Читать книгу Однажды в старые добрые времена. Книга вторая - Ирина Лем - Страница 4
Книга вторая Часть первая
3.
Оглавление– Хозяин зовет вас, мисс Джоан, – сказал Бенджамин почти приказным тоном. – Он в библиотеке.
– Сейчас? – Джоан удивилась и его тону, и спешности вызова. Она еще не успела разложить вещи по местам.
– Немедленно.
– Я не знаю, где здесь библиотека.
– Я вас провожу.
Дворецкий был само высокомерие и надменность. Он не позволил Джоан идти рядом, шел на шаг впереди, по дороге не произнес ни слова. Он доложил о ее прибытии, сделал знак войти и, закрыв дверь, тут же удалился. Он любил подслушивать, но однажды хозяин застал его на месте преступления и жестко предупредил.
Библиотека была обширна и тесно заставлена, Джоан подумала, что для архивариуса она была бы раем. Вдоль стен располагались шкафы с застекленными дверцами и открытые полки – все заставлено книгами. Два окна выходили на поляну, под ними стояли диваны с подушками по углам. В простенке на высокой подставке – пожелтевший бюст древнего римлянина в тоге, застегнутой круглой брошкой на плече. В нише справа от входа еще один бюст – в парике с буклями. Наверное, известные мыслители, ни одного из них Джоан не узнала.
У стены напротив окон располагался камин, отделанный черным мрамором, над ним огромная – до потолка картина: на фоне зеленых холмов стоит гусар в высокой меховой шапке, сзади конь бьет копытом о земь. На полке два подсвечника из того же мрамора и черные свечи. По сторонам два кресла, повернутые так, что сидящие смотрели бы не на пустующее чрево камина, а на окна, зимой их поворачивали к огню.
Середину комнаты занимали столы: один с писчими принадлежностями, другой со стеклянной крышкой, под которой лежали книжные раритеты. С потолка низко свисала на цепях старомодная люстра в виде трех колец, утыканных множеством свечей. Паркетный пол, выложенный шашечным орнаментом, был натерт и блестел.
Дермот стоял, облокотившись о подставку с бюстом римлянина, Эдвард небрежно крутил гигантский глобус. Он жестом предложил Джоан устроиться в кресле, стоявшем спинкой к окнам, она присела на краешек, готовая в любой момент встрепенуться и убежать. Не то, чтобы она ожидала неприятностей, но по привычке. Эдвард сел в кресло у камина и закинул ногу на ногу.
– Мисс Джоан, – начал он официальным тоном. – Чтобы не терять времени, обойдемся без предисловий. Я хотел бы с самого начала довести до вашего сведения следующее. Во избежание двусмысленностей или недопонимания некоторых деталей, вам необходимо усвоить важные вещи, которые помогут адаптироваться к изменившимся условиям. – Он сделал паузу, чтобы дать прочувствовать гувернантке важность момента. – С приездом в Милтонхолл ваш статус претерпел определенные метаморфозы. Возникли новые акценты, на которые хотелось бы обратить внимание, чтобы в дальнейшем…
Сосредоточенный поначалу взгляд девушки рассеялся и соскользнул с оратора на камин, погулял по полке, пополз на картину. Эдвард спросил:
– Я понятно излагаю?
– Н-нет, – призналась Джоан. – Я что-то не улавливаю вашу мысль. Нельзя ли попроще…
– Можно. Объясняю проще. Моя сестра уехала, и теперь у вас один-единственный хозяин, то есть я. Это подтверждено контрактом и стоит вне дискуссии. Вы находитесь в моем доме, присматриваете за моими племянницами, от меня получаете жалованье. Что означает: вы полностью зависите от меня и обязаны подчиняться. Беспрекословно. Без всяческих условий или капризов. Своеволия я не потерплю – это знают все мои работники. Теперь знаете и вы, мисс Джоан.
