Читать книгу Время тлеть и время цвести. Том первый - Галина Тер-Микаэлян - Страница 6

Вернувшись с Красной площади после похорон Брежнева, Инга Воскобейникова испытывала множество самых сложных чувств. Во-первых, гордость от того, что ее муж был удостоен чести присутствовать при столь важном для жизни страны событии. Во-вторых, удовлетворение – ее новое черное пальто, специально купленное два дня назад по такому случаю, изумительно ей шло, и несколько ответственных работников, в разное время оказавшись подле нее, шепотом восхитились ее несравненной красотой, отвлекшись от скорбных мыслей об усопшем. В-третьих, Инге было по-человечески жаль лежавшего в гробу пожилого, бровастого человека, и она даже всплакнула – горько и по-бабьи, чувствуя себя частью великой страны, – а по возвращении домой подробно описала пришедшей Виктории, как случайно упущенный рабочими гроб гулко стукнулся о землю. Та видела похороны по телевизору, но, все равно, внимала с жадным интересом, по десять раз выспрашивая подробности. Андрей Пантелеймонович, рассердившись на сестру, даже прикрикнул на нее:

– Можно подумать, что мы были в театре, а не на похоронах! Что ты одно и то же спрашиваешь?

– Ой, Андрюшенька, это же историческое событие! Мне хочется запомнить, чтобы потом рассказывать внукам.

– Да Илюшка у тебя еще не женился, а ты уже о внуках думаешь. Между прочим, Филев из министерства тоже был на Красной площади. Ты знаешь, что он без пяти минут министр? – тон Андрея Пантелеймоновича неожиданно стал серьезным: – У Ильи что-то серьезное с его дочкой? Я как-то видел его с этой девчушкой – такое впечатление, что она в него вцепилась, как паук в муху.

– Они в одной группе учатся, и Лиля от моего Илюшеньки без ума, ни на шаг не отходит! – взгляд Виктории преисполнился материнской гордостью за сына, сумевшего до такой степени вскружить голову дочери без пяти минут министра. – Представь себе, он ездил в Ленинград на ноябрьские праздники, а ее не предупредил – что тут было! Весь телефон нам оборвала: «Приехал? Не приехал? Звонил? Не звонил? Как ему позвонить в Ленинград? Когда приедет?» А я даже и не знала, у кого он в Ленинграде остановился, представляешь мое положение? Филев ведь курирует наш завод, – добавила она без всякого перехода, – Семену предстоит повышение – начальник отдела в этом году на пенсию выходит.

– Эта девочка тоже была на похоронах, – сказала Инга, – симпатичная и одевается хорошо. А Илье она что, не нравится?

– Нет, почему, – Виктория пожала плечами, – они встречаются, она у нас часто бывает. Воспитанная и очень, я бы сказала, энергичная. Мне кажется, они с Ильей составят неплохую пару. Андрей, – она повернулась к брату, – у нас Андропов теперь будет, это точно?

– Предположительно, – усмехнулся он, – а точно только господь бог может сказать.

– Люди говорят, Андропова нельзя, – простодушно заметила Инга, – потому что неприлично перед другими государствами, что он из КГБ.

– Не говори таких вещей, Инга, – рассердилась Виктория, – ты не думаешь, когда повторяешь чужие слова, а у Андрюши могут быть неприятности!

– Прекрати, Виктория, пусть Инга говорит, что захочет! – Андрей Пантелеймонович погладил жену по голове.

– Нет, Андрюша, неизвестно, что и как у нас теперь будет. Ты, кстати, как думаешь – Александр Иннокентьевич при Андропове не потеряет силу?

– Филев-то? – Воскобейников насмешливо приподнял бровь. – Да твой Александр Иннокентьевич Филев самого Андропова сметет, если тот ему поперек дороги станет! Не то сейчас время, и не тот это человек, которого можно так просто убрать. У него мощная поддержка в регионах и огромные связи. Не бойся, спокойно жени Илюшу на его дочке, и ждите внуков. Ладно, устал я, девочки, от сегодняшних исторических событий – пойду-ка в душ.

