Читать книгу Надуйте наши души. Swell Our Souls - Ирина Ногина - Страница 3

У коричневого забора, над которым, словно маршмеллоу в кофе, высился осанистый белый особнячок, притормозил седан, столь же невзрачный и невзыскательный, сколь и воробей на ближайшем дереве, спугнутый скрипнувшими его шинами. С водительского сидения появилась женщина лет тридцати с гладко зачёсанными, собранными в высокий тугой хвост волосами, с аккуратным остроконечным лицом, несколько старомодными бровями и безупречными стрелками на верхних веках. За тот миг, пока она, бросив любопытный взгляд за забор, оценивала свежесть стрижки газона, с пассажирского сидения выпрыгнула другая – молодая, по-детски растрёпанная и по-мальчишески одетая. Она позвонила, толкнула клацнувшую калитку и, на секунду оглянувшись, исчезла за ней вместе с пригревшимся у неё на спине массивным рюкзаком.

Женщина вернулась в машину за забытой там сумочкой, тоже вошла во двор через калитку и неторопливо, озираясь и любуясь продуманным ландшафтом, направилась к дому, который изнутри ещё сильнее напоминал зефир и невольно заставлял гостью чувствовать себя маленькой Гретель.

Дверь открылась сразу – её явно поджидали. На пороге стояла толстая и очень опрятная старуха с косой вокруг головы, недостаток проницательности на лице которой компенсировался аристократической строгостью.

– Добрый день, Анна, – высокомерно поздоровалась она. – Вы хотите войти?

– Хочу? – скривилась женщина. – Меньше всего на свете я этого хочу, – она подчеркнула это слово. – Вот бы хозяйка сама спустилась ко мне. Если бы это было в ваших силах… – она понизила голос, подавшись к старухе с таким видом, точно собиралась вступить с ней в сговор. Старуха обалдело отшатнулась.

– Я доложу о вас, подождите здесь – пробормотала она и, словно огромная утка, преследующая своих утят на мелком пруду, деловито и неуклюже проследовала через холл и вплыла в начинавшийся за ним коридор, оставив Анну посмеиваться, впрочем, не без раздражения. В начале коридора, Анна знала, стояла кованая консоль, а над нею – домофон для связи со спальней Ольги, который избавлял домработницу от удручающей при её возрасте и комплекции необходимости носиться по всякому поводу к хозяйке на второй этаж.

Ольга появилась раньше, чем Анна успела в очередной раз наглядеться на великолепное витражное окно, которое украшало лестничный пролёт, разделяющий поток ступенек на два симметрично восходящих течения. С приветливым нетерпением, выдававшим её страстную, идущую из детства и пренебрегающую даже правилами гостеприимства, любовь к гостям, в белоснежном шёлковом халате, с наспех собранными волосами и почему-то только одним ярко накрашенным глазом хозяйка пронеслась вдоль своего бесподобного окна, как цапля по маковому полю, такая уместная и резвая (тогда как, подумала Анна, любая другая фигура на её месте смотрелась бы слово тень беспокойного зрителя на экране в пиратской версии фильма), и сбежала навстречу Анне.

– А я увидела, что вы приехали, – сказала она и тут же, услышав звонок наверху, закричала в коридор, где домработница совершала попытку доложить об Анне. – Я уже внизу, забираю Анну, спасибо! – и тут же снова обратилась к гостье. – А где Илайя? Умчалась к себе? – и после того, как Анна кивнула. – С ней всё нормально? У вас всё нормально? – получив вполне ожидаемые положительные ответы, Ольга дунула на свой нос, несколько раз моргнула, словно пролистывая страницы сценария в поисках следующей реплики. – Анна, ты не возражаешь, если мы поговорим наверху? Поднимешься со мной?

