Читать книгу Надуйте наши души. Swell Our Souls - Ирина Ногина - Страница 10

– Я не стану обременять вас своим именем – те, кому оно однажды станет интересно, выяснят его самостоятельно, – молодой лектор возвысил голос, одновременно поднимаясь над столом: гладко выбритый, аккуратно причёсанный, в приталенном коричневом костюме с жилетом, голубой рубашке и галстуке в тон костюму. У него было широкое выразительное лицо с крупными рыжеватыми бровями и цепкий взгляд, подёрнутый, впрочем, лёгкой дымкой, как бы сообщающей, что нынче этот взгляд никому не угрожает. – Думаю, не ошибусь, если предположу, что многие из вас задавались вопросом: зачем ботаникам культурология, – он снисходительно опустил глаза, пока его уши не без самодовольства воспринимали прокатившийся смешок. – Не исключаю, что некоторые занимали и более категорическую позицию касательно целесообразности моего курса на вашем факультете. Имейте в виду, что именно эти представители курса, а вовсе не моя мания величия, предопределили решение вашего деканата проводить переклички именно на моих лекциях, – он благосклонно растянул один край тонких губ в ответ на лёгкое оживление в зале. – Я, между тем, вместе со своей культурологией, намерен всё же развенчать иллюзию нашей бесполезности, но готовьтесь к тому, что падут и другие ваши кровные убеждения – я не пощажу даже те, что стали вам дороже матери родной, – он улыбнулся в ответ на заинтригованные улыбки. – Что, по-вашему, предполагает мой предмет? Думаете, мы будем твердить иностранные имена, цитировать мудрёные умозаключения, дотягивать за уши хлюпкие выводы унылых доцентов о влиянии культурного феномена на благополучие общества? И не надейтесь! Будьте готовы задаваться нетривиальными вопросам и находить удручающие ответы. Будьте готовы к стихийным бедствиям и катаклизмам в ваших юрисдикциях, к трещинам, которые побегут по основаниям ваших миров. Знакомство с культурным наследием человечества столкнёт вас с самими собой, заставит усомниться едва ли не в каждом вашем жизненном решении, включая и выбор профессии. Не исключено, что кто-то покинет университет…

– А что, были такие случаи? – настороженно спросили из зала.

– А вот и наш первый кандидат, похоже, – глумливо отозвался лектор. – Качнулась твердь под вашими ногами? А ведь я ещё не начинал! – он сомкнул руки за спиной, приподнял подбородок и, продолжая говорить, стал мерить аудиторию неторопливыми твёрдыми шагами. – Что есть культура? Культура – это результат фильтрации всех наработок и изысканий. Если философия мать всех наук, то культура – трейлер ко всем наукам и тизер познания. Всё, что человечество назначило истиной, всё, что в принципе достойно внимания в истории человечества, всё это здесь и сейчас, для вас. Вот, скажем, вы, биологи, изучаете живых существ и их взаимодействие с природой, но что стало бы, если бы однажды вы осознали, что предмет вашего изучения – кажимость. А ведь такая теория имеет вескую и весьма элегантную аргументацию.

– А можно подробнее остановиться на этой аргументации? – потребовал голос с задних рядов, привлекая к себе и рассеянный взгляд лектора, и несколько любопытных голов, которые стали вопросительно переглядываться, не узнавая сокурсника и желая выяснить, кто это такой.

Илайя, взглянув на нахала, внутренне улыбнулась и подставила ладонь под щёку, чтобы скрыть от своей соседки заливший её румянец. Он обещал зайти за ней после пар, но ожидать Юлия без сюрпризов было неестественно.

– Писатели и мыслители прошлого на все лады фантазировали на тему будущего, – лектор, между тем, продолжил свою речь и свой моцион. – Но никто из них не догадался, что новый мир будет искусственным миром. Что все достижения прогресса человек направит на создание многослойных иллюзий, потакая себе в желании уйти от себя. И лишь более современные авторы, такие как Бодрийяр, Пелевин, пишут об этом, но это уже отнюдь не заслуга их прозорливости, а обыкновенная, с лёгким налётом лирики, фиксация злободневного. Разве это не наводит на мысль, что само наше существование – это иллюзия, порождённая предшествующей формой нас, также, в свою очередь, иллюзорной.