Эдвард опять сделал паузу. Вот она – месть, которая попадет в цель, и которой он насладится. Он уже наслаждался, заметив недоумение на ее лице. И это еще не все. Он выпустит стрелы, по одной, не торопясь, он продлит удовольствие, постепенно ошеломляя ее, сбивая спесь.
– Следующее. В соответствии с контрактом, вы обязаны надлежащим образом заниматься воспитанием и образованием детей моей сестры. На время ее отсутствия на мне лежит ответственность за безопасность племянниц и вашу. Поэтому, учитывая последние события в Даунхилле, сообщаю: туда вы больше не вернетесь. Ваше место работы и проживания теперь здесь, в Милтонхолле.
Ее губы шевельнулись. Он замолк, ожидая вопроса или возражения. Их не последовало. Опустив взгляд в пол, Джоан разговаривала сама с собой, и чем дольше длился разговор, тем больше звучало в нем панических ноток.
«О чем это он? Я не рассчитывала надолго задерживаться в Милтонхолле. Это западня? Требование беспрекословно ему подчиняться – это покушение на мою личность и свободу. Здесь я полностью в его руках. Ни пожаловаться, ни защитить меня некому. А если хозяин, подобно Бруно, будет приставать или драться… Что мне делать-то?»
Эдвард видел ее смущение и внутреннюю борьбу. Он дал знак Дермоту, стоявшему сзади гувернантки, тот взял заранее приготовленный стакан с водой, подал Джоан. Она машинально отпила пару глотков. Вода подействовала успокаивающе – доктор правильно рассчитал. Она держала стакан двумя руками перед собой и напряженно всматривалась в дно, будто там непременно должно было лежать то, что она искала.
И, вроде, нашла. Надо успокоиться, не паниковать зря. Нет ни малейшего повода сравнивать ее тепершнего хозяина с прежними. Отец и сын Мюррей с самого начала были грубы и строили козни. Эдвард вел себя не безупречно, но за все время ни разу до нее не дотронулся. Может, Джоан несправедлива к нему? Может, ее представления о нем не соответствуют действительности?
Да, она, как маленькая девочка в темной комнате – запугивает себя и шарахается от призраков, которых сама же создает.
«Я не так поняла, и граф совсем не собирается подвергать испытаниям мою добродетельность. Он порядочный человек, и мне здесь ничего не угрожает… – Джоан попыталась унять возбуждение, но старые страхи взяли верх. – Нет, не верю я в порядочность господ. Они привыкли повелевать и удовлетворять желания любой ценой. Они делают то, что хотят, и не считаются с теми, кто ниже по положению.
Беда в том, что я молода и раздражаю их мужской эгоизм, как лук раздражает глаза. Сейчас у меня статус чуть выше, чем обычно, потому что одна занимаюсь воспитанием Кэти и Молли. Но никакой статус не защитит от бесчестия. Если проявлю слабость, уступлю, хозяин не станет мною дорожить и прогонит. Найдет новую гувернантку и забудет о моем существовании. Надо быть с ним острожной и не кивать головой, как послушная овечка. Надо не бояться сказать «нет», если меня что-то не устроит. Одного пока не пойму – этот разговор лишь для информации или за ним прячется нечто большее?».
Мозг Джоан работал в лихорадочном темпе, она не заметила, что пауза затянулась. Эдвард побарабанил пальцами по ручке кресла. Переменил ногу. Взглянул на Дермота, стоявшего теперь рядом. Тот слегка кивнул – не спеши, все идет по плану, дай ей время осознать. Наконец, Джоан пошевелилась. Она решила не торопиться с выводами и почувствовала себя увереннее. Села глубже в кресло, облокотилась на спинку.
– Если я правильно поняла – Кэти, Молли и я остаемся в Милтонхолле до приезда хозяйки, то есть на полтора-два месяца.
– Вы остаетесь здесь навсегда, – сказал Эдвард железным тоном. – И не рассчитывайте, что ваша хозяйка скоро вернется. Планы изменились. Моя сестра приедет не через полтора-два месяца, а в конце декабря. К Рождеству.
