Читать книгу Сны Лавритонии - - Страница 4

Глава 4: Ярмарка и горячий эль

Плим ещё не знал, что это всего лишь сон, воспоминание, которое обернётся жгучей болью. Да, всего лишь сон, который видел он… и кто-то ещё.

Было хорошо. Тепло. Даже жарко. Солнце висело высоко в небе, ослепительно яркое. Воздух дрожал, согревая кожу, пахло свежей землёй, молодой травой и чем-то сладким, медовым. Ласточки носились в стремительной чехарде, ныряли под карнизы, выскакивали из-под крыш, неся в клювах строительный материал для гнёзд. Весна. Время новой жизни.

Где-то вдалеке уже слышались первые звуки веселья. В этот день вся деревня просыпалась иначе – с особым нетерпением, с оживлением в голосах. Сегодня утром на площади начиналась ярмарка – первая после долгой зимы.

Накануне вечером жители разобрали ненужные вещи, отсчитали часть зимних запасов, чтобы с утра продать или обменять их на что-то более ценное. Но правда была в другом – людям хотелось встряхнуться, наконец-то почувствовать вкус праздника: поговорить, посмеяться, потанцевать, поднять кружку горячего эля. Кто-то уже ставил палатки, натягивал полотнища, развешивал связки лука и чеснока, а кто-то готовился залезть на столб, обмазанный жиром, чтобы ухватить с колеса ярмарочный трофей.

Плим ни за что не хотел упустить этот день. Толпа, шум, песни, аромат печёных лепёшек и наваристого бульона, поднимающийся вместе с паром из чанов, – всё это наполняло сердце предвкушением. Он любил ярмарки за их беспечность, за азарт, за возможность показать себя. Помериться ловкостью в выбивании орехов из лунок, удивить ребятню фокусами.

Но главное было не в этом. Он хотел, чтобы его проделки увидела Тереция – младшая дочь бургомистра. Дитя другого мира, в котором судьба решалась не сердцем, а расчётом. Но что до этого? Пусть говорят, что простой дровосек не пара дочери уважаемого человека. Пусть шепчутся. Сейчас он не думал о будущем. Сейчас он представлял, как она будет смеяться, когда он поймает «Беглого поросёнка» на свинячем тракте. Как будет колотить его по спине, когда он поднимет и закружит её в воздухе.

Тереции этой весной исполнилось семнадцать. Для тех, кто решал её судьбу, она всё ещё была ребёнком. Но для него – нет. В его глазах она была девушкой. Прекрасной, живой, той, ради которой хотелось становиться лучше. Он знал, что она без памяти влюблена в него. В этом было всё: и счастье, и проклятие. Потому что молодость не задумывается о последствиях. Она не просчитывает ходы, не строит планы, не взвешивает риски. Она просто живёт, смеётся и мечтает. Вот и Плим не задумывался, правильно ли он поступает. Он знал, что не сможет дать ей ту жизнь, к которой она привыкла. Скорее всего, всё закончится не так, как мечтается. Но пока солнце стояло высоко, пока музыка гремела над площадью, а воздух был восхитительно тёплым, он не собирался думать о последствиях.

Узкие улочки сходились к деревенской площади, как спицы большого колеса. Сама деревня лежала в низине, зажатая между лесом, скалами и рекой, и носила название – Поресь. Старики говорили, что это значит: «заросшее место». Не просто заросшее, а будто бы нарочно спрятанное с глаз долой. О самой деревне не было упоминаний ни в королевских указах, ни в хрониках, и уж точно ни один трубадур не слагал о ней баллад. Поресь словно выпадала из времени – жила своей жизнью, без лишней огласки. С городом Эльманаиром её связывала Зыбь-дорога – печально известная своим капризным нравом. Невнятная, прихотливая, она могла сурово наказать того, кто не знал её характера. По обочинам той дороги и по сей день валялись обломки колёс, скрученные дуги, рваные брезенты – немые следы чьей-то самоуверенности.

Когда из Эльманаира отправляли верхового, маршрут передавали с неизменной усмешкой, даже не называя деревню:

– Скачи по Зыбь-дороге, пока не упрёшься в корову, к которой привязан забор.