Он взял халат и закрылся в ванной, включив воду. Инга вдруг погрустнела, сидела печальная и какая-то потухшая. Виктория начала собираться домой – обычно эти сборы заключались в том, что она перерывала всю свою сумку в поисках ключей от квартиры и кошелька.

– Ладно, мне уже пора. Куда же ключи делись? Инга, ты почему такая вдруг грустная стала? Смотри, мой брат испугается – он не любит, когда ты грустишь.

Внезапно Инга решительно тряхнула головой:

– Вика, мне нужно с тобой поговорить, ты не очень торопишься? Мне при Андрее не хотелось.

– Конечно, говори, лапочка, – Виктория вновь расположилась в кресле, – в чем дело?

– Я ведь уже пять лет прохожу лечение, мне ведь сказали, что через после этого можно будет…

Виктория обмерла, почувствовав, что где-то внутри нее пробежали мурашки, но внешне ничем не выказала своего испуга.

– Ты о чем это? – спросила она с невинным видом, изобразив полное недоумение.

– Вика, ну, о ребенке же! У твоего Ильи – и то скоро дети будут, а мы… Ведь мне уже, наверное, можно, я уже сколько лечусь, каждую неделю на процедуры езжу.

– Это надо со специалистами говорить, Инга, так нельзя – с бухты-барахты. Андрей сейчас очень занят партийными делами, ты сама видишь, какое время.

– Ну и что там – время! Спираль вытащить – и все. У меня уже срок спираль менять, но я не хочу новую ставить – хочу родить ребенка.

– Да? А кто тебе ставил спираль? – Виктория говорила, чтобы потянуть время и поразмыслить о ситуации.

– В роддоме у Андрея. Он сейчас хоть и в партийном аппарате, но в роддоме у нас там все свои. Мне Люда Муромцева ставила.

– А, ну да, у нее руки хорошие. Нет, Инга, ты пока спираль не вынимай, надо еще проконсультироваться со специалистами, анализы всякие там сделать. Понимаешь, если еще мало времени прошло, и опять что-то не получится, то ведь опять придется ждать, срок выдерживать. Понимаешь? Согласна со мной?

– Да-а… ну… конечно. Наверное, ты и права.

Виктория перевела дыхание и, улыбнувшись, поднялась.

– Вот и хорошо, вот и договорились. Надо еще раз побеседовать с врачами, я недавно слышала об одном очень хорошем специалисте. Потом Андрей тебя к нему сводит, но пока ты его не беспокой – сейчас видишь, какое время. Ладно, пошла я, не буду ждать, пока Андрей из ванной выберется, поцелуй его за меня.

Чмокнув невестку в щеку и взглянув на часы, она заторопилась домой.

Телефон звонил и звонил, а у Надежды Семеновны Яховой не было сил двинуться с места. Наконец, сделав над собой усилие, она протянула руку к трубке и услышала голос Оли:

– Мам, я еще немного задержусь, ладно? Ты не волнуйся.

– Ты… ты, – Надежда сама удивилась, как хрипло, не повинуясь, звучал ее голос. Она приходила в себя постепенно, и одышка все еще мешала говорить, – ты знаешь который час?! Ты где?

– Ой! – испуганно ойкнула трубка – очевидно дочь взглянула на часы. – Мамочка, я, честное слово, не заметила! Я тут… с подругами…

– С подругами? С какими подругами? Я обзвонила всех твоих подруг, я обзвонила учителей, я звонила в милицию. Ты должна была быть дома в пять, а сейчас уже половина первого! Если хочешь меня убить, так зарежь сразу, зачем так мучить!

– Мам, ну не надо, я сейчас иду. Ну, чего ты, я же взрослая, – бормотал дрожащий голос Оли.

– Взрослая?! Тебе только четырнадцать! Домой, немедленно домой! – она бросила трубку.

Ольга расстроено посмотрела на замолчавший телефон и потянула к себе одежду.

– Мне надо идти, мама волнуется.

– Может быть, останешься еще немного? – Илья протянул руку и обнял ее за плечи. – Ты же позвонила, мама твоя знает, что ты жива и здорова. В конце концов, тебе уже восемнадцать, ты имеешь право на личную жизнь.

– Нет, нужно идти, – Ольга отвернулась, чтобы скрыть выступивший на лице румянец, и начала одеваться. Илья, вздохнув, последовал ее примеру.

