймонович, – говорил он, глядя на распухшее от слез и бессонных ночей лицо коллеги, – надо держаться, надо, ничего не поделаешь! Вы же жене опора, так что держитесь, не раскисайте! Вы же у нас здесь человек выдающийся, так сказать, парторг! – последнее слово главврач против воли произнес с некоторой иронией, задевшей Воскобейникова.

– Спасибо за сочувствие, Евгений Семенович, спасибо! – с внезапно вспыхнувшим раздражением проговорил он и поднялся. – Вы приехали больной, чтобы выразить соболезнование, вы поддержали меня в трудную минуту, и я глубоко благодарен, а теперь, если разрешите, я опять вернусь к жене.

– Нет-нет, голубчик, простите, если я что-то не так сказал. Я пригласил вас не для соболезнований, у меня тут кое-что из лаборатории, анализы, – он надел очки и взял лежавший на столе листочек бумаги, – вот, посмотрите. Я специально попросил вас зайти поговорить об этом. Анализы показывают у вашего умершего ребенка, кроме порока сердца, еще и наличие эристобластоза. Учитывая предыдущие выкидыши у вашей жены, есть основание говорить о присутствии факторов, препятствующих нормальному вынашиванию плода. При этом резус-фактор у Инги положителен, антитела по группе АВО тоже не выявлены.

– Хорошо, я тоже это допускаю, но что дальше? Я консультировался в Институте Акушерства и Гинекологии, показывал им анализы, но они ничего точно не говорят – предполагают, прогнозируют, но толком ничего понять не могут.

– М-да. Я вас понимаю, голубчик, но я бы на вашем месте еще раз проконсультировался. Есть одна женщина-генетик, она занимается как раз проблемой невынашивания, связанного с эристобластозом. Я встречался с ней на конференции – очень толковая, между прочим, и предложила несколько довольно интересных и оригинальных методов профилактики и лечения врожденного эристобластоза. Если вы хотите, я свяжусь с ней и попрошу проконсультировать вашу супругу. Может быть, вы даже знакомы с ее работами – Сигалевич Ревекка Савельевна.

Произнеся последнюю фразу, Евгений Семенович спохватился, что опять задел коллегу – всем было хорошо известно, что Андрей Пантелеймонович никогда не читает медицинской литературы. Однако на этот раз Воскобейников даже не заметил бестактности главврача.

– Ревекка? – изумленно переспросил он. – Да, конечно же, она как раз занималась невынашиванием, я помню.

– Вы ее знаете? – обрадовался Баженов.

– Конечно, мы учились вместе. Спасибо, Евгений Семенович, у меня есть ее домашний телефон, я сам позвоню и попрошу о консультации – она мне не откажет. Спасибо за ваш совет.

Ревекка удивилась и обрадовалась, услышав в трубке голос своего старого друга. Разумеется, она обещала сделать все, что в ее силах, и на следующее же утро приехала в роддом взять анализы. Ее приезд неожиданно вдохнул надежду в Ингу, которая до этого была абсолютно безразлична ко всему происходящему.

– Доктор, правду говорят, что вы лечите такие случаи, как у меня? – спросила она, когда Сигалевич брала у нее кровь.

– Есть разные случаи, мне, прежде всего, нужно выяснить причину. Сейчас я еще возьму кровь у вашего мужа, проведу ряд генетических исследований у себя в лаборатории и только после этого смогу дать окончательный ответ.

– Но бывало, чтоб с кем-то было так, как со мной, а потом чтоб вы его вылечили?

– Я же еще не знаю, как обстоят дела с вами, – улыбнулась Ревекка, – но случаи, когда мы спасали детей с врожденным эристобластозом, бывали и довольно часто. Правда, женщины перед тем, как забеременеть, проходили длительный курс лечения, но потом все кончалось хорошо.

– Я хоть десять лет буду лечиться! Я так хочу ребенка, доктор, помогите мне, пожалуйста!

– Надо надеяться, – мягко проговорила Ревекка и на прощание поцеловала Ингу в лоб.

Спустя неделю Ингу выписали домой, и каждый день, едва муж возвращался с работы, она начинала его теребить:

– Андрей, не звонила еще Ревекка Савельевна? Она ведь сказала, что позвонит тебе на работу.