И это действительно казалось смешным… до тех пор, пока всадник не оказывался на самой Зыбь-дороге.

Местные редко покидали свои дома. Раз в году они отправлялись в Эльманаир на осенний праздник Больших костров, но в остальное время деревня оставалась закрытой для чужаков, затерянной среди лесов и каменных холмов. Её жизнь текла по своему кругу – размеренно, неизменно, будто подчиняясь единому дыханию природы. Весной набухали почки, молодые листья пробивались из тонких ветвей, тянулись к солнцу, но вскоре желтели, осыпались и исчезали под осенним ветром. Осень сменялась зимой. С севера налетали ледяные ветра, снег засыпал улицы, и деревня замирала в ожидании тепла. Но когда лавритонское солнце начинало растапливать снег, жизнь снова входила в привычный круг. И пусть казалось, что в этом мире ничего не меняется, новые морщинки на лицах людей говорили об обратном.

Утром Плим надел тщательно отутюженный, штопанный камзол, сунул в карманы гладкие голыши для фокусов и, скрипнув калиткой, зашагал по пыльной дороге к площади, где уже вовсю гудела деревня. Шагая вдоль покосившихся заборов, он насвистывал простую мелодию, весело кивал соседям, отпускал безобидные шутки. Но, несмотря на беспечный вид, сердце его билось чаще обычного. Он ждал встречи с Терецией. Да что там – с трудом удерживал себя от того, чтобы не идти вприпрыжку.

И вот она – городская площадь. Весёлый шум, звонкие переливы жалейки и тулумбуса, аромат эля и жареных свиных рёбрышек наполняли прозрачный воздух. “Вот она – жизнь!” – с улыбкой думал Плим. – “Шум, смех, веселье, эль пенится в кружках… А если бы ещё люди смотрели не на камзолы, а в глаза, не судили по звону в кошельке, а по словам… Тогда, пожалуй, этот мир был бы совсем хорош.»

Как только Плим ступил на площадь, мысли о старом камзоле мигом вылетели из головы. Он словно нырнул в поток радости и беспечности. Ярмарка бурлила – восклицания, звон монет, запах свежей выпечки. Порыв ветра подхватил пёстрый отрез с лавки торговца тканями и закружил в воздухе.

– Плим! – кто-то крикнул из толпы. – Как поживаешь? Как здоровье матушки?

– А кто спрашивает? – он прищурился, и хлопнул себя по лбу. – Да это же Айк! Великий коновал, зубодёр и шарлатан в одном лице! Как твои дела, мошенник?

– Что ты такое говоришь?! – Айк опешил от такого приветствия.

– Я-то? Я просто вспомнил, как ты продал матушке вместо порошка от кашля пыль со старого комода. Спасибо, что спросил, Айк. Матушка до сих пор кашляет, а иначе пришла бы сюда и подковала тебя, а не «Беглого поросенка».

– Эй-эй, потише! – Айк испуганно огляделся по сторонам. – Кстати, бургомистр нынче такого поросёночка приготовил, что его и моя баба не подкуёт!

– Ты кого это бабой назвал, хворый?!

Из толпы выступила огромная женщина с корзиной пирожков. Широкие плечи, руки – будто два кузнечных меха, и взгляд, встречаться с которым без крайней нужды никто не спешил. Айк выдавил самую невинную улыбку, на какую только был способен:

– Баба? Да нет же! Я сказал… Бабочка! Бабочка, золотце! Ну, ты чего, милая, не слышала? Пирожки продаёшь? Я тут подумал, вдруг ты сама устала… Давай помогу понести корзинку?

Со стороны карусели с визгом неслась детвора:

– С чем пирожки, тётенька? С рыбьей требухой или тараканьими ножками? – несколько пирожков ловко исчезли с корзины.

– Требуху вам в уши! – женщина замахнулась на сорванцов и только потом сообразила прикрыть корзину руками.

– Эй, Плим, откуда кафтан будет? Ты в нём прямо-таки королевская фаворитка! – раздалось из толпы.

Верзила с оттопыренной губой скрестил руки на груди и ухмылялся, довольный тем, что вызвал улыбки на лицах зрителей. Плим медленно повернулся, окинул его оценивающим взглядом и неторопливо провёл ладонями по камзолу.