– Означает ли это, что вы полагаете, будто реальной формы не существует вовсе? – звучно поинтересовался Юлий.

Лектор покачал головой с терпеливой нервозностью.

– Измышления на эту тему заботили уйму голов. Обращаясь к ним, как бы в ретроспективе, мы видим, что испокон веков мысль человека блуждала по одним и тем же коридорам и одинаково погибала в многочисленных тупиках это лабиринта. Все ходы его истоптаны давным-давно (Соломон был не первым, а крайним, кто сказал, что под луной ничто не ново – это моё глубокое убеждение), прощупан каждый сантиметр, начерчены карты, установлены указатели, и всё, что остаётся неугомонному искателю – только выбрать тупик, в котором он окончит свой путь. Вот этим – названиями тупиков и подробными маршрутами к каждому из них – и полнится сокровищница человеческих истин. А, стало быть, единственный способ вырваться из лабиринта – это перестать верить в стены. Как единственный способ прекратить рефлексию о соотношении иллюзорных миров и реального – это осознать отсутствие разницы между ними. А вслед за этим осознать и ограниченность таких категорий как добро и зло, объективное и субъективное, истина и ложь.

– Не единственный, – Юлий строптиво качнул головой. – Как вариант, можно перестать ориентироваться на знаки заблудившихся (зачем они нужны, кроме как для того, чтобы заранее отвергнуть маршрут?) и перестать скрывать от себя очевидное.

– Что есть очевидное? – звонко осведомился лектор.

– Вот этот стол, – Юлий постучал по столешнице. – Всякий волен считать его плодом изощрённой коллективной иллюзии. Но готов спорить, что столяр, который сколотил его своими руками, равно как и конструктор, угадавший его оптимальное устройство, и древний испытатель, выяснивший свойства древесины – не будут иметь сомнений в его реальности. Смею полагать, что разграничение иллюзорного и реального являлись бы для всякого человека такой же очевидностью, как этот стол, если бы не в чём-то романтическое стремление рефлексировать, как вы выразились, по поводу их соотношения.

Лектор прямо взглянул на Юлия с восхищением, которое, впрочем, было слишком холодным, чтобы быть натуральным, и склонил голову, как бы с почтительностью.

– Все хорошие и понятные мысли приходят в юные годы, к тем, чей ум, только-только пробудившись, свободен, жаден и ясен. Его логика и нравственность безупречны, ему ещё незнакомы сумерки субъективности; мысль его объективна, твёрда, скоротечна и неумолима как безоблачный зимний день. Ему ещё неведомы привязанность, слабость, милосердие, лицемерие, полифония чувств, противоречивость желаний; он отвергает диссонансы, растушёвку, искажения, усложнения; ему невдомёк, как можно отступить от логики – этой панацеи, которая самым ясным и удобным образом проводит по жизни, снабжая ответами на её вопросы, как можно вести себя вопреки тому, что она – логика – предрекает, как можно не предвидеть того, что невозможно не предвидеть; существование абсурдов и парадоксов он смакует, потому что объясняет их дефектом интеллекта и уже готов бросить вызов и разрешить неразрешённое, – вещал лектор поэтическим тоном. – Порой мне кажется, что в те юношеские годы мы глаголим истину едва ли не от имени самой Вселенной. Истину, которая приходит почти ко всем, но которую все мы предаём – каждый по своей причине. Мы отворачиваемся от чётких линий и ясных образов в сторону абстракций и безотносительной белиберды, нам тошно действовать так, как нужно: правильно, объективно и справедливо, нам наскучивает хорал и мы включаем джаз, мы поддаёмся субъективному, мы начинаем понимать его прелесть, и эта прелесть кажется нам более многогранной и глубинной, чем простое осознание неоспоримой, однобокой истины. Наша истина раздваивается, а затем расширяется, играет гранями, как гиперкуб, и кто его знает: то ли мы сами себя запутываем, уходя в ложном направлении, то ли продвигаемся на следующий уровень, – лектор остановился на вдохе, словно выпустил нить мысли, сделал небольшую паузу и благосклонно глянул на Юлия. – Простите мой сарказм. Он лишь завеса зависти к чувству эйфории того, кто только открывает истину, в которой я уже успел разочароваться.

