Читать книгу Научная дипломатия. Историческая наука в моей жизни - - Страница 9

Я уже отмечал, что в течение 10 лет я официально был сначала членом бюро МКИНа (1985–1990), а затем и вице-президентом этой организации (1990–1995). Кроме того, и многие предшествующие этому периоду годы я неоднократно присутствовал на заседаниях бюро МКИНа, сопровождая академика Е.М. Жукова, а затем С.Л. Тихвинского.

В состав бюро входили представители разных стран и континентов. Их состав менялся, но фактически постоянно в бюро входили историки России и США, а также очень часто Франции, Германии и Англии. В ходе этих заседаний бюро я мог видеть основные тенденции развития мировой историографии, почувствовать ее приоритеты и национальные особенности.

Бюро МКИНа не было политизированной организацией, его члены избегали вовлечения в идеологическое противостояние, которое во многом определяло общее положение тогдашнего мира. Но все же ветры холодной войны не могли обойти и МКИН. В программу конгрессов, которая утверждалась на бюро и на Генеральной Ассамблее, включались острые политизированные темы. Особенно остро влияние политики я ощущал в деятельности МКИНа несколько раз.

В 1970 году при подготовке Конгресса историков в Москве сложилась ситуация с так называемым делом известного чешского историка академика Мацека. Во время чехословацких событий 1968 года Мацек был в числе тех, кто выступал с критикой советского вмешательства. И вот теперь в 1970 году Мацек решил участвовать в Московском Конгрессе. Он обратился в советское консульство в Праге за визой, в которой ему было отказано. Мацек информировал об этом западные средства массовой информации, и последовали письма и протесты многих западных историков и общественных организаций.

Эта ситуация стала темой и заседания бюро МКИНа. Члены бюро выразили озабоченность сложившейся ситуацией и обратились к советским представителям с просьбой пересмотреть советскую позицию. Помню, что тон заседания был довольно сложным. Теперь, спустя почти полвека, я понимаю, что руководство МКИНа хотело продемонстрировать западной общественности свою поддержку чешского диссидента и его право на участие в научных конференциях.

С другой стороны, было совершенно очевидно, что руководители МКИНа не хотели международного скандала и осложнений с советскими властями и организациями накануне Московского Конгресса. Эта двойственность предопределила «спокойную» позицию бюро МКИНа. Ситуация была понята в Москве, и инцидент был улажен через чешские власти в Праге. Они сделали какие-то примирительные шаги в отношении Мацека, и в итоге он согласился не настаивать на поездке в Москву.

Другой случай был уже связан с прямо противоположным случаем. После объединения Германии в 1989 году власти в Бонне начали чистку в рядах историков ГДР. В это время членом бюро МКИНа от Германии был директор Института древней истории ГДР Йоахим Херрманн. Новые общегерманские власти отстранили Херрманна с поста директора и поставили перед бюро МКИНа вопрос о замене Херрманна в качестве члена бюро. Президентом МКИНа в тот период был англичанин Тео Баркер, а генеральным секретарем – француженка Элен Арвейлер. Вопрос о судьбе Херрманна приобрел принципиальный смысл. Демонстрируя «западную» солидарность, руководители МКИНа одновременно заняли единодушную позицию защиты своего коллеги. Они твердо заявили, что Херрманн останется членом бюро до конца своих полномочий, а затем можно будет рассмотреть вопрос о новом члене бюро от объединенной Германии.

Пребывание в бюро МКИНа дало мне возможность не только улавливать направления и тенденции развития исторической науки, но и воочию увидеть расстановку сил и взаимоотношения между представителями разных стран. Общее единство не исключало человеческих страстей и исторических наслоений. Одним из проявлений этого были порой довольно острые разногласия (иногда в весьма раздраженной форме) между тогдашними президентом МКИНа англичанином Тео Баркером и генеральным секретарем Элен Арвейлер.

В разделах воспоминаний о моих контактах с британскими и французскими историками я рассказываю об этих видных представителях мировой исторической науки. Но здесь все же упомяну, что англичанин Баркер был человеком весьма уравновешенным, спокойным и хладнокровным; в то время как француженка Арвейлер отличалась нравом весьма эмоциональным и порой взрывным. Разногласия между ними возникали довольно часто и иногда в острой форме. Конечно, было бы преувеличением связывать это с историей взаимоотношений между Англией и Францией с древних времен. Но все же во время этих «дискуссий» меня не покидала мысль, что англо-французская напряженность, возникшая еще в раннее Новое время, продолжается в какой-то форме и поныне.

Разногласия между президентом и генеральным секретарем возникали по разным поводам, иногда и по второстепенным организационным вопросам. В некоторых случаях члены бюро МКИНа были вынуждены искать какие-либо согласительные формулы и слова, чтобы смягчить или сгладить противоречия. Помню, что в качестве медиаторов обычно выбирали А. Гейштора и меня.

Вообще опыт общения с членами бюро, особенно в конфликтных ситуациях, был для меня чрезвычайно полезен и интересен. Англо-французские отношения, даже на личностном уровне, видимо, имели длительную историю и традиции. В нашем случае англичанин Тео Баркер и француженка Элен Арвейлер были представителями интеллектуальной элиты обеих стран, они были неизменно вежливы; мы вместе обедали, говорили о разных вещах, смеялись и прочее, но за этими вполне жизненными и обыденными проявлениями чувствовалось явное напряжение. По деловым вопросам обычно спокойный и уравновешенный Тео Баркер спорил со своим генеральным секретарем с плохо скрываемым недовольством, а эмоциональная Элен Арвейлер внешне также была предельно вежлива, но за этим чувствовалось эмоциональное напряжение, проявляемое в горячности тона и возражений.

Разногласия между ними касались различных аспектов деятельности бюро МКИНа, иногда весьма незначительного свойства. Для членов бюро часто складывалась неловкая ситуация. Мы уважали обоих наших коллег, совместно работали несколько лет, и нам было далеко не так просто занять чью-либо сторону, тем более что часто разногласия между ними касались второстепенных проблем.

Для меня, во-первых, было хорошей школой видеть наяву «западные» способы дискуссий и методы выдвижения конфликтных вопросов и их разрешения. Во-вторых, не скрою, для меня было приятным, что я рассматривался моими коллегами, весьма уважаемыми в их странах, как медиатор, как посредник в разрешении споров во влиятельной международной организации.

Говоря в более широком контексте, хочу отметить, что хотя формально бюро МКИНа в основном занималось подготовкой и проведением международных (всемирных) конгрессов, но члены бюро были хорошо осведомлены о состоянии исторических исследований в различных странах. Кроме того, бюро уделяло большое внимание деятельности международных комиссий и комитетов, аффилированных с МКИНом.

Формально бюро МКИНа собиралось один раз в год, но мы довольно часто общались между собой либо по телефону, либо путем переписки. Я пишу об этом, потому что, как мне кажется, в последние годы активность, да и в целом роль МКИНа, снизилась. По крайней мере, я это вижу из опыта своего общения с некоторыми нынешними членами бюро.