Читать книгу Последний караул - - Страница 12

Раскопки Алексея: Архив апокалипсиса

Тишина после пыльной бури была не благословением, а новым видом пытки. Она звенела в ушах навязчивым, высоким звуком, будто где-то далеко разбилось гигантское стекло, и его осколки всё ещё падают в бездонный колодец. Воздух, очистившись, стал стерильно-холодным и безжалостно честным. Он обнажал все контуры запустения: каждый перекошенный забор, каждую воронку, каждый призрачный контур фундамента, торчащий из земли, как ребра дохлого зверя. Алексей шёл на запад, в зону, которую в посёлке называли «Старым городком». Это было высокопарное название для довоенного исследовательского посёлка при закрытом институте, стёртого с лица земли в первые часы конфликта. Не стратегическая цель, а просто точка на карте, которую решили стереть – для симметрии, для острастки, для очистки тыловых рубежей. Уничтожили не до конца: железобетонные каркасы лабораторий и бомбоубежищ оказались крепче намерений.

Сегодня им двигала не просто тяга к артефактам. Ею двигал вопрос, сформулированный вчерашним молчаливым диалогом с отцом у окна. Вопрос о цене. Цене стали и цене хрупкости. Он чувствовал, что ответ лежит не в вещах, а в причинах. Почему мир стал таким? Не в идеологических клише «борьбы за будущее», а в технических, почти бытовых деталях. Кто, когда и каким винтом прикрутил первую шестерёнку к этой гигантской мясорубке?

Путь был давно изучен. Он обходил ловушки: участки, где земля могла быть заражена (ржавые бочки с непонятными значками), зоны потенциальных обвалов (скособоченные многоэтажки, похожие на пьяных гигантов), и особенно – места, где по вечерам иногда виднелся тусклый огонёк. Там могли быть другие «искатели», и встреча с ними сулила не обмен, а конфликт за скудные ресурсы. Его мир был миром одиночек. Коллективное выживание умерло вместе со старым миром, оставив после себя лишь призрачные формы вроде их посёлка, где люди сбивались вместе не для жизни, а для удобства учета и контроля.

Он подошёл к своей цели – полузаваленному грунтом и мусором бетонному кубу, из которого торчала ржавая труба вентиляции. Вход был замаскирован естественным образом – плита перекрытия просела под собственный вес, образовав узкую щель, присыпанную землёй и кирпичной крошкой. В прошлый раз он, испугавшись глубины и запаха – не просто сырости, а чего-то химически-сладкого, приторного, – завалил щель обломком. Теперь он откатил камень прочь.

Из чёрного прямоугольника пахнуло тем же сладковатым холодом, но теперь к нему примешивался ещё один запах – застоявшейся информации. Запах старой бумаги, тления макулатуры, плесени на клеёных переплётах. Он зажёг факел. Пламя, жадное до кислорода, вырвалось наружу, осветив грубо отлитые бетонные стены шахты и уходящие вниз, покрытые рыжей изморозью ржавчины, скобы. Надев на руки тряпичные обмотки, он начал спуск.

Бункер поразил его не масштабом, а оставленной суетой. Это было не место планомерной эвакуации. Это было место панического бегства. Пол усыпан осколками стёкол, обрывками бумаг, опрокинутыми стульями. Создавалось впечатление, что люди вскочили и побежали, сметая всё на своём пути. Почему? Что их так напугало, что они бросили даже документы?

В дальнем углу, под грудой рухнувших плит перекрытия, он увидел то, что искал. Стальной сейф, некогда, должно быть, зелёный, теперь покрытый пузырями ржавчины и известковыми потёками. Дверца висела на одной нижней петле, будто её не взламывали ломом, а сорвало взрывной волной изнутри. Внутри, в полутьме, лежали стопки папок.