– Но найдётся ли такая, в которой ещё не успели? – не унимался Юлий.

Лектор изобразил задумчивость, после чего отрицательно покачал головой, на миг остановился, ещё подумал и сказал:

– Единственная истина – это красота. Потому что красоте не нужна никакая аргументация, дабы оставаться убедительной. Она помогает отречься от рассуждений, освободиться от груза памяти, внимать миру с безмятежной покорностью, как ребёнок.

– И строить собственный тупик, не сходя с места?

– Боюсь, мы с вами говорим на разных языках.

– О, это несомненно! Но мне знаком язык, на котором говорите вы! – горячо возразил Юлий и вдруг вскочил. – Пари!

– Пари? – эхом повторил студенческий шёпот.

– Пари, пари! – подхватил несмелый коллективный гул.

– Какого рода пари?

– Я прошу вас написать на листке имя вашего кумира, и положить на край стола. А я попробую угадать. После чего мы попросим вон ту очаровательную девушку из первого ряда поднять листок и зачитать вслух.

– У меня нет кумиров, – возразил лектор.

– Пусть не кумир! Пусть будет тот, с кем вы желали бы доверительно побеседовать. Если бы имели возможность назначить встречу в подходящих условиях. Кто был бы собеседником? Живым или мёртвым!

– Живым или мёртвым… – повторил лектор. Он уже с большей заинтересованностью обдумывал эту идею. – Что же, вы хотите, чтобы я написал имя.

– Только и всего!

– Вы уже сейчас знаете это имя? – он неприятно ухмыльнулся.

– Пока не знаю, но чувствую его очень близко!

Лектор колебался ещё секунду, затем шагнул к своему дипломату, взял сверху лист бумаги, ручку, написал два слова и положил на край стола надписью вниз.

– Итак? Слушаю ваши предположения. Это даже любопытно.

– Но если я угадаю – это будет истина?

– Это будет хакерство, – сказал лектор под хохоток.

– Там написано, – Юлий вытянул указательный палец в сторону листка и потряс им. Он был ошеломлён собственным озарением. – Фридрих Ницше.

Лектор моргнул и повернулся ухом к аудитории, словно надеялся на повторный ответ, чтобы убедиться, что не ослышался. Студентка в первом ряду приподнялась со стула, еле сдерживая себя, чтобы не схватить листок, но лектор быстро шагнул к краю стола, взял свою записку, скомкал и спрятал в карман пиджака, после чего светлым тоном обратился к Юлию.

– Что ж, отдаю должное вашей проницательности – я действительно написал это имя. Хотя, наверное, моя увлечённость довольно очевидна для человека, который обладает некоторым объёмом общей эрудиции. Но, что примечательно, ваша дерзость или, скажем лучше, ваш азарт, по-видимому, вдохновлён не менее страстным увлечением. И вызванною им жаждой отнюдь не моего внимания. И я предположил бы, что объект этого увлечения в вашем случае не менее конкретный, чем мой, – здесь он мстительно ухмыльнулся, улавливая заинтригованное гуканье.

– Один-один, – крикнул кто-то с галёрки.

– О нет, я вполне согласен признать себя побеждённым, – с торжествующей ухмылкой возразил лектор. – Однако мне не терпится узнать, какую награду вы потребуете.

Юлий кивнул с благодарностью и, вторя речевому стилю лектора, затараторил.

– Вашей встрече, увы, не суждено сбыться. Но моя может состояться прямо сейчас, если на то будет ваша воля.