– Родная моя, еще рано – анализы сложные, требуются время, чтобы их провести. Может быть, придется еще раз взять у тебя кровь, так что скоро ответа не жди. Сиди спокойно, отдыхай, поправляйся и ешь, как следует. Если тебе придется начать курс лечения, ты должна быть в форме.

– Какая она хорошая, да, Андрюша? Какая милая, нежная. Странно, что, когда вы учились вместе, ты в нее не влюбился.

– Я предчувствовал, что встречу тебя, – отшутился он.

Ревекка позвонила Воскобейникову через три недели, и голос ее в трубке, как ему показалось, звучал немного напряженно.

– Андрей, удобно будет, если я часов в шесть зайду к тебе на работу?

Ноги его задрожали, и он почти упал на стул.

– Что? Что показали анализы?

– Я приеду, и мы обо всем поговорим.

В этот день Воскобейников сообщил Инге, что задержится, а потом позвонил сестре и попросил ее приехать к нему в больницу к шести часам. Когда Ревекка вошла в кабинет Андрея Пантелеймоновича, им овладела такая слабость, что он даже не поднялся ей навстречу – не слушались ноги.

– Ревекка, садись, садись, – засуетилась Виктория, – хочешь кофе? Ты ведь прямо с работы, я сейчас сварю.

– Нет, спасибо, я не стану вас томить. Сразу расскажу, как обстоят дела, и мы вместе подумаем, что можно сделать. Ты не медик, Виктория, поэтому многие термины тебе будут непонятны, но я буду говорить с расчетом на Андрея. Итак, существует не менее ста антигенов групп крови, и тридцать из них – причина эристобластоза у плода. Эристобластоз – она повернулась к Виктории – это тяжелое заболевание крови, приводящее к смерти ребенка. Так вот, мы имеем здесь один из редчайших случаев. Во-первых, у Андрея с Ингой несовместимость по системе Дуффи. Ты – она взглянула на Воскобейникова – относишься к шестидесяти шести процентам людей с этим фенотипом, а Инга имеет к нему естественные антитела. Во-вторых, она относится к числу тех двух процентов людей, которые иммунизированы к антигену С, а ты гетерозиготен по С, но не имеешь антигенов Д и Е – такое случается с восьмью десятыми процента всех пар, я выявила у Инги специфические антитела IgG. Титр их невысок, но в совокупности несовместимость по обеим системам дает практически нулевую вероятность рождения у вас, как у семейной пары, жизнеспособного ребенка, – ее голос был полон сочувствия. – Заболевание проявляется у плода уже внутриутробно, и параллельно с ним развивается острая сердечная недостаточность, которая и является причиной его гибели.

На какое-то время в кабинете воцарилось молчание. Андрей Пантелеймонович поднес руку к горлу, будто его что-то душило изнутри, и судорожно вздохнул.

– То есть… Ты хочешь сказать…

Ревекка мягко и сочувственно коснулась его руки.

– Я хочу сказать, что каждый из вас может иметь нормального здорового ребенка практически с любым другим партнером, но вместе вы… Вы несовместимы, у вас не может быть общего ребенка, – твердо закончила она.

Виктория, скользнув взглядом в сторону мертвенно бледного брата, подалась вперед, и в глазах ее читалась откровенная неприязнь.

– И что же ты тут предлагаешь? – резко спросила она.

Ревекка ответила спокойно и мягко:

– Тут много вариантов – усыновление, использование донорской спермы. В конце концов, многие семейные пары не имеют детей, если велика угроза наследственного заболевания.

– Хорошо, спасибо за совет, – Виктория говорила нарочито грубо, явно имея желание оскорбить, – но дальше, думаю, мы уж разберемся сами. Сколько мы тебе должны за твой труд?

Ревекка побледнела.

– Ты сошла с ума, Виктория, мне даже странно тебя слушать, она повернулась к молчавшему Воскобейникову: – Андрей, ты объяснишь все Инге или мне с ней поговорить? Мне кажется, она меня хорошо воспринимает…

Но он продолжал молчать, а Виктория не дала ей договорить.

– Спасибо, спасибо, Ревекка, – прервала она, – но во всем этом еще нужно разобраться, как следует. Мы поговорим с настоящими, – она подчеркнула слово «настоящими», – специалистами, посоветуемся и тогда все решим. Я, честно говоря, не очень доверяю твоим скоропалительным диагнозам, да еще когда анализы сделаны в кустарных условиях.

