Читать книгу Научная дипломатия. Историческая наука в моей жизни - - Страница 21

В последние два десятилетия большое место в моей жизни занимали связи с Норвегией. В 2012 году исполнилось 20 лет со времени подписания первого соглашения о сотрудничестве между Институтом всеобщей истории РАН и Институтом оборонных исследований Норвегии. Директора этого института профессора Олава Ристе я знал к тому времени уже довольно давно. Мы успешно взаимодействовали с ним в Комиссии по истории международных отношений, он участвовал во многих конференциях, в том числе и на территории России.

Я никогда не забуду, как Олав со своей женой Рус, англичанкой из Оксфорда, устроили нам с супругой поездку на машине по Норвегии. Мы проехали полстраны – от Осло до Бергена. Олав был типичным скандинавом, человеком немногословным и хладнокровным, сдержанным в проявлении чувств и эмоций. Олав Ристе – хороший историк, он написал много работ по истории внешней политики Норвегии, много лет отдал проекту, посвященному истории норвежской внешней политики и разведки.

Мы познакомились с ним и с его женой; однажды я организовал им поездку по странам Балтии (как раз накануне их выхода из состава Советского Союза). Мы побывали в Риге и Вильнюсе, они сами заехали в Таллин. Я понимал, что для Ристе Скандинавия и Балтия объединялись общим регионом «европейского Севера».

Активизируя сотрудничество с Норвегией, Швецией и Финляндией и контактируя со многими историками этих стран, я сталкивался с вопросом: существует ли в принципе скандинавская общность, причем не только как географический регион, но и как некое цивилизационное единство? Мы знаем ганзейское единство, воплощенное хотя бы в архитектурном сходстве городов Северной Германии (Любек, Ганновер), Швеции и некоторых других стран.

Постепенно вовлекаясь в сотрудничество со странами Балтии, часто бывая в последние годы в Литве, в Латвии и в Эстонии, я думаю уже о более широком контексте – о балтийской цивилизации, о тех цивилизационных компонентах, которые объединяют все страны вокруг Балтийского моря, включая упомянутые страны Балтии, Польшу, Германию, государства Северной Европы и, разумеется, российский северо-запад. Может быть, именно на этой базе выросло международное объединение руководителей стран Балтийского моря.

Возвращаясь к норвежской теме, отмечу, что считаю большим и важным достижением публикацию тома документов о советско-норвежских отношениях в период 1917–1965 годов. Этот том был наиболее ярким выражением упоминавшегося уже соглашения Института всеобщей истории РАН и Института оборонных исследований Норвегии.

В этом же институте я познакомился тогда с молодым норвежским историком Свеном Хольтсмарком. С тех пор уже более 20 лет мы встречались с ним почти каждый год. Свен был главным составителем и автором упомянутого сборника документов. Рабочие встречи происходили попеременно в Осло и в Москве. Хольтсмарк прекрасно говорил по-русски, у него была польская жена.

Свен сыграл большую роль еще в одном вопросе. Отец моей жены носил фамилию Даниэльсен, говорили, что у него были норвежские корни, но в советские времена упоминать об этом было небезопасно. После смерти в его бумагах нашли старый норвежский паспорт его деда, из которого было видно, что он жил в Петербурге в конце XIX веке и был мастером-часовщиком.

Я сообщил эти данные Свену Хольтсмарку скорее просто для проформы, нежели рассчитывая на практический результат.

Свен сходил в какие-то норвежские архивы, и в результате в один прекрасный день у нас на даче раздался звонок. Мужской голос позвал к телефону мою жену, сказав, что он является ее кузеном. Так моя супруга нашла в Норвегии двух кузенов, одну кузину и очаровательную тетушку, которая, к сожалению, недавно скончалась в 93 года. Она немного говорила по-русски и хорошо помнила своих русских родственников. Во время войны она провела год в одиночной камере в нацистском лагере «Равенсбрюк». Эта история еще более сблизила меня с Норвегией, и мы с женой практически каждые два года ездили туда.