Перед Анной замелькали каблуки хозяйки, взбегающей на второй этаж, заставляя её отметить это очередное, новое для неё, чудачество Ольги – носить дома мюли. По дороге в спальню Ольги Анна старалась охватить взглядом все помещения, не упустить ни одного новшества этого дома. В целом, хотя Анна и считала вкус Ольги немного странным, дом ей нравился. Он был светлый, удобно спланированный, без нелепых форм и лишних углов, с умеренным отражением в отделке и интерьере современных веяний и несомненным присутствием индивидуальной нотки. Но было в этой его завоздушенности, вечно колышущихся занавесях, неразбавленном белом цвете, в отсылках к античности в виде местами встречающихся барельефов и даже колонн в холле второго этажа, в не всегда точных ударениях на классических ценностях, в этой неосознанной эклектике, выдающей перепады из крайности в крайность, нечто инфантильное, сдвигающее этот отнюдь недешёвый каприз Ольги на грань пафоса.

Спальня Ольги была самым большим помещением на втором этаже. Она имела три вертикальных окна, обрамлённых льняным тюлем, огромную круглую кровать по центру и массивный туалетный столик из чёрного дерева, снабжённый широким зеркалом с встроенным освещением. Здесь было ещё несколько кресел, в одном из которых и устроилась Анна – аккурат у изящного кофейного столика, который так понравился ей, что её посетила дерзкая мысль попросить его у Ольги в подарок; – Анна не сомневалась, что Ольга с радостью отдала бы ей столик, ибо возможность порадовать пришедшимся по вкусу подарком была одной из любимых забав хозяйки, и, более того, что её просьба даже польстила бы Ольге (кто-то когда-то зачем-то внушил Ольге, будто у Анны безупречный вкус и будто бы она время от времени развлекается сочинением интерьерных решений). Весь пол спальни был устлан длинноворсным ковром, и Анна должна была признать превосходное состояние этого ковра, хотя знала, что он родом ещё из той гостиной, где молодые Ольга и Леонард, нынешний муж Анны, провели лучшие годы своего супружества. Кто знает, может быть именно на том самом месте, которого сейчас касаются ноги Анны, её муж с этой эксцентричной женщиной много лет назад предавались любовной страсти того особенного градуса, который никак не удаётся выдержать в сорок лет.

– Анна, тебя не смутит, если я продолжу? – Ольга, глядя на Анну из зеркала, кивнула на свой ненакрашенный глаз. – Ты не торопишься?

Анна откинулась на спинку кресла и развела руками, мол, пожалуйста.

– Я не продолжала бы прямо сейчас – прежде отпустила бы тебя, – оправдывалась Ольга. – Но уж больно нелепо смотрится, а я хочу тебя расспросить. Я рада, что ты не торопишься. Что-нибудь выпьешь пока?

– Я бы выпила кофе, – ухмыльнулась Анна. – Но опасаюсь, что твоя домработница в него плюнет.

– Господи! – Ольга развернулась к ней проверить, серьёзно ли Анна это сказала. И решительно всплеснула руками. – Я сама тебе сделаю. Сейчас накрашу глаз и сделаю. Ну, хочешь, давай я позову садовника. Его ты не боишься?

– Как она справляется с уборкой при её-то ловкости – вот загадка, – произнесла Анна, теребя вышивку на подлокотнике и наблюдая в окно за ленивым движением машин по тихой улочке.

– Так она не занимается уборкой, – Ольга вернулась к зеркалу и принялась наносить основу на веко. – Она следит за порядком во всём доме, а уборкой занимаются молодые девушки.

– Командир, значит, всё ясно, – кивнула Анна, и неприятно поёжилась —захваченная врасплох – когда в дверь постучали.

Пока Ольга распаковывала принятую из рук пришедшей домработницы посылку, в которой оказалось целое гнездо всевозможных косметических средств, пока рассовывала эти артефакты по ящикам, кое-что, впрочем, оставляя под рукой, взгляд Анны упал на оборонённую губную помаду, что притаилась у края ковра.

– И пусть сварят кофе для моей гостьи, – услышала Анна указание Ольги и увидела охотный кивок домработницы. – Только новый! Мой любимый. Анне должен понравиться.