– Но она меня заверила… и пообещала…
– Далее. – Эдвард не обратил внимания на ее лепет.
Растерянность в глазах гувернантки оплатила ее недавнее высокомерие. Ему понравилось ее раздражать, злить. Пусть. Пусть злится, пусть даже возненавидит его – это лучше, чем показное равнодушие. И пусть не надеется, что он ее пожалеет и скоро отпустит. Она слишком долго им пренебрегала, он ее за это накажет. Он приготовил ей еще не один «сюрприз».
– Далее. В ваши обязанности вносится дополнительный пункт. С завтрашнего дня я нанимаю вас к себе учительницей французского языка. Мне необходимо им овладеть по роду деятельности. И вообще – это моя давняя мечта. Считаю ваше пребывание здесь отличной возможностью ее осуществить. Будем заниматься по вечерам, когда уложите детей спать.
– Нет! – крикнула Джоан и подалась вперед. – Я не согласна! Все. Не хочу здесь дольше оставаться. Я уезжаю обратно в Даунхилл. – Она сжала ручку кресла так, что побелели пальцы. Предложение хозяина слишком двусмысленно и абсолютно ей не подходит. Оставаться с ним по вечерам наедине в этом огромном, пустынном, враждебном доме, где в случае нужды к ней никто не придет на помощь и даже не услышит? Ни-ког-да. – Никогда! Ищите другую гувернантку. Я разрываю контракт!
– К сожалению для вас, это невозможно, – с насмешливой улыбкой сказал Эдвард.
Его холодный тон заставил ее думать трезвее. Зря он насмехается. Они оба. Напали, как коршуны на ласточку, собираются заклевать. Но сила ласточки не в остроте клюва, а в остроте ума. Если бы маленькие птички были глупы, коршуны давно бы их истребили. Джоан сумеет постоять за себя. Даже когда одна против двоих. Кстати, а что друг его тут делает? Ладно, пусть стоит. И слушает.
– Я знаю законы и свои права, – сказала она, стараясь придать тону прочность. – Годовой контракт можно прервать в любой момент по желанию одной из сторон, если изменились обстоятельства. Если хотите, я выплачу вам неустойку, когда устроюсь на новое место. Думаю, за полгода расплачусь…
– Не расплатитесь и за полжизни. Вы упустили одну деталь, мисс Джоан. Контракт, который мы оба подписали – долгосрочный, потому ни изменению, ни расторжению не подлежит.
– Не может быть долгосрочным контракт на один год…
– На двадцать один год, – сказал Эдвард, четко выговаривая каждое слово.
– Я вам не верю, – прошептала Джоан. На секунду она замерла, потом через силу улыбнулась. Он шутит, конечно. – Вы шутите?
В разговор вмешался Дермот.
– Позвольте внести ясность, мисс Джоан. Вы подписали контракт на двадцать один год. – Он сделал ударение на слове «двадцать». – Я свидетель, что сделали это собственноручно, в моем присутствии, в двух экземплярах, предварительно прочитав. Ошибки или разночтения исключены. Вот ваш экземпляр, можете его забрать.
Он протянул листок, Джоан внимательно его рассмотрела. Почерк тот же, текст тот же, а срок другой – двадцать один год цифрами и прописью, без следов исправлений или подделки. Внизу ее подпись.
«Как я могла ошибиться? Я же, вроде, читала его. Наверное, слишком волновалась и забыла – на какие пункты следовало обратить внимание. Думала, раз мы с Норой обсуждали срок один год, то так и напишут… Но не стоит себя упрекать или впадать в истерику. На досуге хорошенько обдумаю. Наверняка все не так страшно, как сейчас кажется».
Джоан положила листок на стол – зачем он ей? – и медленно отпила воды, давая себе время на раздумье.
В сложной ситуации здоровый мозг ищет выход, а больной толкает на глупости. У Джоан он был молод и остр.
«Протестовать бесполезно. Сделаю вид, что смирилась, а там посмотрю. Не так легко меня одурачить, как они думают. Научена опытом. Буду начеку. Как только хозяин начнет распускать руки, сразу убегу отсюда. К крестной. Там они меня не найдут. Никто не знает ее адреса…».
