Читать книгу Время тлеть и время цвести. Том первый - Галина Тер-Микаэлян - Страница 5

Жителям первого подъезда одного из пятиэтажных домов на улице Первомайской было нескучно. Они с интересом прислушивались к оглушительным крикам, несущимся с лестничной клетки, и любопытная пенсионерка Евдокия Николаевна уже в десятый раз подходила к своему почтовому ящику – для того, якобы, чтобы взять газету. В действительности же она боковым зрением наблюдала за тем, что творилось у квартиры номер пять, и, вернувшись к сидевшим на лавочке приятельницам, заговорщически сообщала:

– Все стучит – как только дверь еще не выломала!

– Нынче Витька пораньше с работы вернется, – сказала другая соседка, взглянув на часы, – сегодня Лешке день рождения справляют, Нина с утра печет. Витька-то ее быстро выпроводит.

Крики на какое-то время стихли, а потом внезапный пронзительный вопль огласил весь дом. Евдокия Николаевна вскочила – достаточно резво, если учесть мучивший ее в последнее время радикулит, – и поплелась в подъезд уточнить ситуацию, приговаривая:

– Господи спаси, что ж это она еще удумала?

Молодая женщина с распухшим лицом отчаянно билась головой о дверь квартиры.

– Отдайте! Отдайте Лешку, изверги, убийцы! Мой ребенок, права у меня!

– Что ж ты так бьешься-то, Анна, голову ведь себе прошибешь, – укоризненно заметила ей Евдокия Николаевна. – Домой бы уже шла, сейчас Виктор вернется, милицию вызовут – пьяная же ты совсем!

Анна повернула к ней мокрое разъяренное лицо с опухшими глазами.

– Не ваше собачье дело! – она вновь повернулась к двери и заколотила в нее руками и головой. – Лешенька! Леша, сыночек мой!

– Сына бы хоть постыдилась, – продолжала увещевать ее соседка, – он уже сейчас от тебя шарахается, а когда все понимать начнет? Ему ж за тебя в глаза людям смотреть совестно будет! Это что, ты ему такой подарок на день рождения приготовила, что пьяная явилась?

Анна села на каменный пол, горько завыла, обхватив голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону. Евдокия Николаевна, махнув рукой, вернулась к своим товаркам. Недавно переехавшая в их дом из Новых Черемушек интеллигентного вида пенсионерка Ида Львовна решилась спросить:

– Это почему ж она так у вас тут хулиганит? Мне говорили, что дом тихий, место спокойное.

Евдокия Николаевна пожала плечами.

– Прежде-то дом у нас спокойный был, это покоя не стало, когда Анька запила, и у Малеевых скандалы пошли.

– Ужас какой! – брезгливо поджав губы, Ида Львовна помахала сложенной газетой, отгоняя назойливую муху. – Не понимаю, как молодая женщина могла до такой степени опуститься! Хотя, честно скажу: этот Малеев, ее муж, очень неприятный человек. Даже «здравствуйте» никогда не скажет – взглянет, как на пустое место, и кивнет в пространство. Они ведь прямо надо мной живут, и я ему недавно, как мимо проходил, замечание сделала – молодой человек, говорю, вы, когда курите, ко мне в квартиру весь дым тянет, а я астматик. Не могли бы вы, говорю, выходить курить на балкон или на лестницу? Он ни слова не ответил, но так посмотрел, что мне аж страшно стало. И пошел себе дальше.

– Это он теперь такой стал, а прежде вежливый был, улыбчивый. И не курил – ни-ни! Он же спортсмен, его мать чуть ли не с трех лет в спортивный клуб повела, все за здоровье боялась – у них отец-то от туберкулеза умер. Сперва на плавание, потом на гимнастику какую-то, а как подрос, так стал сам уже на борьбу бегать. Постоянно, помню, на соревнования ездил – даже в Болгарию. Ему еще в школе мастера спорта дали.

– Небось, драки у вас тут во дворе постоянно бывали?