– Сделайте-ка нам два кофе, – вдруг сказала Анна, с ухмылкой глядя на домработницу. – Один для меня, другой – для Ольги. Причём, какой именно для кого из нас, мы разыграем с помощью вот этой помадки, – Анна покрутила свою находку перед глазами домработницы и запустила её вращаться, как стрелку, на кофейном столике.

Домработница, вытаращившись на крутящийся цилиндрик, заторможенно кивнула, а Ольга, цокнув языком, закатила глаза.

– Итак, расскажи мне про новую работу Леонарда, – потребовала Ольга тем же тоном, каким только что разговаривала с домработницей; и эта оплошность покоробила её саму не меньше, чем Анну, впрочем, она тут же переключила голос на светскую невозмутимость. – Сколько я ни пыталась выяснить у него подробности, он под благовидными и не очень предлогами уводил меня от этой темы. Видимо, желал свалить всё на тебя.

– Ты ведь знаешь, Леонард не фанат долгих бесед. И с возрастом это только усугубляется, – сказала Анна с некоторой гордостью. – Что касается работы, его взяли управляющим в санаторий «Асседия». Через несколько дней заканчивается испытательный срок и к началу сезона он полноценно вступит в должность.

– Санаторий «Асседия» – это тот, что на Пятнадцатой дороге над морем?

– Он самый. Ты там бывала?

– Очень давно. Может быть, ещё в студенческие годы. Помню, что вид он имел довольно заброшенный, и ещё помню невероятную панораму из окон главного корпуса.

– Не только из окон, но и с прогулочной аллеи на склонах, – кивнула Анна. – Изумительные виды. Ничем подобным больше ни один санаторий на побережье не может похвастаться, как бы претенциозно это ни звучало.

– Сейчас там наверняка комфортабельные номера с круглосуточным обслуживанием. Деревянные панели на стенах, торшеры-трапеции, ротанговые диванчики в вестибюлях – что-то в таком духе?

– Я думаю, не так много изменилось в сравнении с тем, что ты помнишь об этом санатории. Только в коммерческом корпусе современные номера, но без привычного сервиса – это всё же санаторий, а не пятизвёздочный отель. В остальных корпусах сделан косметический ремонт.

Ольга с деланным сокрушением покачала головой.

– А ведь из эдакой махины в самом лучшем месте на побережье немудрено сделать конфетку с экзотической начинкой, но всё та же извечная беда – нет финансирования, я права?

Анна развела руками, как бы подтверждая предсказуемую верность выводов Ольги.

– И можно подумать, будто санаторий предлагает бюджетный отдых, а ведь цены, небось, космические, – разглагольствовала Ольга, кропотливо растушёвывая тени в уголке правого глаза.

– Как для гостей из космоса, – кивнула Анна.

– И на что же прельстился Леонард? Не на красивые же виды? Я ведь понимаю, что финансовая часть этого предложения вряд ли тянет на достойную приманку.

– На красивые виды прельстилась твоя дочь, – усмехнулась Анна, краем глаза следя за Ольгой с намерением выяснить, какую технику та использует для рисования стрелок. – А Леонарда привлекла возможность приносить пользу новым, ещё не освоенным, способом.

– Хм, и что же, этот способ пришёлся ему по душе? – Ольга сама себя оборвала, не дождавшись ответа на этот мало, откровенно говоря, интересовавший её вопрос. – А что с жильём? Вас поселили в санатории?

– Леонарду выделили домик на склонах, на границе с санаторием, – очень скромный, но расположение потрясающее, и никаких соседей. Илайя в восторге и собирается поселиться там, после того как сдаст сессию, – вдруг вырвалось у Анны то ключевое, ради чего она приехала, вступила в этот разговор, для чего подбирала подходящий момент и мысленно заготавливала лаконичные обороты. – Ей предложили в санатории летнюю подработку, и она согласилась. Так что, если, как я надеюсь, ты не будешь возражать, нас троих ждёт совместное продуктивное лето.