Первое, что он взял в руки, была не папка, а обычная, потёртая тетрадь в картонной обложке. На первой странице карандашом, с сильным нажимом, было выведено: «Личные заметки. Проект «ЩИТ». Если найдёте это – мы, наверное, все уже мёртвы. Или хуже. Не верите тому, что говорят по радио. «Плащ» – это не защита. Это смерть. Сами запустили, сами же и…» Дальше почерк срывался в неразборчивую строчку, словно автору помешали, или он не решился дописать.

Сердце забилось чаще. Он отложил тетрадь, взял верхнюю папку из стопки. Синий клеёнчатый переплёт, отсыревший по краям. Гриф «ОВ» – «Особой важности». И печать: «УНИЧТОЖИТЬ ПРИ ОСТАВЛЕНИИ ПОЗИЦИЙ». Они не уничтожили.

Он открыл папку. Вначале – техническое задание. Сухой язык: «…разработка аэрозольного средства камуфлировки и защиты живой силы от химических агентов вероятного противника…» Потом – отчёт о лабораторных испытаниях. Графики, формулы. Потом – раздел «Полевые испытания». И здесь язык менялся. Появлялись слова «образец ОВ-17», «поражающие факторы», «площадь заражения». Фотографии. Сначала – идиллические: лесная поляна, группа солдат в лёгком обмундировании, без масок, улыбаются в камеру. Подпись: «Контрольная группа, сектор «Восток-3», момент T-0».

Следующий снимок был сделан с какого-то возвышения. На поляну опускалось облако. Не дымное, а странное, маслянисто-переливчатое, искрящееся на солнце микроскопическими радугами. «Применение «Плаща-17», T+10 сек.»

Третий снимок. T+5 минут. Солдаты уже не стоят. Они лежат, сидят, кто-то ползёт. Позы неестественные, вывернутые. Один бьётся в конвульсиях. Ещё один, с искажённым лицом, целится из автомата в своего товарища. Качество снимка было плохим, но ужас передавался идеально.

И последнее фото в серии: T+1 час. Поляна пуста. Только несколько тёмных, бесформенных пятен на траве. И фигуры в громоздких, герметичных костюмах с маркировкой химвойск, выходящие из-за деревьев с щупами и контейнерами. «Зачистка полигона».

Алексей листал дальше, пальцы онемели от холода и ужаса. Сухие отчёты о «побочных эффектах»: «…галлюцинаторно-параноидальный синдром… неконтролируемая агрессия… самоповреждения… в 72% случаев летальный исход наступает от действий самих поражённых или сослуживцев…»

А потом он наткнулся на приложение. «Список личного состава, задействованного в испытаниях в секторе «Восток-3» (для награждения)». Его взгляд скользнул по строчкам. И застыл. Там, в середине списка, было знакомое имя. Не полное, инициалы, номер части. Но он знал. Он узнал. Это была часть отца. А рядом, через несколько строк – «Левченко, И.П.»

Всё сложилось. Жуткая, отвратительная мозаика. Гром среди ясного, холодного неба. Он не просто читал о чьей-то далёкой трагедии. Он читал смертный приговор всему, во что верил его отец. Он держал в руках официальное подтверждение того, что героизм отца был спектаклем, разыгранным на полигоне безумия. Что его нога, его боль, его ночные кошмары – не следствие войны с врагом, а побочный продукт чьего-то безумного эксперимента. Что «химическая атака противника» под Каменногорском, о которой с таким пафосом писали в газетах, была химической атакой своих.

Его вырвало. Спазмы согнули его пополам прямо на холодном бетонном полу. Он блевал пустотой, судорогами, унижением и яростью. Когда спазмы отпустили, он остался сидеть на корточках, прислонившись к ржавому сейфу, и смотрел в пустоту, где плясали отблески умирающего факела.

В ушах, поверх звона тишины, вдруг ясно и отчётливо прозвучал голос из радиоприёмника, который он слышал ещё мальчишкой, голос, вещавший о «славной победе наших войск, отразивших коварную химическую атаку на Восточном фасе». Голос был бархатный, уверенный, отеческий. Лживый до костей.

Он нашёл не артефакт. Он нашёл первородный грех. И этот грех пах озоном, смертью и сладковатой вонью распадающейся лжи.