– Итак, я не ошибся, – кивнул лектор. – И вы, конечно, захотите сохранить в тайне того или, лучшем скажем, ту, кого намерены пригласить на эту встречу.

– Если бы это было возможно!

– Почему же невозможно? Перекличка уже состоялась, а я ещё не знаю в лицо всех студенток, и если бы одна из них исчезла – не представляю, как бы я это заметил. Поэтому поступим таким образом: сейчас я выйду из аудитории, дойду до кофейного автомата, возьму себе эспрессо с молоком, после чего вернусь и не стану заботиться о том, застану вас здесь или нет.

Юлий мчался по университету за руку с отстающей Илайей с такою прытью, с какою ныряльщик, у которого отняли кислород, стремится на поверхность, и только выбравшись наружу, остановился перевести дух и заметил, наконец, её любопытный взгляд.

– Ну и что? Говори уже, – он вопросительно кивнул. – Чего так смотришь?

– Забавно, как ты горд собой, – Илайя пожала плечом, широко улыбнувшись.

– Я выиграл нам час времени, – невозмутимо отозвался Юлий, осматриваясь с таким видом, словно искал, к чему бы теперь этот час выгоднее всего приложить.

– И укокошил умилительную самоотраду безымянного ницшеанца. Мог быть с ним и поучтивее.

– Мне не понравилось, как ты на него смотрела, – проворчал Юлий, мимоходом оглянувшись на витрину с мороженым на площади перед университетом.

– Но он занятный малый, признай, – мягко возразила Илайя.

– Что-то подсказывает мне, что он представитель того типа одинокого неудачника, кто живёт лишь чувством собственной исключительности. Это не более чем частное мнение, конечно, – добавил он с надменной полуобидой. – Если ты предпочитаешь вернуться на лекцию, нет ничего проще, чем это устроить…

– Этот час безусловно заслужен тобой по всем табелям и любым императивам. Я в твоём полном распоряжении.

– В полном, – повторил Юлий полувопросом, коротко покосившись на неё.

– Настолько полном, насколько хватит фантазии у твоего авантюризма.

Он шагнул вбок, развернулся и резко стал, преграждая ей путь. Она остановилась в полушаге, с трепетным любопытством заглянув ему в лицо.

– Тогда я, пожалуй, начну с… мороженого, – сказал Юлий и с ребяческим нетерпением рванул в сторону запримеченной витрины.

Пока вафельные стаканчики наполняли шариками мороженого – ванильного и шоколадного для Илайи, фисташкового и мангового для Юлия – Илайя собрала волосы в причудливый пучок, растопырившийся вихрами на её голове, точно ёж на полянке. Передавая ей мороженое, Юлий скользнул взглядом по её декольтированной блузке.

– Я беспокоюсь, как бы ты не замёрзла от всех этих тонких материй.

Илайя пожала плечами.

– Не беспокойся. Меня греет мысль о… мороженом.

Они сидели на трамвайной остановке и доедали мороженое. Юлий хмуро таращился в далёкую точку и трусил ногами. А Илайя ненавязчиво водила глазами по линиям его профиля, такого с виду уравновешенного и неподвластного, ничем неотличимого от того, каким он был в начале лета, и лишь памяти выдающего обмельчавшую эту невозмутимость, лишь памяти сообщающего о готовности реагировать на каждое слово, выйти из себя из-за самой безобидной выходки. Столь убедительный в своей беспристрастности, что минутами и не верилось, будто тот безумный порыв, который заклеймил его отчуждённость притворством, происходил за пределами Илайиной мечты. Юлий сам тогда, она понимала, стыдился себя, но исступление, до которого он дошёл на той долгожданной встрече, искупившей разлуку, взяло верх над осмотрительностью. Он был более пылким, чем мог ожидать от себя, и более резким, чем было свойственно его натуре. Ибо ещё никогда не происходил столь сильный разлад между двумя противниками, на чьих остриях Юлий балансировал в ту ночь, один из которых весь мир отдал бы за блаженство обладания, тогда как второй готов был пренебречь желаниями первого, лишь бы не выдать, как сильно тот желал близости. Даже если бы Юлий не проговорился сразу тогда, что ему не давали покоя её беспечные слова, будто интимная связь – лучшая часть в отношениях, Илайя всё равно сообразила бы, что именно его беспокоит. И вновь, в который уже раз, но теперь – в присутствии Юлия – с необычайной остротой, от воспоминаний той ночи, когда она наткнулась на него у окна своей комнаты в Асседии и молча подняла щеколду, её захватило чувство как перед прыжком с обрыва в воду: подогнулись колени, по спине побежали мурашки и скопились внизу живота, волосы на руках стали дыбом, по всему телу прошла волна наслаждения, столкнувшая её в долгий полёт сквозь тысячи поцелуев, каждый из которых стоил миллиона.