Их взгляды встретились в зеркале, и Анна никак не могла понять по этим её несуразно вырисованным глазам, что творится в голове у упорно молчащей Ольги: о ней с одинаковой вероятностью можно было сказать, что она расстроена, обижена, покороблена, впрочем, верней всего, последнее.

– Ты опасаешься, как бы тот факт, что твоя дочь летом подрабатывает в санатории, не повредил твоей репутации? – решилась брать быка за рога Анна. – Но подумай сама: даже если гипотетически кто-то об этом узнает, ты окажешься в тренде – ведь это практически волонтёрство. Всякому ясно, что подработка в санатории – это тебе не work&travel (на велосипед не заработаешь, на сигвей и подавно), а общественная инициатива. Внучка уважаемого дипломата и дочь известного общественного деятеля трудится на благо города и туристов – чем плохо?

– Мне совершенно, категорически не нравится эта идея, – любезно улыбаясь, отрезала Ольга.

В эту минуту в дверь настойчиво постучали и, не дожидаясь разрешения, вошли – то была домработница с двумя чашками кофе и двумя заварными пирожными.

– Что же вы принесли, Дарья? – всполошилась Ольга, вновь отвлёкшись от своего глаза. – Откуда эти пирожные? Неужели это те самые, что я просила вас вынести ещё вчера?

– Чудесные пирожные, – парировала домработница. – Они вовсе не испортились.

– Да хоть бы и только из духовки, где такое видано, чтобы эклеры подавали к кофе! Дарья, принесите, пожалуйста, ту коробку, что привезли утром из кондитерской, – она обернулась к Анне. – Ты любишь макаронс? Я их просто обожаю! Будь у меня твоя комплекция, я бы съедала по килограмму в день! Но я всегда была склонна к полноте, а теперь и подавно, – Ольга умудрялась говорить с неподвижным лицом, так что её исполненный самодовольного дружелюбия монолог не мешал ей орудовать тушью для ресниц. – Моя диетолог с боем уступила мне триста грамм в неделю. Я разделила их на два дня, и теперь каждую среду и каждое воскресенье в наш дом привозят лучшие макаронс в городе: можешь не сомневаться, что я перепробовала везде. Так вот, вкуснее – только в Италии. Это было грандиозное исследование, которому я посвятила целых три поста, и всё ещё держу интригу вокруг первого места в моём личном рейтинге. Но ты не читаешь мой блог, к тому же, ты – родня, поэтому от тебя я своего поставщика скрывать не стану, и у меня там скидка – сможете заказывать на моё имя, если, конечно, тебе понравится.

– Я понятия не имею, о чём ты говоришь, – нахмурилась Анна.

– Макаронс! Пирожные такие! Кругленькие разноцветные. Бизе с кремом. Ты не могла не…

– Понятия не имею, – мотнула головой Анна, словно желая стряхнуть с себя прозвучавшие слова, которые улеглись барьером между нею и той темой, которая её в действительности волновала. Она начинала злиться из-за того, что восхитительные летние планы, построенные тремя людьми, планы, которые Анне было доверено закрепить, могли вот так бездарно рухнуть, налетев на одно слово Ольги; из-за того, что не только Илайя, но и она сама, и Леонард должны были зависеть от самодурства этой женщины. – Ольга, почему Илайе не провести лето на побережье? Ты знаешь, что для неё нет большего удовольствия. Поставь себя на её место.

– Вот именно! – Ольга нравоучительно подняла палец. Она разделалась с глазами и свободной рукой теперь собирала в кучу перед собой тональные средства. Анна вдруг сообразила, что Ольга делает отнюдь не повседневный макияж – она готовится к какому-то событию. – Я хотела спросить тебя, Анна, чем занималась Илайя в эти выходные, но дай я угадаю: каждые полчаса купалась в море, уверяя, что вода вовсе не ледяная, а в остальное время возилась со своим бурьяном – благо, на склонах его, должно быть, предостаточно.

– Угу, и ещё составила опись всех гусениц санатория, и каждой дала имя, – с ненавистью глядя на Ольгу, добавила Анна.

