Читать книгу Счастливый Цезарь - - Страница 21

Гипнополе вначале теоретически ввели в научное рассмотрение. Как электромагнитные волны, в свое время, чтобы объяснить разные явления и события иным путем не объяснимые. Потом уже стали радиоволны принимать замкнутыми друг на друга двумя металлическими пластинками и катушечкой с проволокой: стоит простой такой контур построить и смотришь, – в нем электричество начинает бегать в лад с волной пролетающей… Хоть доподлинно разве известно – есть эта волна или нет? Речь ведь идет о способе описания при помощи, так сказать, волнового воображения ума. А так, кто его знает, что это за явления такие: свет, радиоволны и прочие электромагнитные дела, которые так чутко откликаются на металл, а, скажем, на деревяшку или из палочек и тряпочек сложенную замысловатость – не откликаются. Так что доведись нам под рукой только растительное или камень – не видать нам изображения в ящике и звука не слыхать на далеком расстоянии без металла.

Так и с Гипнополем вышло. Ввели теоретически, а как вышло дело до приемных устройств, пришлось ограничиться живым: на мертвое вещество в особенности, к примеру, на пластмассу, это поле совсем никак не откликалось. Не возбуждало оно в мертвом материале того, что в живом зажигало. Однако, если форма этих живых колебаний соответствовала нашему сознанию, то подобием силы тока – служили чувства.

Они и тащили усталую душу вновь и вновь по одному и тому же сюжетному кругу к высокому напряжению драматического момента. И какая разница, этот разряд наивысшего напряжения был положительным или отрицательным! Главное, человек разряжался и в этой сцене разряда и разрешения кульминировало его ощущение жизни… Вот отчего одни и те же ошибки, в одном и том же фарсе совершали люди. Не потому что глупы или не понимали, а вновь и вновь тянулись вдоль токовой линии привычного, хоть и гибельного лицедейства, чтобы с уверенностью ощутить знакомую кульминацию. Как бабочки на огонь летели, захваченные движением известного сюжета, в одни и те же драматические узлы и сплетения. И отношения, конечно, между этим полем и приемниками живыми отличались сильно от схожих отношений для волн электромагнитных. К примеру, свет и радиоволны – в непрерывном беге с самой большой дозволенной скоростью мчат, а Гипнополе – оно на месте стоит, как привязанное, и с телесным расстоянием не затухает, а меняется в силе только в зависимости от разницы в состояниях души нашей. Если один человек грустит, а другой счастьем напоен, то расстояние меж ними получается очень большим, и то, что звучит в одном из них порожденное тем же самым Гипнополем, в другом совершенно иной оборачивается передачей… Одним словом, пространственно-временное описание как для предметов, для гипнополя не подходило: оно было везде и в любую механическую секунду, однако передача звучала в живых телах-приемниках разная.

Ближе всего, по сходству, если объяснять, положение напоминало сон, в котором себя вспоминаешь или на чем-нибудь соберешь внимание: только сосредоточишься мысленно – глядь переменилось видение. Самое чудное и пока необъяснимое наступало, когда полностью человек сам себя припоминал во сне, мол, сплю, а тело мое там-то, сам я – то и другое, – а это все мне снится и я про это знаю доподлинно… Вот когда такое случалось, то и наступало совсем неведомое качество: получалось будто, скажем, в телевизоре передача сама себя с отчетливостью рассматривать и глядеть начинала, не нуждаясь больше в зрителях. Невозможно такое представить даже, равно как и объяснить, если даже испытаешь сам. Потому что, если объяснением можно было бы другому передать, то этому другому и трудиться достигать ничего не понадобилось бы. Но тут загвоздка выходила в сравнении с предыдущей наукой, которая из всего вокруг только узкую всеобщность и рассматривала. Тут всеобщность в случае гипнополя присутствовала, но требовала от человека личных усилий. Это, как с симфонической музыкой получалось – любой может слушать, а чтобы понять и насладиться, надо развивать в себе приспособление, прибором стать, который на музыку откликается…

Много вышло зависти и обид в связи с таким делением людей на способных и неспособных работать в качестве прибора. Одно дело, когда каждый может поглядеть на стрелку со стороны и удостовериться в истине измеренного, а другое – когда стрелка эта в душе располагается и постороннему не видна. А чтобы удостовериться лично, надо самому таким прибором стать…

Однако, самое главное, что обнаружилось – превращение людей, соприкасавшихся с Новым Знанием, и странное присутствие в их жизни невидимых сил, о которых раньше и не подозревали. Как будто за такими Исследователями состояний души особо присматривали, и если удавалось Новым Ученым открыть что-то, видать недозволенное – их просто изымали из жизни. То несчастный случай, то вдруг личное помешательство ума происходило у Жрецов нового Знания, то еще какая-нибудь судьбинская дрянь случалась, и Ученый больше ничего открыть не мог. И, если не умирал во плоти, то как будто ему в каком-то месте заклинивало и полностью отказывало не то что в откровениях, а и в простом соображении…

Слухов про это ходило много, хотя доподлинно так никто никогда и не обнаружил прямых улик этого таинственного надзора. Разве что бульварные газетки все писали, да в кино показывали, как за нами следят Инопланетяне, Духи и прочие нежизненные сущности… Однако с очевидностью стало всем понятно: новое Знание – опасно. И в каком обличье эта опасность себя обнаружит в жизни – остается загадкой…

Именно в связи с такой опасностью за Новым Знанием и был учрежден особый надзор уже земного свойства, чтобы, как говорили, защитить наших Ученых от злых и пока еще неведомых сил. По крайней мере, оградить хотя бы от несчастных случаев и происшествий таинственного свойства… Хотя кого земной надзор когда-нибудь защитил от проявления в их жизни неземного? К тому же, настоящих Ученых разве испугаешь. Гораздо страшней были возможности открытий Нового Знания на поприще Сознания души и жизни. И Надзор за учеными установили (так говорили многие) вовсе не для защиты их от неведомых сил, а чтобы не дать утаить Открытое. Потому что многие, преображаясь в процессе открытия, начинали испытывать особую ответственность за открывшееся им, там, в глубинах Сознания, и не торопились делиться своими откровениями со все теми же зоологическими вождями и правителями жизни.