– Я вызову такси, отвезу тебя, – сказал он, натягивая ботинки, – я ведь думал, что ты останешься до утра.

– Нет-нет, мне совсем близко, несколько остановок, я дойду пешком.

– Ладно, пошли.

Взявшись за руки, они шли по ночному Невскому к Московскому вокзалу. Падал первый ноябрьский снег и таял на земле, еще хранившей летнее тепло. Под ногами хлюпало полужидкое месиво, но воздух был чист и полон неповторимым запахом ленинградской осени.

– Я всегда был без ума от вашего города, – говорил Илья, обнимая плечи девушки и прижимая ее к себе. – Ты знаешь, наверное, только москвич может так безумно любить Ленинград. Он для нас воспоминание о чем-то несбыточном – том, чего мы, москвичи, навеки лишены. Здесь каждая пылинка, каждый камень – сказка. Я с шестнадцати лет вдруг сорвусь и приеду сюда на денек, чтобы просто побродить по улицам – ночь сюда, ночь обратно. Иногда даже к друзьям не захожу, хоть они обижаются.

– Что же ты тогда стоял на Литейном и спрашивал меня, как пройти к Гостиному Двору?

– Потому что, когда я тебя увидел, то забыл все на свете.

– Тогда поцелуй меня.

Губы Ольги тронула нежная улыбка, она остановилась и закинула назад голову. В свете фонаря ее лицо, окруженное падающими снежинками, казалось сказочно прекрасным. Илья остановился и поцеловал горячие губы, жар которых не мог остудить даже прохладный осенний воздух.

– Как жалко, что мы не смогли остаться вместе в эту ночь! Я целый месяц ждал нашей встречи, – в его голосе звучало искреннее сожаление.

– Я тоже ждала, – шепнула она ему в ухо, от ее горячего дыхания ему стало щекотно, и он рассмеялся:

– А помнишь, как я ловко выпросил у тебя номер твоего телефона?

– Ага, думаешь я тебе и вправду поверила? Заставил меня довести тебя до Гостиного Двора, каждые пять минут сворачивал куда-то не туда и кричал, что от рождения путаешь, где право, где лево. А потом еще: «Девушка, видите, как у меня плохо с чувством направления! У меня в этом городе ни одного знакомого, дайте, пожалуйста, ваш телефон на всякий случай – вдруг опять заблужусь! Вы меня хотя бы по телефону сориентируете!»

– Но ты же дала телефон. Накалякала какие-то иероглифы на грязной салфетке – я потом их под лупой разбирал.

– Да не верила я, что ты позвонишь, думала тебе просто времени девать некуда. Салфетка была такая грязная – я думала, ты ее сразу выкинешь.

– Ничего подобного! Знаешь, что я сделал? Расшифровал твои каракули, выучил номер наизусть, а потом эту салфетку съел!

Ольга испуганно всплеснула руками.

– Ой, Илюша, я же ею тушь вытирала с глаз! Ты не отравился?

– Наоборот, было очень вкусно! Я ел и думал о тебе – как ты будешь идти со мной рядом и показывать дорогу от Смольного до Пушкинской площади.

– Ага, чего захотел – пешком в такую даль тащиться. Посажу на троллейбус, и сам доедешь. У вас в Москве все такие зацикленные?

– Нет, это только я такой! Тихий, тихий, а потом, – он остановился и, повернув к себе Ольгу, вновь стал целовать. Она со вздохом высвободилась.

– Илюша, пойдем. Мама очень волнуется, у нее может от этого быть сердечный приступ. Ох, Илюша, мне так не хочется с тобой расставаться! – но она тут же сама остановилась и вновь подставила ему губы.

– А что у твоей мамы с сердцем? – спросил Илья, когда они, еще не до конца отдышавшись, двинулись дальше.

– Она уже очень давно болеет – после гибели брата, – Ольга погрустнела, – я ее и не помню здоровой, он погиб, когда я только родилась. У нас дома на стене его рисунки висят – он очень хорошо рисовал. Мамин портрет есть – она его у себя в комнате повесила. Она на нем такая молодая – будто летит куда-то.