– Вот-вот, – вежливо хихикнув, подхватила Ольга. – И не нужно быть провидцем, чтобы понимать: аналогичным образом пройдёт для неё всё лето на побережье. А ведь это последнее студенческое лето, Анна. Через год наступит то будущее, о котором Илайя, как я ни умоляю её, думать не хочет. Да, я проявила слабость, пошла у неё на поводу и, невзирая на нелепость такой профессии, позволила ей получить диплом биолога. Но она была ребёнком и так горела этим желанием, что мне было жаль давить на неё в столь нежном возрасте и стать для неё источником такого разочарования. Но, Анна, рано или поздно пора взрослеть и принимать на себя ответственность.

Анну так и подмывало возразить, что Илайе нельзя не отдать должного в последовательности выбора, равно как и в заботе о своём будущем, поскольку ведь она уже полгода как работает экологом в ботаническом саду, и пусть там не ахти какая зарплата, но, стоя на пороге выбора специальности (ведь Илайю увлекают и ихтиология, и геоботаника, и орнитология), она воодушевлена полученным опытом, а также перспективой трудоустройства в лесостепной заповедник, куда она уже трижды выезжала на практику; да и вообще, сказала бы Анна, Илайя на хорошем счету на факультете, и на её профильной кафедре сильно удивились бы, узнав о наличии у неё тех прискорбных качеств, которые так огорчают её мать, но Анна слишком хорошо знала, что вести с Ольгой аргументированные споры столь же бесполезно, сколь доказывать теорему Пифагора Колобку и поэтому спросила без обиняков.

– У тебя есть какие-то конкретные планы, связанные с Илайей, на это лето?

Как и ожидала Анна, этот вопрос застал Ольгу врасплох, никаких планов у неё не было, но, что также не стало неожиданностью для Анны, Ольга быстро сочинила веский ответ.

– Я думала взять её с собой в итальянский тур. К тому же, ей надо подтянуть английский: когда, если не сейчас. А на досуге походит на гастрономические девичники – одна моя знакомая организует; очень увлекательно и в духе Илайи.

– Я слушаю тебя и не верю себе, что мы говорим не о пятилетнем ребёнке, а о двадцатилетней женщине, – Анна совершила над собой усилие, благодаря которому ей удалось пробормотать, а не процедить эту фразу.

В дверь тихонько постучали.

– Да? – гаркнула Ольга. – Входи, Илайя!

– Как ты узнала, что это я? – улыбнулась её дочь, входя.

– Всё моя материнская интуиция, – пошутила Ольга.

– Ты чересчур деликатна для этого дома, – не удержавшись, брякнула Анна. – Это выдаёт тебя.

Илайя с опаской глянула на отражённое в зеркале лицо матери – не вызовут ли слова Анны вспышку её гнева, а Ольга посмотрела на девушку, замершую в дверях её спальни – тонкую, белёсую и ясную как молодой месяц, не ведающий о пятнах и прочих превратностях полной луны; а затем на себя – всё ещё красивую, умело акцентирующую свою индивидуальность, но уже потихоньку увядающую женщину, так и не простившуюся с надеждами своей юности, которые, со своей стороны, давно простились с нею; а затем, не выдержав результата сравнения, – снова на Илайю, чьё круглое лицо с узким подбородком и несколькими крупными веснушками было в точности (за исключением, разве что, бровной дужки) лицом Леонарда, её первого мужчины, её мужа, главной слабости её молодости, которая обошлась Ольге очень дорого.