Илайя отвела взгляд от губ Юлия, заставляя себя потомиться этой сладкой тягой, замешанной на предвидении, что она вольна прикоснуться к ним в любую секунду, внушить им улыбку или заставить искривиться. Они были перед ней, требовательно шевелились. Илайя вздрогнула и открыла рот на лязгнувшие жёлтые двери. Юлий обескураженно провёл взглядом отъезжающий трамвай.

– Да что с тобой? – нахмурился он.

– Оставь меня, я влюблена, – вздохнула Илайя.

Юлий шатнулся, как пьяный, огляделся и с полоумным видом уставился на экскурсионную бричку, припаркованную в карманчике у бордюра. Она была запряжёна неказистым рысачком, что осовело развесил уши. Юлий смотрел на лошадь как волк на отару овец. А потом вдруг, словно внутри него переключился режим, весь воспрял, сгруппировался, за руку поднял Илайю со скамейки и с торопливой бережностью увлёк за собой. Подбежав к коляске, он взмахом руки, точно Илайя была невесомой, усадил её в коляску, сам прыгнул на облучок и схватил вожжи.

С рысаком он управлялся не так ловко. С видом глубоко оскорблённого достоинства тот строптиво фыркал, переступал с ноги на ногу и мотал головой, не поддаваясь ни на ободрительные похлопывания, ни на увещевательные «но, пошла!», ни на нервозные встряхивания вожжами. Наконец, когда Юлий с досадой дёрнул вожжами, она сдвинулась с места – уже под крики очнувшегося своего хозяина, который точил лясы у газетной будки.

– Мы могли и пешком пройтись, если тебе так не хотелось ждать следующего трамвая, – на ходу прокричала Илайя.

Её качнуло назад и слегка тряхнуло. Это лошадь, которой осточертели Юлиевы досаждения, перешла на мелкую рысь.

– Держись крепче! – крикнул Юлий.

Он перебирал вожжи, пристраивая их к рукам. А лошадь, тем временем, пользуясь его безыскусностью, резво затрусила по проезжей части, набирая обороты. Она злорадно и даже с некоторой вульгарностью виляла боками перед Юлием, победоносно вздёрнув голову и презрительно похрипывая в сторону сигналящих автомобилей.

Илайя, взбудораженная тряской, думала обо всём это сумасбродстве – бегстве с пары, украденной повозке, своенравном рысаке, неуклюжей поездке с сомнительным исходом, смотрела на верхушки деревьев, крыши домов, фонарные столбы, мелькающие в калейдоскопе неба, и с каждой секундой улыбалась всё шире. И неумолимое предчувствие чрезвычайных происшествий, и горько-сладкое беспокойство, и неслаженный дуэт Юлия и лошади внушали ей вздорное веселье.

Но тут вдали нравоучительно мигнул и вспыхнул красным светофор.

– Тпрууу!!! – зафырчал Юлий, натягивая вожжи. – Стой! Стой, за-ра-за!