– Не без этого, – согласилась Евдокия Николаевна, – но только Витька никогда не дрался, хотя ребята его боялись. С Анькой-то они со школы дружили, идут, бывало, он ей сумку тащит – смеются, разговаривают. Анька-то прежде видная из себя была девчонка, красивая, но парни к ней и близко не подходили – знали, что с Витькой гуляет. Как ему по весне в армию подошло, Нина, мать его, проводы устроила, и Витька прямо за столом Аньку за плечи обнял и объявил: через два года вернусь, и сразу поженимся. И гоголем таким на всех глянул – специально, сказал, чтобы к ней никто из парней без него подойти не посмел. И не подходили – она с одними подружками в кино ходила. Только два года у них не получилось – четыре месяца только прошло, а Анька к его матери прибежала: беременная я, мол. Пришлось ему из армии в отпуск отпрашиваться, чтобы им брак зарегистрировать.

– Ну, это еще хорошо, что он так порядочно себя повел – другой бы мог вообще не признать ребенка, – Ида Львовна многозначительно посмотрела на Евдокию Николаевну, но та замахала руками:

– Что вы, он сам хотел ребенка! Она даже ему, вроде бы, сначала отписала, что хочет аборт сделать, так он ей ответил: не вздумай! Иди, мол, к моей матери, все ей скажи, и жди меня.

– Да, я смотрю, он ребенка очень любит – гуляет с ним почти каждый вечер, с утра в детский садик ведет, и лицо у него – вы заметили? – совсем другое, когда он на мальчика смотрит. Я тут новый человек, мне как-то все сразу в глаза бросается.

– Сейчас он еще не такой, а когда в первый раз из армии его отпускали сына посмотреть, так светился весь. В колясочке по двору катал, разговаривал с ним, как со взрослым. Меня встретил, говорит: «Сын у меня какой, Евдокия Николаевна, посмотрите!» Теперь-то, конечно, он мрачный ходит, а с чего человеку радоваться, если жена пьет? Развелись, скандалы постоянно. Свекровь из детского садика Лешку приведет, и дома с ним запирается, на улицу не выходит, пока Витька с работы не вернется, – Аньку боится. Та ведь почти каждый день так – напьется и начинает в дверь ломиться, орет, чтобы ее к Лешке пустили.

– Ей, вроде, как матери, должны были ребенка после развода отдать, – нерешительно заметила Ида Львовна, – она бы тогда, может, и не пила бы так.

– Да куда же ей, пьянчужке, ребенка! – Евдокия Николаевна даже руками всплеснула от возмущения. – Даже суд присудил Лешку отдать отцу, я сама свидетельницей приходила. Анька-то ведь не теперь пить начала, а еще когда Витьку в Афганистан отправили.

– Так он в Афганистане воевал, – начала было Ида Львовна, но осеклась, потому что к дому подходил Виктор Малеев с двумя большими коробками в руках. Он прошел мимо, безразлично кивнув соседкам, вошел в подъезд, но через минуту вновь появился, таща за шиворот бывшую жену.

– Еще раз появишься здесь, сука, убью!

Он говорил сквозь зубы, даже не повышая голоса, но у Иды Львовны почему-то возникло ощущение, что ее продирает мороз по коже. Анна шлепнулась мягким местом на асфальт, а Малеев повернулся и, не глядя ни на кого, пошел домой. Сразу успокоившись и что-то бормоча себе под нос, пьяная женщина с трудом поднялась на ноги и, неуверенно покачиваясь, поплелась прочь.

…Когда началась война в Афганистане, срок армейской службы Виктора Малеева подходил к концу. Перед отъездом в Кабул он приехал повидать родных и в последнюю ночь, проведенную под крышей родного дома, в нарушение всех инструкций сообщил молодой жене, куда едет. В тот момент ему хотелось придать их объятиям больше страстности, хотелось увидеть в глазах Анны восхищение и услышать извечное женское «я буду тебя ждать, возвращайся», однако реакция ее оказалась совершенно иной.

– Почему, – кричала она, раздирая себе ногтями шею, – почему тебя?! У тебя сын маленький, раз трех лет нет не имеют права посылать, у тебя служба через три месяца заканчивается.