– Не узнаёшь? Это же часть твоего гардероба!

– Чего?! – детина хохотнул, но в голосе прозвучала нотка тревоги.

– Не помнишь? Это же твои труселя, Гроган, которые ты прошлой осенью в лесу обронил… Когда бобра за медведя принял.

Кто-то в толпе прыснул, фыркнул, и вот уже смех покатился по кругу. Все смеялись от души – все, кроме долговязого. Он сжал кулаки и залился краской.

Плим, довольный тем, что поставил Грогана на место и повеселил зевак, огляделся и заметил знакомую фигуру у кузнечного лотка.

– Привет, Плим! – Лисс качал головой и улыбался. – Ты что сотворил с бедным Гроганом? Он же теперь неделю в зеркало не заглянет из страха, что собственная рожа над ним посмеётся!

– Привет, Лисс. Рад тебя видеть.

Кузнец – высокий, плечистый, с обветренным лицом – вытер ладони о кожаный фартук и протянул руку Плиму.

– Матушка говорит, тебе борона нужна?

– Нужна-то нужна, только вот с волшебными карманами на моём камзоле не всё так хорошо, – Плим похлопал себя по бокам и обречённо вздохнул. – Деньги в них не появляются, а только исчезают.

– Ну-у, – Лисс задумчиво почесал подбородок, – это печально. Хотя, сдаётся мне, что у нас вся деревня у одного портного обшивается. Уж больно у всех карманы одинаковые!

Лисс хлопнул Плима по плечу так, что тот едва удержался на ногах.

– Сделаю я тебе борону! Но в долг!

– Щедро, – сказал Плим. – И какая же будет цена для должника?

– Цена? Живот надорвёшь! А вот процент можешь выплатить прямо сейчас – у Крузо.

Плим радостно присвистнул:

– Что ж, хороший из тебя ростовщик. Договорились.

Они ударили по рукам и направились к месту, откуда над площадью поднимался густой аромат эля и жареного мяса. Там, возле огромного чана, стоял пузатый колобок в красном колпаке – Крузо. Хлопая себя по бокам, он визгливо зазывал гостей:

Вкусный, ароматный эль!

Выпей чарочку смелей!

Есть у эля чудо-свойство —

Хворь лечить и гнать расстройства!

Лисс толкнул Плима локтем:

– Что скажешь? Проверим, не завалялось ли в наших карманах немного волшебства? – Затем повернулся к хозяину чана:

– Как дела, Крузо?

– Ах, добрые люди, – толстяк всплеснул пухлыми ручонками, – как могут быть дела у бедного Крузо? Живу только милостью да постоянством своих завсегдатаев.

– Оно и видно по твоей грациозной талии, что у тебя всё очень печально, – хмыкнул Лисс. – Так что, нальёшь нам по кружечке эля, чтобы скрасить своё горюшко?

– Для вас, почтенные господа нашего процветающего захолустья, я готов опустошить все запасы своего волшебного ЭЛЕксира!

Пейте, сколько вместит пузо,

Эль из бочек папы Крузо!

Он зачерпнул деревянными плошками дымящуюся жидкость, так бережно, будто держал не эль, а саму душу деревни, и протянул дровосеку и кузнецу.

– Слышишь, Крузо, – Лисс хитро подмигнул Плиму, – говорят, Король хочет устроить накануне праздника Больших Костров состязание элеваров. Победителю, мол, достанется место при дворе. Не хочешь схватить удачу за хвост?

Крузо вздрогнул, и понизил голос:

– Что вы такое говорите, добрые господа? Это же знает даже моя собака, что на всякое место при Дворе заказано место у воспитательного столба. Благодарю за заботу, но служба у Короля не для моей нежной кожи.

– Жаль, жаль… Нам бы свои уши во дворце пригодились.

– А вы хотите новость, господа? – Крузо заговорщицки наклонился вперёд.

– Хм, спрашиваешь… – Лисс подул на эль и отхлебнул. – Если новость окажется сто́ящей, я тебе даже свинарник почищу. Да ещё и ромашками сверху посыплю.