Какое-то время они шли молча. Возле телефона-автомата Ольга остановилась и поискала в сумке две копейки.

– Подожди, я опять позвоню, скажу, что уже иду.

Пока она говорила с матерью, Илья стоял в стороне, машинально расковыривая носком ботинка обледенелый ком снега. Взглянув на расстроенное лицо вернувшейся девушки, он обнял ее за плечи.

– Ну, как, успокоила?

– Да, вроде голос у нее получше стал. Я раньше никогда так поздно не возвращалась.

– Никогда не задерживалась на вечеринке у подруги? – поразился Илья.

– Никогда. Я всегда звоню, потому что если задержусь, у нее может начаться приступ, – Ольга судорожно вздохнула. – Врачи говорят, сердечная недостаточность, какие-то спазмы. Все началось, когда погиб Мишка – тогда она чуть не умерла.

– Отчего он погиб, несчастный случай?

– В армии. Мы с мамой тогда жили в Сибири у бабушки – я там родилась. Они написали Мишке, что у него родилась сестренка, а в ответ им сообщили, что он погиб при исполнении. Мне было тогда только десять дней, мама еще не поправилась – она потеряла много крови, когда я родилась. Бабушка поехала на похороны и видела его – он был весь в кровоподтеках, глаз выбит. Один его товарищ по секрету шепнул ей, что Мишку до смерти забили старшие солдаты.

– Ужасно! Кого-нибудь наказали за это?

– Нет, кажется. Бабушка ходила, пыталась жаловаться, но никто не хотел ничего слушать. Она даже хотела написать в ЦК, но когда вернулась домой и обо всем рассказала, у мамы случился первый приступ. Конечно, уже не до того стало. Мама долго не вставала, она даже жить не хотела, говорила, что это все из-за нее.

– Но она-то тут при чем? Нет, нужно было, все-таки, разобраться с теми сволочами!

– Мама говорит, что Мишку не должны были брать в армию – он чем-то болел, – но она сама настояла. Думала, армия сделает из него настоящего мужчину.

– Какое страшное заблуждение! Понятно, что теперь ей тяжело.

– Она может часами сидеть неподвижно и ничего не говорить. Бабушка говорила, что ее в такие минуты не надо трогать.

– А бабушка твоя сейчас в Сибири?

– Нет, она приехала с нами в Ленинград. Мне тогда исполнился год, и маме нужно было выходить на работу. Когда мне было десять, бабушка умерла – от рака. Теперь мы совсем одни, и маме всегда мерещится, что со мной может случиться что-то ужасное.

– Одни? А твой отец?

– Он умер еще до моего рождения. Мы никогда о нем не говорим, хотя… один раз я убирала квартиру и видела свидетельство о его смерти. Когда я пыталась расспросить маму, она просто не стала разговаривать.

– О чем ты пыталась расспросить?

– Понимаешь… он умер за много лет, до моего рождения.

– А… ну… тогда, значит, твоим отцом он быть не мог. Что ж, так бывает, в этом нет ничего ужасного.

– Но он был мужем мамы и записан отцом в моих документах.

– Ну и что? Твоя мама так захотела, запись сделана с ее слов. Раньше детям ставили прочерк в графе «отец», но я читал, что, кажется, в шестьдесят пятом или шестьдесят шестом году, был принят новый закон. Ты не бери все это себе в голову – живи. У старших своя жизнь, у нас – своя.

– Я особо об этом не думаю, какая разница? Хорошо, конечно, что я родилась в шестьдесят восьмом, и у меня нет прочерка, но…

– Когда ты родилась?

– В шестьдесят восьмом… ой!

– Так, – зловеще сказал Илья, останавливаясь, – значит, ты наврала, что тебе восемнадцать? Сколько же тебе?

– Мне… мне на будущий год уже будет пятнадцать, Илюша, ты не сердись, я…

Илья отодвинул ее от себя и некоторое время разглядывал, качая головой.

– Паршивка! Ах, какая паршивка – провела меня ведь как! А рассуждает – совсем, как взрослая.

– Я же читаю – знаешь, сколько книг я перечитала! Ну и что, что четырнадцать – Джульетте тоже было только четырнадцать.