– Зря ты так, Виктория, – Сигалевич все еще старалась говорить спокойно, – наш институт оборудован по первому слову науки и техники. Ты думаешь, что я ошибаюсь? Я сама была бы этому рада, но…

– Не знаю, я наводила справки, и мне говорили, что ты делаешь много ошибок в работе, иногда даже фальсифицируешь результаты в своих интересах. Так что я думаю, ты ошибаешься или … хочешь ошибиться.

– Что?!

– Что? Но я же помню, какие у тебя были отношения с моим братом! Он тебя оставил, и ты до сих пор ждешь случая отомстить. Мстительность – одно из качеств вашего народа. Тьфу!

Виктория брезгливо поморщилась и отвернулась с таким видом, словно действительно собиралась плюнуть. Оскорбленная до глубины души, Ревекка, поднявшись, молча пошла к двери, но, вспомнив, что забыла сумочку, вновь вернулась к столу. На миг она задержалась и спросила Воскобейникова, который сидел, закрыв лицо руками:

– Андрей, ты мне ничего не хочешь сказать?

Он не ответил. Ревекка покачала головой, взяла сумочку и вышла. Когда за ней закрылась дверь, Андрей Пантелеймонович поднял голову и измученным голосом спросил:

– Хорошо, что дальше? Ну, наговорила ты сейчас чепухи, а что толку? Ревекка не ошиблась, ты прекрасно это понимаешь. Когда Инга узнает, она бросит меня!

Внезапно всхлипнув, он закрыл лицо руками, меж пальцев его потекли слезы, из груди вырвалось короткое рыдание. Перепуганная Виктория, забывшая, когда в последний раз видела брата плачущим, опустилась перед ним на колени.

– Взгляни на меня, Андрюша, братик! Родной мой, не нужно так отчаиваться, почему ты решил, что Инга тебя бросит? Господи, где твой платок? На, возьми мой.

Вяло оттолкнув ее руку с платком, брат посмотрел на нее взглядом полным невыразимой боли.

– Она так хочет ребенка – своего ребенка! Для чего ей проблемы со мной, если она всегда может найти себе другого мужа? Молодого – ведь она так прекрасна, а я намного ее старше. Бог мой, что же это, почему, Вика, сестра, почему? Когда-то я обещал продать душу дьяволу, если она станет моей, а теперь вот…

– Давай, подумаем вместе. Сигалевич что-то говорила про донорскую сперму…

Вновь отвергнув подаваемый ему сестрой платок, Андрей Пантелеймонович в отчаянии закричал:

– Я не вынесу, если моя жена будет носить чужое семя, пойми! Но и без Инги мне не жить. Я в капкане, сестра, в капкане! Для меня все кончено.

– Подожди, Андрюша, если так, то… зачем вообще Инге об этом знать?

Он безнадежно покачал головой.

– Она ждет ответа от Ревекки.

– Твоя еврейка теперь оскорблена в своих лучших чувствах и не станет с ней говорить, а мы… мы скажем, что Сигалевич прописала лечение, но пока нужно предохраняться от беременности. Пусть лечится – принимает витамины, физиотерапию там или еще что-то. Сам придумай, ты врач. Пройдет год, два, три – Инге, может, все это лечение надоест, она сама расхочет иметь детей.

– Вряд ли. И если вдруг она узнает про обман…

– Да откуда же? После сегодняшнего Сигалевич иметь дело с нашей семьей не захочет, вашего главврача Баженова она без твоего согласия ставить в известность не имеет права – ведь ее метод пока на уровне эксперимента и официально не используется. Видишь, когда я намекнула ей на фальсификацию, она сразу надулась и поджала хвост. Не волнуйся, Андрюша, братик, Инга ничего не узнает.

В последний раз судорожно вздохнув, Воскобейников немного успокоился и, подумав, решил, что сестра, наверное, права. Он взял платок, который Виктория продолжала ему совать, вытер лицо и поднялся.

– Хорошо, сделаем пока так, а дальше будет видно. Ладно, пошли домой, а то я уже, честно говоря, утомился от твоей болтовни.