В Норвегии, как мне кажется, нет устойчивого антирусского синдрома, наши страны никогда не воевали друг с другом; кроме того, норвежцы помнят 1944 год, когда советские войска освобождали от нацистов северную Норвегию.

Но с Норвегией меня связало на ряд лет еще одно обстоятельство. В течение длительного периода я сотрудничал с Нобелевским институтом мира. Это престижное учреждение в Норвегии, главная задача которого состоит в ежегодном присуждение Нобелевской премии мира.

С приходом в Комитет в качестве руководителя института известного специалиста, историка-международника Гейра Лундестада Комитет начал выделять стипендии профессорам различных стран для проведения научных исследований. В 1995 году я получил такую стипендию сроком на два месяца. Я с большой пользой провел эти два месяца в Осло, работая над книгой по истории европейских идей.

С этого времени у меня установился тесный и плодотворной контакт с Гейром Лундестадом и с Арне Вестадом – исполнительным директором Нобелевского Комитета.

Нобелевский Комитет снискал себе славу и популярность своей программой по истории холодной войны (о чем я напишу отдельно).

В рамках этого проекта в Осло проводились лекции и круглые столы. Однажды я выступал в Нобелевском институте с лекцией на тему «Процесс принятия внешнеполитических решений в советском руководстве в годы холодной войны». Я рассмотрел этот вопрос на четырех примерах: «Отношение Москвы к плану Маршалла», «Советская нота по германскому вопросу 1952 года», «Советская акция в отношении Чехословакии в 1968 году» и «Решение о вводе советских войск в Афганистан в 1979 году».

Я был на профессорской стажировке в Нобелевском институте всего три раза и один раз по приглашению университета Осло. Эта поездка позволила мне закончить книгу, познакомила меня с десятками ученых и дала возможность близко узнать жизнь и нравы Норвегии.

Но тесное сотрудничество с норвежскими специалистами привело еще к одному результату. По представлению ряда моих норвежских коллег и прежде всего профессора Олава Ристе я был избран иностранным членом Королевской норвежской Академии наук.

Я помню это торжественное заседание, когда меня официально принимали в Академию в присутствии короля Норвегии. После состоялся официальный ужин. Помню, что вскоре после окончания ужина я спустился на первый этаж красивого особняка Норвежской Академии и собрался уходить, когда меня остановил служащий и предупредил, что никто не может покинуть мероприятие, пока король еще находится в доме. Таков был обычай. Вернувшись в один из залов, я увидел, что король сидел в окружении молодых членов Академии и пил популярное в Норвегии пиво.

Таковы были нравы в этой маленькой стране на севере Европы.

Из стран Северной Европы я довольно часто посещал и Швецию. У нас также были двусторонние коллоквиумы с историками Швеции. У меня многие годы был хороший контакт с профессором Р. Торстендалем. Я познакомился с ним через бывшего сотрудника нашего Института Александра Сергеевича Кана – известного скандинависта, вынужденного покинуть Советский Союз. Кан поселился в Швеции, стал работать в университете города Уппсала. И именно там я познакомился с Рольфом Торстендалем. Наши контакты усилились после того, как Рольф женился на русской женщине – специалистке по истории Швеции Тамаре Салычевой. Я очень уважал Р. Торстендаля, выдающегося европейского историка, весьма авторитетного в международном сообществе историков.

Неожиданно Рольф сыграл некоторую роль в моей деятельности. В 2013 году я получил информацию из Стокгольма, что по рекомендации профессора Р. Торстендаля Шведская Академия искусств и словесности избрала меня своим иностранным членом. За этим последовала поездка в Стокгольм, торжественная процедура с участием короля и королевы и последующего обеда.

Мне показалось, что избрание меня членом Норвежской, а затем и Шведской Академий как бы вознаграждало меня за многолетний интерес к истории стран Северной Европы.