– Ага – Джульетте! Только я тебе не Ромео, мне совсем не хочется из-за тебя в тюрьму садиться.

– Почему это в тюрьму? – испугалась Ольга.

– Да потому, что я спал с тобой, ты, малявка! То-то я смотрю, что ты при твоем темпераменте еще была невинной! Вот влип, а? Ты хоть предохранялась, а?

– Чего?

– Понятно, еще одна проблема будет.

– Илюша, я никому не скажу, честное слово! – Ольга выглядела совершенно убитой. – Я как-то не подумала, я… Понимаешь, мне никто никогда так не нравился, как ты…

– Нашла себе мальчика! Бесстыжая девчонка, тебе мама не говорила, что нехорошо приставать на улицах к взрослым дядям?

– Я не приставала, – хмуро возразила она, – ты сам ко мне подошел. Но ты не виноват – я высокая, и многие думают, что я совсем взрослая. Ладно, я пошла. Ты не провожай дальше, а то еще кто-нибудь увидит, и будут у тебя неприятности!

– И еще какие неприятности! – хмыкнул Илья, твердо удержав ее за локоть и не дав ускорить шаг. – А ну не гони, я с тобой в ловитки играть не собираюсь – дойдем до твоего дома, тогда побежишь. Нимфетка чертова!

– Почему – нимфетка? Это что такое?

– Набокова надо было читать – «Лолиту». Еще говорит, что много читает.

Насупившись, девушка шла с ним рядом, хлюпая по грязи. Илья продолжал ругаться до самого ее дома и лишь возле подъезда немного смягчился.

– Ладно, не злись, я тоже хорош – не видел разве, что мордашка у тебя совсем детская.

– И совсем не детская! А я тебя больше видеть не хочу!

– Хорошо, – засмеялся Илья, – беги домой и скажи матери, чтобы выпорола тебя, как следует.

– Ладно, я передам ей твою просьбу.

Повернувшись к нему спиной, Ольга уныло поплелась вверх по лестнице.

– Оля! – окликнул ее Илья, и когда она повернулась к нему, сунул ей в руку вырванный из записной книжки лист. – Возьми, это мой московский телефон – если вдруг что-нибудь… ну, сама понимаешь… Тогда позвони, скажи, ладно? У меня есть знакомый врач – поможет в случае чего.

– А если тебя посадят в тюрьму за это? – в потухших было глазах девочки, что-то блеснуло.

– Что поделаешь – посадят, значит, буду сидеть, – усмехнулся он и легонько поцеловал ее в лоб. – Иди!

Ольга дотронулась рукой до его щеки, потом вдруг горячо обхватила за шею и прижалась всем телом.

– Илья, не сердись, я люблю тебя! Я по-настоящему тебя люблю!

Илья был тронут, и ему пришлось собрать все силы, чтобы не показать этого.

– Иди, детка, – сказал он, пытаясь придать голосу суровость. – Иди домой и не буди во мне зверя! Все! Дай поцелую – в щечку. Если что – звони, поняла?

Она кивнула и, обдав его счастливым взглядом голубых глаз, застучала каблучками вверх по лестнице.

Невысокий, плотный человек со стальными глазами рассматривал сидевшего перед ним Малеева.

– Вас зовут Виктор Малеев?

Виктор раздраженно пожал плечами.

– Мне передали ваше приглашение прийти, стало быть, вам мое имя известно. Только не сказали, кто меня приглашает – сказали, что для меня есть хорошая работа. Не пойму только, что за организация у вас такая – ни названия, ни вывески, – Виктор огляделся по сторонам, но на стенах не было никаких плакатов или портретов.

Человек утвердительно кивнул.

– Все правильно, а что до моего имени, то можете называть меня Феликсом Гордеевым. Я действительно пригласил вас сюда – поговорить относительно работы. Вы, кстати, вполне довольны жизнью? Зарплатой?

Вкрадчивые нотки его голоса вызвали у Виктора раздражение, и он ответил довольно резко:

– Это не ваше дело. Говорите, что вы хотели сказать, и если меня это заинтересует – продолжим, а если нет, то у меня времени нет.

– А вы решительны, – Гордеев удовлетворенно кивнул головой, – настойчивы, упорны, самолюбивы. Это подтверждает то, что мне о вас известно.