– Ну так слушайте! – Крузо выпрямился и расправил живот. – Месяц назад, а может, и чутка поболее, нашего бургомистра посетил вестовой Короля!

Он сделал многозначительную паузу, обвёл Плима и Лисса взглядом, словно проверяя, готовы ли они к откровению, и с нажимом продолжил:

– Прискакал ночью, как чума, и в ворота стучит! Муравушка ему отворил, а он – с порога, БРЯЦ! – «Дело у меня ОСОБОЙ СЕКРЕТНОСТИ!»

Крузо выдержал ещё одну паузу, развёл руками и вздохнул:

– Представляете?! Ночью! По нашей-то дороге. И вот, значит, какой-то вестовой, за каким-то важным делом, несётся сквозь это месиво, будто его сама нечистая подгоняет!

Крузо гордо скрестил руки. Лисс с Плимом недоумённо переглянулись.

– И… это всё?

– Всё! – подтвердил Крузо, довольно поглаживая передник.

Плим поднял бровь.

– Да уж… Такой новостью даже дыру в носке не заштопаешь.

– Ладно… – усмехнулся Лисс. – Кто тебе эту свистульку выдал? Сам бургомистр шепнул? Или ты это после третьей бутылки своего волшебного эля придумал?

– Я же говорю – дело особой секретности! – оскорбился Крузо. – Бургомистру строго-настрого запрещено болтать об этом визите!

– Так откуда ж, хвори ради, ты про это знаешь?!

Крузо сузил глаза и снова понизил голос:

– А вот в этом-то всё и дело… Моя дочка с их дочкой, знаете ли, дружат.

– Это с которой? С большей или с меньшей?

– С Терецией.

– И что же твоя дочка узнала от её дочки? – Лисс недоверчиво глядел на толстячка.

Крузо подался вперёд:

– Говорит, их батюшка после визита королевского вестового два дня сломленный лежал. Ни есть, ни пить не мог, только ворочался и что-то бормотал.

Лисс хмыкнул:

– Ну надо же, два дня в постели от королевской тайны. Это, случаем, не заразная болезнь? Что скажешь, знаток кухонных баек?

Крузо скорчил оскорблённую мину:

– Да погодите вы! Их дочка моей дочке сказывала, будто бургомистр бредил и всё твердил: «Ваше Величество, гора ведь рядом… Беда будет, если кто узнает! Совсем рядом эта проклятая гора…»

Лисс поднял брови, но тут же махнул рукой:

– Какая ещё гора? Тут вокруг одни горы и лес.

– А вот этого они нам не сообщили, – Крузо развёл руками.

– Ну так и не взбивай пену. «Дело особой секретности»… Да в горячке и корова может заявить, что она придворная певица! Жар был у бургомистра – вот тебе и вся тайна. А дочке своей скажи, чтоб поменьше болтала. Ей ещё замуж выходить, а с такой фантазией женихов можно и распугать.

Лисс протянул плошку Крузо:

– На, держи. Эль у тебя ладный, а вот сказочник ты никудышный.

Крузо обиженно буркнул:

– Сами новость просили, а теперь обзываетесь!

Лисс хлопнул Плима по плечу:

– Айда, мне нужно к товару возвращаться.

– Ты иди, Лисс, а я поищу Терецию, – ответил Плим, вглядываясь в толпу.

– Хочешь разузнать у девчонки, не наврал ли этот гусь? Ну, иди, иди. Только знай – вестовой бы ночью на нашу дорогу не сунулся, а месяц назад сам бы леший её с фонарём не нашёл. Так что не было никакого послания. А бургомистр наш жив-здоров, сам увидишь – выйдет сегодня довольный, будто жёнушка ему за ухом почесала.

– Не собираюсь я ничего выведывать, – нахмурился Плим. – У меня к ней дело.

– Дело? Во как! Какое же может быть дело у безродного осла к барыньке?

Плим метнул острый взгляд, но промолчал.

– Да шучу я, шучу, – Лисс толкнул Плима в бок. – Беги к своей Тереции, только гляди, чтоб Крузо не состряпал из этого такую «новость», что у бургомистра опять ноги подкосит.