Лошадь встряхнула гривой, как бы в знак того, что вопли Юлия её не касаются, но немного сбавила ход. Илайя схватилась за поручни. Они приближались к перекрёстку, по которому валил поток машин с поперечной улицы. Зазвучали гудки, несколько предостерегающих окликов. Юлий упёрся в подножник и, стиснув зубы, что есть силы, стал набирать вожжи, отклоняясь назад, едва уже не лёжа. Хотела не хотела, но строптивица подчинилась: инстинкт и чужая подавляющая воля заставили её остановиться прямо перед светофором.

Юлий с Илайей одновременно облегчённо выдохнули и в ту же секунду встретились взглядами с двумя полицейскими, изумлённо высунувшимися из окон патрульного пыжика, что стоял на посту через улицу.

– Что же вы!.. – наконец, вскричал один из них, так и оставив рот открытым.

Юлий беззвучно поднял руки, словно собирался то ли сдаваться, то ли очень убедительно объясняться, но слова из себя выдавить не смог.

– Простите, пожалуйста! – вдруг закричала Илайя с виноватой улыбкой. – Глупый каприз! – она взмахнула рукой, как бы извиняясь за свою легкомысленность. – Хотелось быстрой езды, простите!

– Дык, вожжи-то как зажал! – патрульный ткнул пальцем в Юлия. – Вот лошадь и легла! Надо верхом зажать, верхом накрой, взагреб!

Юлий с дурацкой миной накрыл вожжи рукой, пропустив их под ладонью, моргнул на моргающий светофор, сглотнул и повернулся к полицейским, улыбнуться им напоследок, но те уже отвлеклись от них: сверху по улице бежал, спотыкаясь и безбожно бранясь, какой-то человек – то был хозяин повозки. Полицейские вылезли из машины и, не сводя теперь глаз с горлопана, замерли на краю тротуара, готовые перебежать дорогу, как только снова сменится свет.

Юлий, тем временем, тронул присмиревшую лошадь и благополучно прокатил следующие три квартала, за которыми размещался супермаркет. Правдами и неправдами, мотыляя вожжами, он затянул рысака на парковку, спрыгнул с облучка и оказался возле Илайи.

– Прошу прощения, мэм, дальше нам, боюсь, придётся пешком, чтобы нас не повернули по неподходящему маршруту, – с этими словами Юлий снял её на землю с той же лёгкостью, с какой десять минут назад усадил в это кресло.

Они побежали за супермаркет, откуда, лавируя между домами, через какой-нибудь километр можно было попасть во двор к Юлию. Но уже во втором дворе от супермаркета они услышали полицейскую сирену, а вскоре услышали топот погони.

– Чёрт! – Юлий остановился, нырнул пальцами в волосы, озираясь и лихорадочно соображая, что делать. Он всполошился не на шутку.

– Не останавливайся! Надо бежать! – забеспокоилась Илайя, обогнав его и тоже сбавляя ход.

– Они нас догонят! – Юлий дёрнул головой, но, не найдя ничего лучшего, снова припустился.

Где-то уже неподалёку колотили асфальт несколько пар бегущих ног. Юлий и Илайя устремились в подворотню, ведущую в следующий двор, и тут, на их счастье, посреди арочного свода оказалась открытая дверь в подъезд. Молниеносно очутившись внутри, Юлий предусмотрительно прикрыл за ними дверь, но она не защёлкнулась – на ней не было замка. Краем глаза заметив большую вывеску на единственной двери первого этажа, Юлий смекнул, что тут помещается какое-то учреждение – оттого дверь и оказалась открытой. Справа на верхние этажи вела грубовато-роскошная мраморная лестница, какие имеются только в старовременных домах. Сбоку от неё было затенённое углубление, куда и скользнули Юлий с Илайей. Он спрятал её в углу, прикрыв своей спиной, и сам постарался не отделяться от стены.

Снаружи послышались голоса, углублённые эхом. Их преследователи, похоже, остановились в арке.

– Они где-то тут, далеко не могли убежать! – пропыхтел один из них, по-видимому, бедолага-возничий. – Этот двор глухой. Наверняка прячутся здесь или в том, соседнем. Надо разделиться и обыскать.