Судьба свела их в выпускном классе гимназии благодаря тому, что отец Ольги был назначен первым секретарём Международной федерации работников морского транспорта в южном регионе и переехал со своей семьёй из столицы, где до этого работал в секретариате столичного офиса этой организации. Яркая самоуверенная модница-Ольга, наделённая от природы не только пылким темпераментом, но и выдающимися внешними данными, которые позволяли ей в любых ситуациях отвоёвывать столь любимый ею центр внимания, легко обворожила юного Леонарда и сбила его с годами кропотливо прокладываемого курса учёного математика. А вот что привлекло Ольгу в Леонарде – так и осталось загадкой для её родителей, и ни разу за двадцать три года, прошедших с момента их знакомства, не стало предметом размышлений самой Ольги; но если бы кто-то предположил, что её покорил его спокойный жизнеутверждающий юмор, его сосредоточенная отстраненность, вызванная отнюдь не столь модной среди подростков мизантропией, а склонностью к внутреннему созерцанию, его сдержанность, которую Ольге так нравилось отдавать на растерзание поднимаемым ею бурям страстей, потому что ничто не давало ей так ясно ощутить, насколько этот человек принадлежит ей, как томление и тревога на его хладнокровном лице, – то она подписалась бы под каждым словом.

Они сходили друг по другу с ума, пренебрегая детскими мечтами Леонарда, в которых он оказывался открывателем новых законов экономики, и волей влиятельных родителей Ольги, которые никогда, будучи в здравом уме, не пожелали бы себе в зятья жителя окраинной малоэтажки, выходца из семьи, в который он был единственным ребёнком лишь по той причине, что наличие второго выселило бы их за грань нищеты. Результатом скрытых, а затем и явных препятствий, которые создавали влюблённым родители Ольги, стало то, что восемнадцатилетней Ольге пришлось заявить о своей беременности, дабы добиться разрешения на замужество, хотя Леонард не притронулся к ней до свадьбы. К тому моменту Леонард уже поступил в политехнический институт на инженера-энергетика. От физико-математического факультета он отказался, осознавая непрактичность этой специальности в свете того, что ему теперь нужно было содержать семью. Идею учиться на моряка, которой одно время Леонард очень увлёкся, отвергла Ольга, предупредив, что он отправится в свой первый рейс только через её труп. Сама Ольга после разоблачения утки о беременности поступила на филологический и за следующие пять лет выучила английский, немецкий и французский языки, успела попробовать себя в роли радиоведущей, корреспондента светской хроники, актрисы и режиссёра музыкальных клипов и даже продюсера короткометражного фильма об эволюции женского белья за последнее столетие. Всё, за что она бралась, выходило у неё с лёгкостью, и с такой же лёгкостью она переключалась с одного занятия на другое, возвращалась к оставленным проектам, а потом снова забрасывала их до поры до времени, и лишь одно её увлечение оставалось неизменным – это был Леонард. Леонард, который хватался за возможность любого заработка и из-за вечной нехватки времени проваливал сессии, который валился с ног после ночных смен на теплоэлектростанции, где студенты служили чем-то вроде пушечного мяса, и засыпал под воодушевлённые рассказы своей супруги об её очередных достижениях. Леонард, над которым тихонько посмеивалось богемное окружение Ольги и которого при каждом удобном случае норовил уязвить её отец.

Ольга забеременела. Понимая, что скоро ей придётся оставить свои проекты, а скудных доходов Леонарда не хватит даже на то, чтобы обеспечить их двоих, не говоря о ребёнке, она обратилась к отцу. Сделала она это тайно, чтобы не задеть самолюбие супруга. И отец, чья представительская карьера шла в гору, несмотря на давнишний конфликт с зятем, согласился помочь. Прежде всего, он купил для Ольги квартиру, поскольку не мог допустить, чтобы его наследник родился в съёмном дупле, где проживала молодая семья. Разумеется, этот поступок задел Леонарда, но Ольга, находившаяся накануне родов, была до того нежна и внимательна к его чувствам, а её отец сделался до того деликатным, что Леонард нашёл в себе силы не допустить произвол гордыни, и, в конце концов, обнаружил, что в его сердце нет обиды на тестя.