– Да перестань ты, заткнись немедленно! Всегда мужики воевали, такое наше мужицкое дело! У меня дед воевал, дядька с войны не вернулся, так что с того – бабке с теткой себе грудки драть было что ли? Не ори! – он зажал Анне рот и держал, пока она не обмякла, и вопли ее не перешли в горестный тихий плач:

– Не могу я, Витенька, родной мой, я слабая. Я в военкомат завтра пойду, что у тебя ребенок маленький, а мне мать справку достанет, что я …

– Замолчи, дура! – Виктор стукнул кулаком по тумбочке, и та с грохотом свалилась на пол, увлекая вазу с цветами. – Замолчи, я сам попросился туда ехать! Я прошел спецподготовку, хочу мужиком себя почувствовать! – немного смягчившись, он добавил: – Через год вернусь – квартиру дать обещали, не до ста же лет нам с матерью в двушке куковать. А убьют, так тебе пенсия будет.

Молодая женщина коротко охнула и откинулась назад с широко открытыми глазами и искаженным ртом. Она ловила губами воздух и пыталась что-то произнести, но не могла. Виктор, не обращая больше внимания на вздохи и охи жены, навалился на нее, но она казалась совершенно потухшей, обмякшей и безвольной, так что последняя близость их в ту ночь не доставила ему абсолютно никакого удовольствия.

После отъезда Виктор долго не писал. Его мать Нина Ивановна держалась из последних сил, вокруг глаз ее легли черные круги, но она никогда не делилась с невесткой своей тревогой о сыне – Анна была из тех людей, кого тревога и одиночество полностью выбивают из колеи, любое неосторожное слово могло вызвать у нее истерику. Однажды подруги, желая развлечь ее, затащили на вечеринку и заставили выпить водки.

– Давай, давай, за Виктора твоего выпьем – чтоб удача ему сопутствовала, чтоб вернулся!

– Девочки, я водку вообще не люблю, если вино только.

– Ох, Анька, да полезней водки для здоровья ничего нет! Пей, Анька! За мужа!

Кто-то включил магнитофон, комнату наполнили звуки тяжелого рока. Анна откинула голову и, раскрасневшись, двигала плечами в такт музыке.

– Хочу танцевать!

Хмель, ударив в голову, загнал тревогу куда-то внутрь. Раскрасневшись и повеселев, она плавно двигалась под музыку.

– Видишь, Анька, – говорили подруги, – надо тебе иногда на люди выбираться – совсем другая стала.

На следующее утро, едва проснувшись, Анна еще сильнее ощутила мучительную тоску. Два дня она металась, и плакала, кричала, что у нее боли в сердце. Вызванный свекровью врач дал ей больничный и прописал капли, которые не принесли никакого облегчения, а Нина Ивановна, жалея сноху, говорила знакомым:

– По Витьке она, страсть как, убивается. На что уж мне, матери, тяжело, а на нее смотреть – сил нет! В кино, говорю ей, сходи, с подругами погуляй, с ребенком в зоопарк съезди, что ли – нет, не хочет. Ох, горе наше горькое!

Спустя неделю позвонила подруга Анны и позвала к себе на день рождения. Нина Ивановна радостно засуетилась:

– Сходи, Анютка, я сама Алешу из садика приведу и посижу с ним. Развлекись, дочка.

День рождения оказался семейным, и за столом вместе с друзьями именинницы сидели ее родители и тетка, которая осторожно спросила Анну:

– А тебе не хватит, девочка? Ты уже всю бутылку выпила.

– Да ну тебя, тетя Маша, пусть пьет! – прикрикнула на нее племянница. – У нее муж в Афган ушел воевать по собственному желанию, ей можно и повеселиться чуток.

Поздно вечером Анну привезли на такси две подружки – она выпила столько, что не смогла сама добраться до дома. В ту ночь ей спалось без кошмаров, но на следующий день не стало мочи – отпросилась с работы, вновь сказавшись больной, и побежала в магазин за бутылкой.