– И еще одно условие, мисс Джоан, – сказал Дермот и встал прямо перед ней, заложив руки за спину, перекатываясь с носков на пятки.
«Какую еще гадость он мне приготовил? – подумала Джоан и смело взглянула на него.
– Из соображений безопасности вам запрещено выходить за пределы усадьбы без разрешения хозяина. Маленькое предупреждение: если захотите сбежать, вас обязательно найдут и посадят в тюрьму на срок невыполненного контракта. Не принимайте сказанное как угрозу. Только в качестве информации.
Он угадал ее мысли. Это уже слишком.
Человек – это сосуд эмоций. Когда жизнь течет плавно, они так же плавно наполняют его, потом уходят, уступая место новым. Когда же случаются потрясения, эмоции наваливаются все разом и льются через край. Человек теряется и перестает вообще что-либо соображать или ощущать.
Сосуд Джоан был переполнен. В нем не осталось места для новых несчастий, и даже если бы свалилось огромное счастье, она бы не сразу его восприняла. Головой она соображала, что попала в зависимость, которая, возможно, повлияет на всю ее последующую жизнь, но сердце отказывалось негодовать или возмущаться. У него попросту не было больше сил.
Ей вдруг стало все равно. Пусто. И бесполезно ее далее запугивать или пытаться разозлить. Она не воспринимает ни плохое, ни хорошее. Все, что они говорят – вранье, и лучше пусть ее сейчас отпустят, потому что она их больше не слышит и не хочет видеть.
Но пусть они не думают, что сумели укротить ее вольный дух. Они еще не знают, на что способна Джоан, если на нее долго давить. Выжмут не слезы, но ядреный, свежий, сильный сок. Он забурлит, заиграет, выплеснется наружу и сделает все по-своему, потому что человека, у которого свободный дух, невозможно сломить или запугать.
Он уже закипал в ней и заставлял дрожать мышцы. Надоело сидеть неподвижно. Скорее бы покинуть душную библиотеку и мужчин, которые думают, что сумели ее подчинить.
Едва сдерживая волнение, она кивнула и смиренным голосом произнесла:
– Я все поняла, сэр. Позвольте мне теперь уйти. Хочу посмотреть, чем заняты дети.
– Конечно, мисс Джоан.
Она так резко поднялась, что кресло отъехало далеко назад по паркетному полу. Он лежал здесь с пятнадцатого века и взвизгнул, не привыкнув к подобному обращению. Кресло задело стол с раритетами, и тот недовольно звякнул стеклянной витриной. Не попрощавшись, Джоан вылетела за дверь, пробежала по коридору в холл – подальше от самодовольных лиц хозяина и его друга.
Слова Эдварда ударили по самому больному месту. Она была рождена свободной и первые годы жизни, формирующие личность, провела, не зная ограничений. Потом обстоятельства изменились, выбор стоял: или приспосабливаться, или погибать. Она приспосабливалась и выживала. Когда человека стараются согнуть, надо подчиняться, сохраняя свободу внутри, это помогает не сломаться.
Она выжила – и в тоттенгемской школе, и у Мюрреев. Устроилась в Даунхилл, и, вроде, все шло хорошо. До приезда в Милтонхолл. Условия, которые выставил хозяин, она сочла неприемлимыми и бессмысленными. Она не решилась перечить, но возмущение ее требовало выхода – бурного, разрушительного. Джоан поискала глазами – что бы сломать, чтобы его утихомирить. Она уже собралась пнуть синюю вазу с розами, но услыхала шаги служанок на галерее и воздержалась. Побежала к лестнице.