– И много вдруг вам стало про меня известно?

– Ну, почему же «вдруг»! Мне известно о вас давно и много – возможно, больше, чем кому-то еще. Больше, чем вашей матери или жене, например. Знать о людях – моя работа. Мне известно, что в Афганистане вы проявили себя смелым и инициативным бойцом. Вы единственный из отряда сумели отбиться и выжить, когда попали в засаду. Вернее, выжили двое – вы и ваш командир Гринько, но потом вы поспорили с ним и застрелили его, взвалив вину на «духов». Из-за чего вы поспорили Малеев?

Виктор насмешливо сверкнул глазами, но лицо его осталось непроницаемым.

– Вы же так хорошо все знаете, зачем меня спрашивать? – с иронией спросил он.

– Хороший ответ, – кивнул Гордеев, – мы предположили, что вы обвинили Гринько в том, что он по глупости и упрямству завел отряд в засаду, и из-за этого погиб ваш близкий друг Сергей Батищев.

– Что ж, Гринько был упрямым козлом и придурком, но вы ничего не докажете – это война.

– Ладно, а что вы скажете об афганской девушке, которую вы вместе с тем же Батищевым незадолго до того изнасиловали? Той, которую вы нашли в сожженной деревне?

– Это война, – Малеев пожал плечами, – у девчонки был нож, она пропорола мне плечо и чуть не выколола глаза, я был злой. Только не пугайте – если бы Андропов решил свернуть войну после смерти Брежнева, то он уже давно бы начал вывод войск, а при нынешней политике и нашей пропаганде никто не станет это дело вытаскивать.

– А вы умны, – одобрительно кивнул Гордеев, – умны и находчивы, и нервы у вас теперь стали крепче, чем после возвращения. Тогда ведь вы постоянно срывались, вас мучили кошмары, но вы сумели с ними справиться. Не запили, например, не стали бегать по врачам и приучаться к транквилизаторам или прочему зелью. Вы сильный человек, Малеев! Сильный и умный, такие люди – большая редкость. Поэтому мы и хотим предложить вам работу, в которой ваши качества будут в полной мере задействованы. Вознаграждение будет соответственным.

– Ясно. И что нужно будет делать?

– Я же сказал: использовать ваши природные качества. Буду говорить совершенно откровенно. Вы умны, ловки, стреляете как снайпер, виртуозно водите автомобиль. У вас остались связи, ваши друзья уважают вас и верят вам – вы можете организовать и возглавить группу.

– Нет, – Малеев поднялся, – я больше никуда не поеду, хватит! У меня семья, скоро родится второй ребенок, я не могу их оставить.

– Погодите, – Гордеев перегнулся через стол и ловко удержал Виктора за рукав, – сядьте, вы не поняли меня – я предлагаю вам использовать ваши природные возможности, но использовать их на месте, в Москве!

– Служить в милиции? Нет, меня от ментов ваших всегда воротило, честно говоря.

– В какой-то мере это и неплохо – к черту ментов! Нет, я предлагаю вам служить Родине совсем на другом фронте. Вы никогда не задумывались, что у страны есть враги здесь, внутри?

– Я понял, – Виктор снова встал, – нет, я не хочу. Я уже проливал свою кровь за страну Советов – там, куда такие, как вы и нос не сунут. Поищите других мальчиков для этих ваших игр.

– Что ж, Малеев, я говорил, что вы очень умны, – Феликс Гордеев больше не делал попытки удержать собеседника, но что-то в его голосе заставило Виктора остановиться на полпути к двери, – вы очень умны, Малеев! Так умны, что, вернувшись домой и найдя свою жену Анну законченной алкоголичкой, мешавшей жить вам и сыну, убили ее, инсценировав наезд. Никто даже не заподозрил вас, для всех соседей вы мирно спали дома. Только ваша мать, а? Может быть, она что-то заподозрила, и из-за этого у нее случился инфаркт, а? Хотя это ваше семейное дело, мы не станем вмешиваться, и мать никогда не выдаст своего сына. Следствие закончено. Вы сумели обмануть всех. Всех, но не нас!

– Я не стану с вами разговаривать, – Виктор круто повернулся на каблуках, – если вы можете что-то доказать – докажите! Докажите!