Нина Ивановна не сразу поняла, что сноха превращается в алкоголичку. Когда Виктор вернулся домой – нервный, с застывшей в глазах настороженностью, – мать не решилась рассказать ему о пагубном пристрастии Анны. Она надеялась, что приезд мужа излечит молодую женщину, да та и сама наивно полагала, что ее тоска и смятение вызваны были тревогой, а теперь с водкой покончено раз и навсегда.

Счастливая жизнь продолжалась ровно неделю, а потом между молодыми пошли трения. Виктор и прежде был вспыльчив, а теперь выходил из себя по любому поводу. Ему казалось, что жена невнимательна к сыну, глупа и неопрятна, любое ее возражение вызывало у него приступ бешеной ярости. Он никогда не кричал, но бешеные глаза на ледяном лице с дергающимися желваками приводили ее в ужас, а полные горечи презрительные бранные слова унижали и били хуже кнута. После очередного раздора Анна не выдержала – запила опять. Впервые увидев ее пьяной, Виктор был ошеломлен. Стиснув плечи жены, он несколько секунд всматривался в красное лицо с веселыми хмельными глазами, потом с отвращением оттолкнул ее и, стиснув зубы, процедил:

– Еще раз увижу – убью. Ложись спать.

Анна крепилась два дня, а потом снова напилась. Тогда Виктор, не говоря ни слова, собрал ее вещи и, взяв за плечи, выставил на лестницу.

– Можешь не возвращаться. В моем доме пьяной не появляйся, а подойдешь к сыну в таком виде – будет плохо.

Он с шумом захлопнул дверь, а Анна, посидев какое-то время на ступеньке, поплелась к матери, волоча за собой плохо закрытую сумку, из которой вылезло наружу нижнее белье. Сидевшие у подъезда соседки качали головами и вздыхали, глядя вслед неровно бредущей, спотыкавшейся на каждом шагу молодой женщине.

Через полгода Виктор подал на развод и потребовал, чтобы сына оставили с ним. Он явился в суд в военной форме десантника – холодный и непреклонный в своем решении. Соседям разослали повестки, но большинство из них под разными предлогами от явки в уклонились – пришла только Евдокия Николаевна. На вопросы судьи отвечала уверенно и охотно, сразу заявила:

– Пьет она, пьет беспробудно, дня без бутылки прожить не может. Утром пьет, с работы отпрашивается – пьет, вечером тоже пьет.

– Почему вы считаете, что Малеева пьет? Вы видели, как она пьет?

– Да я что, слепая? Ведь ее, пьяную, за версту видно, что она выпила!

– Она что, хулиганит, нарушает общественное спокойствие?

– Хулиганить не хулиганит, а пьяную – что ж ее не видно? Лицо заплывшее, спотыкается, несет от нее на версту. Ребенка везла как-то пьяная – коляску перевернула.

Анна пришла в суд трезвая, как стеклышко, и сидела, скромно положив руки на колени – чистенькая, гладко причесанная. В ответ на показания соседки ответила наивно и правильно, как научил адвокат:

– Евдокия Николаевна с Ниной Ивановной, моей свекровью, дружит. У Вити другая, наверное, есть, вот они и хотят сына отнять.

Судья заколебалась и решила перенести слушание дела, чтобы все-таки вызвать и опросить других соседей. Перед вторым заседанием Анна не удержалась – выпила – и в суд явилась сильно навеселе, с блестящими глазами и раскрасневшимся лицом. Она почти не вслушивалась в обращенные к ней вопросы, молола чепуху, спорила и перебивала судью, а потом уже из зала вставляла громкие реплики, не обращая внимания на испуганно дергавшую ее за рукав мать. Это перевесило чашу весов Фемиды не в ее пользу. Недовольная и возмущенная, судья быстро завершила слушание и вынесла приговор: по решению суда Алешу оставили отцу.

Мать Анны, очень расстроенная, по совету адвоката уговаривала дочь подать на апелляцию, но той все вокруг вдруг стало совершенно безразлично.

