Читать книгу 6 ЛИТО - Коллектив авторов - Страница 14

Он смугл и тощ, как ствол миндальный,

Вставая от немого сна,

Срывая саван погребальный,

Дрожит и плачет. Тишина

Врезается в глухие уши,

И свет глазам невыносим.

Он снова жив. Как могут души

Телам приказывать своим?

А вы едва ли сознаете,

В трусливой мудрости своей

Весь ужас воскрешенной плоти

И потрясение костей.

Так хочет прошептать спасенный:

– В чем пред тобой моя вина?

Вопрос, из гроба принесенный:

За что мне жизнь возвращена?

Молчит Мария, Марфа с ними

Дивится; но печален тот,

Чье возмутительное имя

Из адской пустоты зовет.

Как страшно, если той же фразой

Стремясь беспамятство прервать,

И мне воскликнет: «Выйди, Лазарь!»

Но не захочется вставать.

«Уезжай!» – будто просится слово,

За порог – убегай в никуда.

Каплей олова полуживого

В небе плавится молча звезда,

И ни с кем не прощайся – не надо,

Не дразни понапрасну печаль,

Вновь по встречной в бреду автострады

Прочь несись, выжимая педаль

До упора, – столбы вдоль бетонки

Вдруг сольются в немую стрелу,

Сквозь кошмар изнурительной гонки

Промелькнет светофор на углу…

Жизнь на вирши разменяна глупо.

В реку сонную света подлей.

Как юнец бестолковый из клуба,

Выйди в ночь отхватить пиздюлей.

Пьяный в хлам, безрассудный и храбрый,

Честным взглядом весь мир охвати,

Город, вновь, расправляющий жабры,

Темной ночью собьется с пути.

Незатейливой жизни начинка:

Пара строк под глухой барабан,

Если вечность, и правда, овчинка,

Значит, я, вероятно, баран.

Ветер в сердце врывается хлесткий,

Обжигая огнем пустоты,

И авария на перекрестке —

Оба всмятку, и оба – не ты.

Чем удивишь тебя? Ты знал и прежде

Набившее оскомину кино,

А что-то снова жизнь дает надежде

На то, что будет чудом спасено

Хотя бы вот изображенье это,

Прозрачный на губах застывший стих,

Как детский крик, стихающее лето…

В краю, где звон и ни души в живых.

А что вокруг? Деревья и заборы.

Что с плотной темноты вечерней взять?

Кому приснятся наши разговоры

В последнем сне, где нечего сказать?

Тебе ценить и чувствовать пристало

Прозрачный сиплый снег, парадных грязь,

Туда, где перед ужасом финала

Нить голосов мирских оборвалась,

Ты ничего не заберешь с собою,

Тахометр застынет на нуле,

Хотя змеиной лентой голубою

Мелькнут вагоны в изумленной мгле.

И в горле жребий прежний встанет комом,

Стыд узкой плетью по щеке хлестнет,

В случайном кадре, будто бы знакомом,

Лицо, в тебя влюбленное, мелькнет.

Я – город, разрушенный бомбардировкой,

Обстрелами, штурмом жестоким и мором.

Я – город с часами на каменной башне,

Я – взорванный город.

Когда надо мною враги расправляли

Железные крылья сквозь сумрак и пепел,

Трещало по швам воспаленное небо

И кашляло громом.

С ворот позабытое стерто названье

Мне бывшее именем. Слышите эхо?

Я – Дрезден, Иерусалим, Злата Прага,

Париж, Хиросима.

Стучали незримо во мне барабаны,

Часы постепенно, как сердце, умолкли,

Меня оглушили, дробили, ломали

И с грязью мешали.

Но я догорал, вновь и вновь повторяя,

Пусть даже никто не услышит, – неважно:

Покуда останется целым хоть камень,

Хотя бы песчинка, я – не уничтожен.

Здесь, за четыре моря вдали от дома,

Тыкаясь в пятое носом, как в сыр лиса,

Снова не верю тому, что уже знакомо,

Слепо молясь на незримые чудеса.

Тысяча слов притворится опять стихами,

Чтобы питать младенческую печаль.

Жизнь кончается просто, как чай в стакане,

Вода за окном мерцает прочней, чем сталь.

Значит, не бойся, душа, улыбайся шире.

Эта свобода нам тоже взаймы дана,

Просто смотри, как, словно жестянка в тире,

Нам из-за тучи покажется вновь луна.

И почему отовсюду ненастоящий

Мир обещаньем тепла обмануть готов?

А самолет, над пустыней в ночи летящий,

Светит чуть ярче полночной звезды волхвов.

Бороться с болью – бесполезный,

Докучный, неизбежный труд,

Как будто снова ключ железный

Бросаешь в омертвелый пруд,

И тонет ключ, почти беззвучно,

Скользя под тяжестью своей

На дно, где все благополучно,

Где, выражаясь ненаучно,

Ржавеет скарб твоих скорбей.

Но возвратится неизменно

Вновь ненасытная, как волк,

Боль, чтобы ты склонил колено,

И притаился, и умолк.

Пусть прежняя волна остыла

И схлынула – прими опять:

Без боли – так и прежде было —

Себя не можешь ты узнать.

Дух не удержишь в скользком теле.

И, гравитации каприз,

За ветром во дворе качели,

Взметнувшись вверх, ныряют вниз.

«Я не умею плавать…» – бросают в воду,

Так и стоят на песчаной седой косе.

Больше и больше – ого, собралось народу!

Смотрят, как выплывешь, должен ты стать, как все.

Знать наизусть те же книги и фильмы те же,

Плавать, как рыба, или – уж все равно —

Бегать других быстрее. Ещё в манеже

Учат нас этому: кто не сумел – на дно.

Да, говорят, что жизнь – непростая штука,

«Как же ещё научить?» – говорят они.

Этот – слабак, будет другим наука,

Хочешь дышать – дыши, а тонуть – тони.

Те, кто смотрели, как я бултыхался, хилый,

В жадной воде, где укрыла меня волна,

Учат других или тихо лежат в могилах,

Это – их отпуск, это не их вина.

Ночь наступила. Тесно в пустой кровати,

Я не в себе, но в других меня тоже нет,

Снова и снова я повторяю: «Хватит!»

Рама оконная делит дрожащий свет

Строго на полосы. Мир мой неровно скроен,

Здесь неудобно давшему слабину.

Я не умею плавать, я недостоин

Этого балагана. Тону. Тону.