– При желании можно доказать абсолютно все, – медленно произнес Феликс, – но зачем? Кому будет польза оттого, что умный и смелый человек будет находиться в тюрьме, его мать зачахнет от горя, а молодая жена… что ж, жена – не мать, она молода и однажды кто-то другой утешит и приласкает ее.

– Хватит! – Малеев изо всех сил стукнул кулаком по столу. – Делайте, что хотите, но никто и никогда не сможет меня шантажировать! Делайте, доказывайте, а мы посмотрим, кто кого! Давайте! – он изо всех сил стукнул ногой по столу, который с грохотом перевернулся. Малеев угрожающе сделал шаг к Феликсу. Тот попятился, и в руке его оказался револьвер, направленный в грудь Виктору.

– Стой, не подходи!

Малеев был слишком зол, чтобы думать об опасности. Он остановился на мгновение и неожиданно пронзительно свистнул. Резкий звук на мгновение озадачил Феликса, но этого Виктору было достаточно для того, чтобы неуловимым движением выбить оружие из руки противника. Схватить его он, однако, не успел, потому что в спину ему уперлось дуло пистолета вбежавшего в комнату охранника.

– Отставить! – Гордеев спокойно поставил стол на место, потом поднял револьвер, положил его в карман и сел на прежнее место. – Садитесь, Малеев, продолжим наш разговор. Да садитесь же!

Виктор, тяжело дыша, опустился на стул, услужливо подставленный ему охранником. Глаза его еще горели ненавистью, мышцы были напряжены.

– Я тебе душу мотал, иди ты… – он выругался. – Попался бы ты мне в Афгане!

– Понятно, понятно, – кивнул головой Феликс, – вы лишний раз подтверждаете мое мнение о вас. У вас молниеносная реакция, великолепная подготовка, боевой опыт. Вы тот человек, который нам нужен. Я теперь понимаю, что вы не боитесь ничего – ни тюрьмы, ни угроз. Вы слишком сильны. Другое дело, ваш маленький сын – он еще так раним! Представляете, каково ему будет однажды узнать, что его папа убил его маму!

– Молчи, ты, падла!

– Я-то замолчу, но ведь я всего лишь представляю тех, кто решил вас, во что бы то ни стало, использовать. Не я, так другой. Вы должны подумать о своем сыне Алеше. Предположим даже, что суд не докажет вашей вины, но ведь людскую молву не остановишь – до мальчика все это когда-нибудь дойдет. Поставьте себя на миг на его место!

Малеев опустил голову и закрыл руками лицо. Он долго сидел молча, но Феликс его не торопил. Он спокойно встал и подошел к окну, выглянув на улицу, потом закурил сигарету и, выдохнув густую струю дыма, мечтательно заметил:

– Скоро Новый Год. Как восхитительно для детей это время! Подарки, елки! После, слякоти, наконец-то, выпал снег, морозец. Гулять, гулять и гулять! И как чудесно поиграть в снежки, погулять с папой, который все знает, все понимает, который самый умный и хороший, самый…

– Хватит! – крикнул Виктор, поднимая голову. – Ладно, ваша взяла.

– Вот и хорошо, я знал, что мы поймем друг друга. Для начала подпишите эту бумагу. Это обязательство работать на нас. На Родину, так сказать.

Подписав не читая, Малеев отшвырнул ручку и лист бумаги.

– Что теперь?

– Теперь будете работать.

– Что я должен делать?

– То, что вы делали в Афганистане, то, что вы сделали с вашей женой в Москве. Вот координаты «объекта», – он положил перед Малеевым фотографию и лист бумаги с подробно изложенной информацией об «объекте». – Изучите все прямо сейчас. Запомните: смерть должна выглядеть, как несчастный случай. Продумайте операцию до мелочей, связь будете держать со мной. У вас неделя на подготовку. Когда ознакомитесь и все подробно изучите, оставьте документы на столе и можете идти. Сейчас я ухожу – встретимся через неделю, и вы изложите мне свой план. Всем необходимым вас обеспечат.

Он поднялся и, оставив Малеева в одиночестве изучать бумаги, вышел, тихо притворив за собой дверь.