– Мы не можем заниматься розыском, мы патрульная полиция, – возразил ему молодцевато-деликатный, но твёрдый голос. – Вам ведь вернули экипаж, чего же вам ещё?

– Они же воры! Грабители! – кровожадно взвизгнул возничий.

– Ну ладно! Пошалили немного, казнить их за это, что ли? Если хотите возбуждать дело – вам следует подать заявление в полицию, дать показания, выедут оперативники и будут искать. А нам пора возвращаться на пост.

– Глядите, дверь приоткрыта! – вне себя от возбуждения вскричал первый голос. – Они точно здесь.

Дверь зашлась фальшивым скрипом, как пьяная певица. Юлий инстинктивно подался назад, невольно напирая на Илайю. Она прижалась к его спине и уткнулась носом ему в шею. Он почувствовал, что она дрожит, и в первую секунду решил, что от страха, но потом услышал слабое сопение и понял, что она изо всех сил сдерживает смех. Юлий обернулся и скорчил страшную гримасу, которая ещё сильнее раззадорила её. Илайя зажала рот руками и вытаращила на него смеющиеся глаза.

– Попались! – рявкнул в пустоту возничий, сунувшись в подъезд. – Ну, сейчас вам будет! – он затих, прислушался, пошаркал по полу, имитируя шаги.

– Там ваш экипаж без присмотра, – напомнил полицейский. – Глядите, чтобы снова не увели.

Горемыка матюгнулся – вспомнил, и шумно вывалился из подъезда.

Илайя вдыхала запах Юлия, водя кончиком носа у его затылка, то прикасаясь к нему, то отдаляясь на сантиметр, так что он мог чувствовать только её щекочущее дыхание. Потом легонько обняла его за бёдра. Выдержав несколько секунд после того как стихли шаги полицейских, Юлий развернулся к ней и с грозным видом сжал её запястья. Она уставилась на него огромными насмешливо-испуганными глазами, как ребёнок, на виду у которого взрослый нарушил им же самим установленный запрет.

– Что ты там говорила про полную свободу? – хрипло спросил он.

– Когда? – удивилась Илайя. – А, тогда? А я думала, ты не услышал. В любом случае, у тебя осталось от силы тридцать минут, – она пожала плечами.

– Ну, посмотрим.

Она оттолкнула его и с хохотом выбежала из укрытия, прежде чем он смог остановить её. Ни в арке, ни во дворе уже никого не было. Илайя неслась через дворы, словно вдохновлённая примером давешней лошадки, то и дело оборачиваясь, гримасничая и улюлюкая. Юлий, мрачно-счастливый, бежал за ней, чувствуя себя одновременно шутом гороховым, растравленным зверем и бесноватым романтиком.

Через пять минут Илайя остановилась отдышаться у его порога. Юлий жил в маленькой квартире первого этажа, выходившей дверью и окнами во двор и имевшей крошечный палисадник.

– Ну и какой дальше план? – Юлий дёрнул бровями, останавливаясь чуть в стороне и опираясь плечом на стенку противоположного дома. – Есть мысли, как внутрь попасть?

И вдруг Илайя с бурным восторгом предъявила ему ключ. Тут только он понял, что она вытащила ключ у него из кармана в подъёзде старого дома. Юлий взревел от досады и бросился к ней. Илайя в два счёта одолела замок, влетела в квартиру, захлопнула дверь у него перед носом, умышленно не провернув замок, и, хихикая себе под нос, ещё не выбрав окончательное место, где сдаться Юлию, метнулась в кухню, где потрясённо застыла в дверном проёме.

Юлий грохнул дверью.

– Кто не спрятался, лучше берегись, – не разуваясь, он буквально набросился на Илайю, но уже в следующий миг с таким же растерянным видом отшатнулся от порога кухни.

Там за столом сидели серьёзный пожилой мужчина и деловитая рыжеволосая девушка и переводили строго-недоумённые взгляды с одного на другую.