Читать книгу 6 ЛИТО - Коллектив авторов - Страница 12

Где парус неспешно плывёт в синеву,

где скорбный молчит кипарис,

на древних камнях Херсонеса траву

колышет полуденный бриз.

Там я на понтийскую даль объектив

Бог знает зачем наводил.

Волна шелестела, на брег накатив.

Что было? Что будет?.. Забыл.

Забыл я, откуда приходит беда

в Поволжье и северный край.

Мне только зелёная долго вода

вослед лепетала: «Прощай!»

Но тронулся поезд, и ветер степной

опять волновал ковыли,

как воды морские, волну за волной,

а вечером звёзды цвели.

О, как этот сад молчаливый потряс

тисненьем своим золотым!

За нами, казалось, пускаются в пляс

и шпалы, и рельсы, и дым.

И время, казалось, подобно струне,

и тьма целовала стекло.

И если бы не было Бога, то мне

пришлось бы придумать его.

Вот сидят у сельмага Антонов небритый и Вовка,

третий день погружённый в лиловую дымку запоя.

На скамейке пузырь и китайской фигни упаковка.

Сосны тихо шумят, над речушкой извилистой стоя.

Не продраться сквозь эти навек непрорубные чащи

в изнурительных поисках полубезумного смысла.

Но, когда я любуюсь на грустных людей одичавших,

начинает казаться, что Бог не напрасно трудился.

Что-то в них остаётся – какая-то тонкая жилка

между миром животных и чистого разума светом.

И у Вовки стакан не дрожит, и витийствует пылко

мутноглазый Антонов… И оба как люди при этом.

На этой сомнительной, грустной земле

и банка гнилой баклажанной икры,

и спирта бутылка стоит на столе…

А есть во вселенной прекрасней миры?

Вот гость поднимается:

– Выпьем за тех,

кто знает всегда назначенье своё!..

– Ну что же, и выпить немного не грех…

Но так заунывно снаружи поёт

метель и снегами заносит страну,

что хочется лечь непременно в салат

лицом и сказать:

– Протрезвею – начну

с каких-нибудь громких о счастье баллад:

«На этой сомнительной, грустной земле,

где спирта бутылка стоит на столе…»

Над уснувшим посёлком седые дымы,

а вокруг зимогорят медвежьи снега.

Говорили когда-то давно: от сумы

да тюрьмы зарекаться не стоит. Тайга

обступила нас тесно дремучим кольцом,

и автобус пропал на дороге ночной.

Лишь сосед забредает с дешёвым винцом,

говорит:

– Ё-моё! Тяпнешь, может, со мной?..

– Ну лады. По чуть-чуть… Чёрт его бы побрал!

Слишком холодно нынче у нас – на краю

самой трудной земли, чересчур серебра

по сугробам рассыпано в этом раю.

Здесь живут – не живут, но таких кренделей

выдают на-гора, что над этой землёй

никакие законы…

– Ну что же? Налей!..

– За любовь!.. – За неё! По одной!.. – По второй!

Посмотрела пасмурно: «Не бросай

никогда, ты слышишь!..» – «Не брошу, нет!..»

В небе слышен крик журавлиных стай,

а стемнеет – видится ход планет.

Кто, не знаю, там сочинил судьбу

нам обоим, брошенным в жернова.

«В Петербурге жить – словно спать в гробу».

Встанешь утром – белая голова.

Да такие мысли в ней бродят – жив

или нет – без доктора не понять.

Вот поедем, милая, на Залив,

разопьём на камушке лимонад.

А в кострище, ох, горяча зола

потому, что я, как последний бомж,

не найду ни хлебушка, ни угла.

– Ну давай вернёмся домой, Серёж!..