– Витька с матерью весь суд купили, Евдокии, стерве, заплатили, – рассказывала она всем на каждом шагу, – думают, что я правду не найду! Я до ЦК дойду!

Она пила для подкрепления сил, багровела, всхлипывала и шла искать нового слушателя. В конце концов, все сроки подачи апелляции были пропущены, и ко всему прочему Анну уволили с работы.

Мать не давала ей денег и умоляла пройти лечение, но дочь приходила в бешенство.

– Это пусть алкоголики лечатся, я не алкоголик! Я с горя пью, у меня сына отняли!

Она убегала из дома, бродила по улицам, рассказывая сердобольным прохожим о своей горькой жизни, и выпрашивала у них мелочь. Иногда за собранные на помойке бутылки ей удавалось выручить достаточно денег, чтобы купить спиртного, а чаще ее зазывали куда-нибудь в закуток подвыпившие мужики, знавшие, что за стакан водки с ней можно сделать что угодно. Секс был ей глубоко безразличен, но все уже знали: нужно дать Анне сделать пару глотков, а потом отобрать бутылку и поставить у нее на виду, обещая вернуть, «если хорошо приласкает», тогда она изобразит любую страсть. Несколько раз ее избивали, дважды у нее были выкидыши, но, выйдя из больницы, она принималась за старое.

Нина Ивановна, узнав случайно от вездесущей дворничихи о поведении бывшей снохи, плача сказала сыну:

– Витенька, что ж она делает-то? Ты бы сходил, образумить попробовал – мать ведь она Алешеньке нашему! Неужели под забором ей так вот и пропасть?

Виктор потемнел лицом, но ничего не ответил – только взгляд стал еще тяжелее и желваки заходили под кожей.

Когда Анной овладевала звериная тоска по сыну, которую не могла заглушить даже водка, она брела к Малеевым и устраивала скандалы, будоражившие весь дом. Вначале свекровь грозила вызвать милицию, потом махнула на все рукой и, приведя внука из детского сада, запиралась в квартире, стараясь не обращать внимания на вопли, несущиеся из подъезда.

– Бабушка, почему тетя так кличит? – недоуменно спрашивал Алеша, успевший к тому времени забыть мать.

– У тети болит животик, ничего. Папа придет, и она уйдет.

– К доктолу пойдет? – уточнял мальчик.

– К доктору, к доктору. Ох, папа бы скорей с работы вернулся!

Виктора Анна боялась, когда он появлялся и выдворял ее из подъезда, покорно уходила прочь и плелась в сторону кинотеатра «Первомайский», куда к началу очередного сеанса спешили влюбленные парочки. Она была по-женски хитра и понимала, что парни, боясь выглядеть мелочными в глазах своих подруг, скорее всего не откажутся подкинуть клянчившей пьянчужке немного монет.

– Молодой человек, не пожалейте подать бедной больной женщине десять копеек на кусок хлеба!

Если удача улыбалась ей, часа через два она приобретала заветную бутылочку и торопливо семенила в сторону леса, стараясь держаться подальше от людей, чтобы никто из таких же бедолаг-алкашей не позарился на драгоценную добычу….

В день рождения Алеши, когда Виктор при соседках выставил ее из подъезда, Анна последовала по своему обычному маршруту. Сидевшие на лавочке пенсионерки еще какое-то время обсуждали Малеевых, потом заговорили о другом, а вскоре начали одна за другой расходиться по своим квартирам – смеркалось уже достаточно рано, хотя над Москвой еще витало бабье лето. Когда стало совсем темно, лавочка опустела, и вскоре возле подъезда не видно было ни души. Постепенно гасли огни в окнах дома, и затихали голоса.

