Читать книгу 6 ЛИТО - Коллектив авторов - Страница 6

Моя муза ездит на «мазератти»,

по ночам бухает на грязных пати,

доползает едва до моей кровати.

Ни словца не добиться, одно мычанье.

Не пора ли суровой начать леченье

прозой, спрятать шампанское и печенье?

Жаль беднягу: штук двести – и что ж, что мёртвых? —

родила стишков мне, все в муках, в спёртых

вдохновением тиглях, котлах, ретортах.

Никогда, бездыханный плодя детинец,

не шептала в бреду: «Сумасшедший немец.

Слаб твой дар, убог, так сказать, с мизинец».

Аль не знала, когда оставалась греться?

«Хочешь жить, – острит, – так умей иметься,

а сумев, добела умудрись отмыться».

…Что, когда за плечами гудят руины,

станет делать прошедший до половины

путь напрасный?

Не резать же, право, вены,

вспоминая мерзавки душистой крики

над костром (прежарки его языки!),

над амбарною книгой смежая веки.

Во мне живёт воспоминанье,

а в нём живёт переживанье,

в переживаньи тож живёт

какой-нибудь нелепый плод.

Вот так клубится бестелесый

и молчаливый мир во мне.

О нём прекрасно знают бесы,

все в вожделения огне.

Змеясь, вокруг меня оне

плетут хвостаты политесы.

Вяжу им мысленно хвосты,

чтоб, слабины не дав, забыться

упрямым сном. А в нём плоды

спасённые летят резвиться

бесовски чёрной близ воды.

Морзянка медлит, горн трубит,

гетера мудрая хохочет.

Ревёт, и стонет, и кипит,

и никого рожать не хочет

изнемогающий пиит.

А ты, моих седых оплот

Ночей, наездница-отрада,

зачем завесть желаешь плод

из крови и соплей?

Не надо

бояться смерти так и ада!

Уж в нас они.

Стучат в живот.

Вот, вдохновеньем даровит,

но обделён талантом тщетным,

увлечь старается пиит

очей огнем и слогом бедным.

Грешно куражиться над ним,

но и внимать невыносимо.

Закройся поскорей, сим-сим,

лишь молишь, словно раб сим-сима.

Зачем вообще сюда…

А где

дышать надежде неподвижной,

прозрачной от житья в среде

непревзойденной, мёртвой, книжной?

А здесь и гендер, и гормон,

и губ азарт, и плоти морок

витают с четырех сторон,

щекочут переборки створок.

И что ж, что нету на земли

таланта?

Мир и сам бездарно

устроен. Сколь его не зли —

в горсти сжимает благодарно.

Дыши, терпи, кривись, вбирай

флюиды чёртовы.

Лопатки

до тошноты набей, и в прятки

бодрей с монадами играй!

Зимою открываю форточку,

впускаю воздух, чтобы пах,

и подставляю снегу мордочку —

аж прямо иней на клыках!

С любимым вечер, слаще патоки,

вдруг вспоминаю хищным телом

(он предложение мне так-таки,

как ни стонала я, не сделал).

Весна уж чуется в скукоженном

промерзшем воздухе из фортки.

Ах, помню, в приступе восторженном

я все его сожрала фотки!

Кому теперь вилять с приязнию

тугим хвостом?

Поджавши оный,

удрал мил-друг, пропал за Клязьмою,

забыл мой облик лунно-лонный.

Ловлю снежинки, обреченные

на смерть в каморке с батареей…

Зачем сердца ожесточенные

с моей душою-лорелеей

играют в эти игры зверские,

беспечно мчат на рифы страсти?!

На мой златой лобок плебейские

слюнявые раззявив пасти.

Ах, кто бы дырочку протёр,

в которую верблюд с иглою

следит, горбатый вуаёр,

как дерзкий Дафнис клеит Хлою.

Прикидываясь тюфяком,

ласкает как бы неумело…

Трепещет Хлоя мотыльком,

не умолкает филомела.

Верблюду хочется.

Хотя

сквозь пыль античную детали

протискиваются, кряхтя,

а вздохи – те совсем застряли.

Так у небесных райских врат,

куда верблюд иглу дотащит,

сей низкой жизни аромат,

в ушко не просочась, обрящет

тоску животную, и стыд

взамен овечьей неги лона,

да на загон – для Аполлона

предавших – выморочный вид.

Ты не отвертишься от вечности своей,

она верна без колебаний.

Согласных суета и слово-воробей

не избегут её лобзаний.

Как смыслы ни тумань, как в терниях ни тырь

напрасный и случайный дар свой —

найдёт и ясности безумной нашатырь

вручит: живи со мной и царствуй.

С опаской, нехотя, не горячась ничуть,

томленью грозному покорен,

мнёшь трансцендентную, немыслимую грудь,

в угрюмой нежности проворен.

Всплывает с грохотом названье корабля,

кадабру коего не всякий спишет школьник.

Заиндевеет детскосельская земля,

когда по ней нечести вольник,

зело осклабившись, прошествует, ища

упруго-ветренной податливой поживы,

не лавра хрупкого, но грубого плюща,

объятья чьи смертельно лживы

(как все слова на свете).