Внутри клокотала стихия и требовала активных действий, иначе взрыв. Давно не была Джоан так раздражена. Виновники – те двое в библиотеке, смеются сейчас над ней. Джоан им этого не простит. Она объявит войну – им и всему этому надменному Милтонхоллу, который закоснел в собственной древности. Он столетиями не менял быт и гордился идеалами, которые давно потеряли ценность. Он ревностно охранял традиции и выставлял на всеобщее обозрение портреты мертвых лиц и душ. Он держал слуг, которые были слишком высокого мнения о себе, а выйди они на улицу города, их обмишулил бы любой мальчишка. Он потакал хозяевам в их прихотях и унижал Джоан презрительной снисходительностью. Он просторен, но тесен, и нечем дышать в его замшелых коридорах…
Джоан добежала до пятого этажа и почувствовала, что устала. Здыхаясь, она присела на верхнюю ступеньку – отдохнуть. Ее воинственный пыл не догнал ее и от огорчения испарился. Злость больше не слепила глаза, не давила на грудь, и стало легче. Отдышалась. Поднялась. Спокойным шагом, с невозмутимым лицом Джоан отправилась в детскую. Ее полнило желание сейчас же, сию минуту выбежать на улицу, вдохнуть полной грудью, ощутить не затхлый воздух тюрьмы, а сладкий воздух свободы.
Мысли успокоились и прояснились. Джоан приняла решение. Она знает, что делать. Она отомстит этому важному, горделивому Милтонхоллу – тем, что не впадет в отчаяние. Она сохранит легкий настрой. Она будет вместе с воспитанницами играть и дурачиться, бегать по лестницам и разговаривать в полный голос назло этим стенам, вросшим в землю, и обитателям, говорящим шепотом. Она посмеется над ними – это контрактом не запрещено.
Джоан подходила к детской, на губах ее сияла торжествующая улыбка.
Которая исчезла, едва она открыла дверь – крики и визг встретили ее. Кэти и Молли получили в распоряжение набитую игрушками игральную комнату размером с танцевальный зал, но умудрились что-то не поделить и устроили ссору.
Оказалось, они поскандалили из-за гигантских, с них ростом, деревянных солдатиков, одна половина которых носила красную форму, другая зеленую. Каждая из сестер желала иметь войско в красном цвете, зеленый обеим категорически не нравился.
Уступать было не в их характере, дело дошло до потасовки. В тот момент в детскую вошла гувернантка. Она разняла сцепившихся девочек и, забыв про собственную войну, занялась умиротворением чужой. Странное совпадение – когда она сама настраивалась на драку, дети затеяли сражение между собой. Случайность или нечто большее?
Витает в застойном воздухе замка нечто враждебное и отравляющее, оно садится на людей, как плесень на продукты.
Срочно бежать отсюда. На природу. Там покой и чистота, равноправие и братство. Никто не довлеет, не приказывает, не зазнается, и все равны – от маленького муравья до большого дуба. Никто не принимает всерьез напыщенный Милтонхолл, там он не имеет власти, пусть он подожмет губы и отойдет в сторонку.
Но прежде надо устроить так, чтобы сестры снова подружились.
Долго ломать голову не пришлось – Джоан уже находилась на дороге принятия решений. Нашла поистине соломоново: перекрасить солдатиков в другие цвета, например лиловый и желтый.
– Мы займемся этим завтра.
– Почему завтра, а не сейчас? – не замедлила спросить Кэти.
– Потому что сейчас мы идем гулять.
– Ура-а-а! – закричали сестры. Забыв недавние распри, они взялись за руки и запрыгали от радости.
– Не забудьте захватить кольца, – сказала Джоан, но ее уже никто не слушал.
С дикими криками, размахивая руками, Кэти и Молли выбежали из детской и помчались вниз. Стены древнего Милтонхолла огласили детские голоса, от которых они давно отвыкли. Гувернантка добавила шума от себя:
– Осторожно! Подождите! Не спешите! – кричала она во все горло и бежала, нарочно громыхая каблуками.
Портреты недоуменно посмотрели на нарушителей тишины. Живые обитатели оторвались от привычных занятий и замерли на секунду, но не посмели слова против сказать. Дом притих и, будто, съежился. Новые хозяева? Новые времена?