Спустя час после того, как смолкла мелодия передачи «Спокойной ночи, малыши», дверь квартиры Малеевых тихо отворилась, и из нее выскользнул человек темной куртке с низко надвинутым на лицо капюшоном. Маленький Алеша в это время уже крепко спал в кроватке, прижимая к груди подаренную нынче отцом коробку с заводной машиной. Он всегда засыпал сразу после вечерней сказки, а сегодня еще и приустал, потому что усердно помогал бабушке печь именинный пирог и лепить пирожки. Нина Ивановна тоже прикорнула на своем диванчике. Она приподняла голову, услышав слабый стук, но решила, что это Виктор вышел на лестницу – после воркотни Иды Львовны он перестал курить в квартире. Тихо спустившись по лестнице, человек вышел из подъезда и, стараясь не попадать в свет уличных фонарей, двинулся дворами в сторону кинотеатра «Первомайский». Увидев одиноко бредущую ему навстречу женскую фигуру, он замер, прижавшись к стене дома, потом удовлетворенно кивнул и шагнул в сторону.

Анна вышла на 15-ую Парковую, опасливо поглядывая по сторонам и прижимая к груди ненаглядную «косушку». Ей хотелось поскорее почувствовать у губ долгожданную округлость бутылочного горлышка, ощутить льющуюся из него живительную влагу. Она подождала, пока вдали скроется случайный прохожий, откупорила бутылку и, сделав изрядный глоток, опасливо оглянулась – нет ли поблизости приятелей, что всегда готовы отобрать с таким трудом добытую водку, – и шагнула на мостовую. Звук приближавшейся машины не встревожил ее, хотя заставил замедлить шаг и оглянуться. Мчавшийся на огромной скорости автомобиль буквально подбросил в воздух топтавшуюся посреди улицы женщину. Доехав до конца улицы, он притормозил, развернулся, проехал по распластавшемуся на дороге телу, расплющив голову и грудную клетку, а затем бесследно скрылся в темноте. Через час ребята, возвращавшиеся из кино, обнаружили то, что осталось от Анны. Они вызвали милицию и «Скорую помощь», но прибывший врач только развел руками и распорядился отправить тело в морг.

Рано утром Нина Ивановна вновь проснулась от звука тихо стукнувшей двери и прислушалась к шагам сына в прихожей. Она взглянула на часы и покачала головой:

«Светло уже совсем, а он все курит, бедный! Или он вообще сегодня спать не ложился? Пора вставать, завтрак готовить»

Хоронили Анну в закрытом гробу, потому что лицо ее было изувечено до неузнаваемости. Нина Ивановна на похоронах была и взяла на себя все хлопоты, связанные с поминками. Виктор дал денег, но сам идти не захотел и Алешу вести не разрешил. Заплаканная и расстроенная мать вернулась вечером, когда он уже уложил сына спать.

– Помянули Анну, пусть земля ей будет пухом. А ты, Витенька, нехорошо, что не пошел – хоть бы гроб помог нести. Какая ни есть, а была она тебе женою, из армии верно ждала, сына родила, а что плохого делала – так все смертью списалось. И неплохая она была, душевная, все водка проклятая виновата. Но ведь бывают же такие нелюди – сбил человека и скрылся, будь он проклят! Неужели не найдут, как ты думаешь? – она взглянула на сына и вдруг испугалась изменившемуся выражению его лица, – Витя! Витенька, ты что?

В груди у Нины Ивановны внезапно родилась боль, не дающая сделать вдох, она детски жалобно взглянула на сына и, застонав, тяжело осела на пол.

Спустя месяц в деревне Бутово обнаружили брошенную «Волгу», хозяин которой давно заявил об угоне. Экспертиза показала, что именно эта машина сбила Малееву. Следователь предполагал, что угонщик, совершив случайный наезд, потерял голову и со страху умчался подальше, а потом, бросив автомобиль, скрылся. Найти его так и не смогли.

После болезни Нине Ивановне нельзя было делать тяжелую работу по дому. Она попыталась как-то раз помыть окна, но после этого опять на неделю слегла. Соседка Евдокия Николаевна, придя ее навестить, укоризненно говорила:

– Ты бы, Ивановна, о внуке подумала, чем себя надрывать! Посмотри, эта инвалидка безногая из третьей квартиры, Чистякова, приглашает девочек с фирмы «Заря» – они ей и дом убирают, и в магазин сходят – что же поделаешь! И не так дорого, она говорит, а тебе вообще грех – Витька у тебя хорошо зарабатывает. Пригласи, посмотришь, как.