Вместо ожидаемого сына родилась дочь. В тот момент Ольга поняла, что жизнь —не составленный ею план, в который она лишь вносит изменения, соответствующие её настроению. Ей было любопытно стать матерью, но из-за рождения дочери материнство воспринималось ею так, как если бы она, купив дорогое ожерелье, обнаружила, что оно инкрустировано стекляшками. Дальше всё развивалось стремительно и предсказуемо. Пока Леонард набирался опыта на предприятиях энергетической сферы, Ольга вернулась к журналистике и продюсированию, стала проявлять интерес к изготовлению одежды, и мало-помалу приобрела некоторый авторитет в своих кругах. Работа не только удовлетворяла амбиции, но и приносила деньги. Ольга расцветала внешне, черствела внутренне, отдалялась от семьи, превращалась в светскую даму. Несмотря на растущее расстояние между ними, Ольга горячо любила Леонарда и в отношениях с ним, сколько могла, сохраняла отзывчивость. Она с аккуратностью решала одну за другой их финансовые проблемы, нередко с помощью своего отца, не подозревая, что тем самым роет могилу своему браку. Ибо благородства её отца, увы, не хватило на то, чтобы не воспользоваться своим материальным превосходством и воздержаться от навязывания Леонарду своих соображений о подходящем для их семьи образе жизни. Он делал внушения Леонарду, в том числе, и устами своей дочери, что было особенно оскорбительно.

Полярные потребности супругов плодили недоразумения на каждом шагу, и к пятилетней годовщине рождения их семьи накопленными обидами были заполнены все углы их скромного жилища. Обнаружив это, Леонард дал себе слово, что в тот день, когда Илайе удастся самой сложить из бумаги самолётик-иглу, которые он мастерил для неё в несметных количествах, он уйдёт. И когда этот день настал, он так и сделал. Ольга, опьянённая успехом, испытала что-то вроде тоски по нему лишь спустя несколько месяцев и даже попыталась вернуть его, но её отец задействовал своё стратегическое мышление, чтобы этого не допустить: он подарил ей фабрику по пошиву одежды и добился подписания контракта о сотрудничестве с популярным дизайнером. Головокружительные перспективы и новые знакомства, вылившиеся даже в небольшой роман, как и рассчитывал отец Ольги, отвлекли его дочь от мыслей о прошлом и предопределили её дальнейшую судьбу.

За шестнадцать лет, прошедшие после развода с Леонардом, послужной список Ольги стал длиннее списка продуктов, с которым еженедельно отправлялась в магазин Анна. Вдобавок к тому, что пользовалась популярностью как дизайнер одежды, радиоведущая и продюсер, Ольга слыла одним из самых популярных Интернет-блогеров. Она больше не вышла замуж.

Леонард после двухлетних скитаний по разным работам нашёл своё место в научно-исследовательском институте, где занялся опытными испытаниями и экспертными исследованиями. В институте же он познакомился с молодой стажёркой Анной, превратившейся с опытом в помощника главного бухгалтера. Три года длился их полушутливый, ни к чему не ведущий флирт, но однажды утром Леонард, придя на работу, не встретил Анну и выяснил, что она уволилась. Тогда он взял отгул, получил за шоколадку начальнице отдела кадров адрес Анны, приехал к ней и перевёз её к себе, в ту самую коморку в малоэтажке, которая досталась ему от съехавших за город родителей и которую так презирал его бывший тесть. С того дня они жили душа в душу вот уже десять лет.

Ольга слэпом касалась нижней губы, нанося на середину сатиновую помаду, чтобы придать ей мерцание. Закончила, отодвинулась от зеркала, придирчиво всмотрелась в отражение и, наконец, крутанувшись на стуле-вертушке, оказалась лицом к Анне и Илайе.

– Что скажете?

– Твой монархический образ, – сказала Илайя. – Это может означать вечеринку.

– В точку! – воскликнула Ольга, очень довольная этой догадкой. – Сегодня вечером я отправлюсь в Гарабону на презентацию новой книги Шкодного Жоржа в сопровождении моей очаровательной дочери.

– Нет, – вздрогнула Илайя.

– Конечно же, да! – хохоча, отмахнулась Ольга. – Посторонись, Илайя! Наконец-то явились наши макаронс. Как же долго, Дарья! Пекли вы их, что ли? Кофе остыл! Ладно уж, оставляйте!

Дарья впихнулась в комнату, прошагала к кофейному столику, тяжело опустила поднос, перевела дух и с недовольством воззрилась на Илайю, точно именно она была виной этому междусобойчику, из-за которого домработница уже в третий раз вынуждена таскаться вверх-вниз.

– Девочке тоже что-нибудь принести? – спросила она столь недвусмысленно угрожающим тоном, что не было никакой надежды расценивать его иначе, чем расчёт на отрицательный ответ.

– Непременно! – воскликнула Ольга. – Дюжину нарядов со средней штанги слева во второй гардеробной. Илайя примерит их, и мы выберем лучшее. Хотя я и без примерки подозреваю, что лучшим окажется сиреневый комбинезон от Анри Тюни, но убедиться будет нелишним. К тому же, мне очень интересно, как на тебе будет смотреться гороховый сарафан из моей последней коллекции – помнишь, ты говорила, что он тебе нравится. Ну, чего же вы ждёте, Дарья! Пусть кто-нибудь принесёт платья в комнату Илайи! Уже, уже! Сегодня вечером тебя ждёт сюрприз, Илайя. Чтобы не испортить его, я не стану рассказывать, но уверяю, это будет то, что тебе действительно понравится, – вещала Ольга, пока Дарья, кряхтя, освобождала поднос, передвигала по столу блюдца и то и дело с недоумением взглядывала на Илайю, не смеющую вступить в спор с матерью при посторонних и выжидающую, когда Дарья, наконец, покинет комнату. – К четырём я вызвала своего стилиста – она поработает над твоим образом. Это займёт два, от силы три часа, – продолжала Ольга, не обращая внимания на то, как бледнеет Илайя и, словно отнимая у неё краску, багровеет Анна.

– Мама! Я не пойду, – сказала Илайя, как только за Дарьей захлопнулась дверь.

– Нет, ты пойдёшь, Илайя, – сглотнула Ольга и встала со стула. В её глазах блеснуло что-то вроде угрозы, но тон оставался увещевательным. – Ты не только пойдёшь, но и наденешь то платье, которое я для тебя выберу, а также позволишь моему мастеру поколдовать над тобой – обещаю, без фанатизма, – выставляя руку вперёд, как бы предупреждая возражения, добавила Ольга. Она словно не замечала готовую взорваться Анну и в такой же степени готовую излиться речью Илайю. И когда Анна уже открыла рот, чтобы прекратить это несносное соло, Ольга вдруг с великодушной беспечностью, совсем как ребёнок, выпускающий пойманную рыбку, обнаружив, что та задыхается без воды, заявила. – Я прошу тебя всего об одном вечере, Илайя. Отец от тебя летом этого не потребует.

Илайя обнадежено запнулась и лукаво нахмурилась, уточняя, правильно ли поняла мать.

– Один вечер за целое лето?

– Сама видишь, не так уж дорого, – Ольга самодовольно изогнула брови и улыбнулась победителем.

Илайя вздохнула и, взявшись за ручку двери, с облегчённой полуулыбкой покачала головой.

– Наряд, макияж и причёска, – повторила Ольга.

– Да, – снова вздохнула Илайя.

Они с Анной вышли одновременно. Отойдя на шаг от двери, Илайя взяла Анну за руки с улыбкой, которая и желала утешить её, и требовала не принимать близко к сердцу эпизод в спальне Ольги. Анна с минуту выпускала из ноздрей ядовитый пар.

– Тебе надо кардинально перестроить отношения с матерью, – наконец, выдавила из себя она.

– Всё вышло так, как мы хотели. Что ещё может иметь значение? – и из неё вырвалась весёлая зубастая улыбка. – Ну, всё, я бегу приводить в чувство свои азалии – их, оказывается, забыли полить в моё отсутствие. Пока, Анна!

– Пока, – проворчала Анна и побрела по коридору.

На подоконнике у лестницы она обнаружила поднос с эклерами, по неясной причине так и не донесённый Дарьей до кухни. Озирнувшись, Анна стянула одно из пирожных, сунула в рот и, энергично жуя, поторопилась прочь из этого дома.