– Не хочется в дом чужого человека впускать, Николавна, я уж сама потихоньку.

– Брось, чего уж там – ну, постоишь рядом, пока она убирать будет, можно подумать у тебя тут горы золотые!

В конце концов, Нина Ивановна сдалась и пригласила девушку с фирмы. Молодая красивая блондинка Тамара оказалась шустрой и словоохотливой. Она сноровисто и быстро вымыла окна, почистила плиту в кухне и натерла полы, а Нине Ивановне, которая металась вслед за ней по квартире, снисходительно заметила:

– Да вы не мельтешите, прилягте. Я у вас тут не покраду ничего. Я только один раз в жизни крала, да и то свои, заработанные деньги.

– Зачем же тебе свои-то деньги красть нужно было? – изумилась Нина Ивановна. Она прилегла на старый диванчик, а Тамара быстро протирала стекла и говорила:

– Потому и украла! У нас в деревне жизнь, знаете какая? Днем навоз чистишь, вечером слушаешь, как батяня с братишкой ругаются. Самогонки хлебнут – и пошло у них друг друга хлестать. Весело, да?

– Ну… в семьях всякое бывает. Тебя-то ведь не обижали.

– Меня-то? – Тамара от возмущения чуть не вывалилась в окно. – Да меня чуть ли не каждый день все гоняли: иди, мол, замуж скорее, перестарок! И мамка, и жена братова – покоя не давали.

– Так ты же совсем молоденькая, – поразилась Нина Ивановна, – у тебя паспорт-то есть уже?

– Да мне двадцать уже! Я б и вышла – парней приличных нет! Как мамка лямку тянуть неохота – с утра до ночи в свинарнике да на огороде, а потом еще пьяного мужика ублажать. Нет, спасибочки! – ее белокурые волосы воинственно выбились из-под платка.

– А так что, лучше? – вздохнула Нина Ивановна. – По чужим людям ходить убирать.

– Я к работе привычная, мне в деревне неохота, а тут – Москва!

– Но все-таки, как же это ты свои деньги украла?

– Мне, сколько в совхозе ни работала, председатель денег никогда не давал – все батяне отдавал. Я с двенадцати лет работаю, а копейки своей не видела, правильно это? Вот прихожу однажды вечером, дома – никого, только батяня один за столом спит, и денег у него полный карман. Я сразу все деньги выгребла, паспорт свой схватила – и на шоссе! Мимо нас дорога на Сызрань идет, а по ней автобус ходит – раз в день. Только мне в тот час повезло – как раз автобус проходил. Поэтому я и решила, что судьба – доехала до Сызрани, а оттуда уж до Москвы на поезде.

– И не жалко родных-то было? – с укором спросила Нина Ивановна. – Без денег их оставила, и беспокоились о тебе, наверное.

– Чего им беспокоиться! Жалели – это верно. Что без работницы остались. А деньги – мои! Я сызмальства горбатилась!

– И совсем не скучаешь без них? Неужели навестить не хочешь мать-то?

– Чего уж, они уж без меня обвыкли, а мне и тут хорошо. Кино на каждом шагу, зарплату платят, и горячая вода есть.

– Но ты ведь совсем одна, не обижают?

– Кто не захочет, того не обидят. Конечно, есть у нас девочки, которым парни голову закрутили. Одна вот, Любка, родила даже. Он все ходил, ходил, а как узнал – сразу смылся. Мы к нему ходили, так мать его даже на порог нас не пустила. Хотели на работу сходить, чтобы комсомол с ним разобрался за аморалку, но Любка не пустила.

– Ей теперь квартиру должны дать – с ребенком-то, как мать-одиночка.

– Кто ж ей даст, это только в кино дают. Нам всем квартиры обещали, как на работу брали. Пять лет, мол, проработаете – получите. Некоторые верят. Только Любке никто ничего не даст, она в общежитии прячется.

– Почему прячется, от кого?

– От коменданта, от кого же еще – в общежитии ведь с ребенком не разрешают, так мы его прячем, когда комендант приходит. Из комнаты в комнату передаем.

– Да как же так, за ребенком ведь уход нужен! – ужаснулась Нина Ивановна. – Как можно – вдруг он заболеет.

– Не заболеет, он здоровенький. И у нас все девчонки уже его пеленать научилась.

– Да, видишь, как оно бывает! Ты-то сама не доверяй ребятам, в Москве они шустрые, языкастые – поверишь и сама так вот останешься.

– Не, – Тамара повернула к Нине Ивановне веселое задорное лицо, – я не останусь. У нас многие девчонки гуляют, потом аборт делают, но я ребятам воли не даю. Я чего хочу – за московского парня замуж выйти, лимита мне не нужна. Ко мне тут двое московских приходят, но я их к себе не подпускаю – подпустишь, так они свое получат, и след простыл. Нет, я замуж хочу!

Она закончила работу, прибрала, сложив мусор в пакет, и переоделась, аккуратно свернув рабочий халатик.

– Попей чаю хоть, потом пойдешь, – предложила Нина Ивановна.

– Нет, спасибочки, мне еще в двух квартирах убираться. Вы мне должны пять сорок за все. Вы одна живете?

– Нет, с сыном и внуком.

– Тогда пять сорок. Мы только одиноким пенсионерам скидки делаем.

– Да я не на пенсии еще, болею просто – сердце, давление.

– Трава есть хорошая от сердца, у нас на селе все ею лечатся – забыла название.

В прихожей хлопнула дверь – вернулся с работы Виктор и привел из садика сынишку. Он с недоумением окинул взглядом выходившую из комнаты девушку.

– Здоровьица вам, – вежливо приветствовала его Тамара и кокетливо улыбнулась.

В следующий раз, когда она пришла убрать, Виктор был дома. Вышел покурить на лестницу и, когда девушка уходила, окликнул ее:

– Подожди! Куда ты торопишься?

Тамара оглянулась – он стоял на верхней ступеньке с улыбкой, напоминавшей кривую усмешку.

– Мне некогда прохлаждаться, меня работа ждет, – наставительным тоном сказала она, но Виктор, спустившись на один пролет, взял ее за локоть.

– Работа подождет, хочешь, я заплачу за потраченное время? Сходим куда-нибудь?

– Нет уж, спасибочки, я занятая.

– А где ты живешь, можно в гости зайти?

– Гостей не прогоняем. Чаем напою, о жизни поговорю, а в остальном – зря только время потратите.

– Да ты строгая, смотри какая! Ладно, хоть чаем напои.

Когда Виктор, выкурив сигарету, вернулся домой, мать с изумлением заметила, что впервые за много месяцев он улыбается.

Узнав, где находится общежитие Тамары, он стал приходить к ней в гости, но дальше чаю и разговоров их отношения не пошли. Девушка была с ним совершенно откровенна и прямо говорила:

– Так я с тобой не лягу, а хочешь – женись. Женой буду верной, о доме позабочусь, а за сына не тревожься – я не злая.

Нина Ивановна была рада – сын повеселел и стал почти таким, каким был до армии. Виктор хотел сыграть пышную свадьбу, но не повезло – накануне дня, на который было назначено бракосочетание, объявили о смерти Брежнева, и директор ресторана, где запланировано было отметить торжество, запретил проводить шумные мероприятия – вернул им даже уплаченные деньги. Поэтому из ЗАГСа поехали домой, и подружки из общежития помогли Тамаре накрыть стол.

Маленький Алеша сидел рядом с отцом, и в маленькую рюмочку ему налили лимонада. Когда он, утомившись от громких и непонятных ему тостов, задремал, Виктор взял его к себе на колени и бережно покачивал, изредка прижимаясь губами к влажному лобику. Кто-то из гостей крикнул, было «горько», но он только замахал руками, указав руками на спавшего сынишку.

– Тихо, потом, не видите – Лешка заснул, не испугать бы.