Читать книгу Атраменты: Кровь Земли - Группа авторов - Страница 10

Пленница

Разумом я понимала – бежать с ним было единственным верным решением.

Выбраться из города, где каждая щель в стенах, каждая травинка на мостовой служит уху Лиги, в одиночку? Невозможно.

Он, этот грубый, пахнущий пылью и железом чужестранец, был моим единственным шансом. Моим кинжалом, направленным против моей же тюрьмы.

Но это не значит, что я прощу ему убийство Элисаса, мое похищение и это, упрямо твердила я себе, в такт ритму лошадиных копыт, отбивающих дробь по моему изможденному телу. Стоит нам отдалиться на безопасное расстояние, стоит мне лишь немного набраться сил…

Силы.

Сейчас это слово казалось насмешкой. Та отчаянная пробежка по дворцу, тот всплеск адреналина, что позволил мне не рухнуть, – жестоко во мне отозвались. Тело платило за ту минутную свободу страшной ценой. Ступни, истертые в кровь, горели огнем. Каждая мышца ныла и кричала от непосильного напряжения, кости словно трещали, не выдерживая собственного веса. А сознание… сознание уплывало, как дым, цепляясь лишь за резкие толчки и его твердую руку, державшую меня в седле, не дающую свалиться в бездну забытья.

Мы скакали, не останавливаясь, пока огни Уникума не растворились в ночи. Сначала они робко мерцали у нас за спиной, словно десятки любопытных глаз, но вскоре их поглотила густая, бархатистая тьма, не знающая ни жалости, ни света. Мир сузился до ритмичного топота копыт, до свиста ветра в ушах и до его железной хватки, не выпускавшей меня из седла. Я была пленницей не только его, но и этой безжалостной скорости, уносящей меня в неизвестность.

Первый привал он устроил, когда восточное небо лишь чуть тронулось бледным, болезненным свинцом, предвещающим рассвет. Мы свернули в редкий, почти прозрачный лес, где стволы деревьев были тонкими и серыми, как выбеленные временем кости, а их ветви, лишенные листвы, сплетались над головой в уродливый узор, словно паутина гигантского призрака. Воздух здесь был неподвижным и холодным, пахнущим гнилой хвоей и влажной землей. Он спешился, его движения были резкими и экономичными. Сильной рукой он почти подхватил меня, снял с седла, грубо развязал веревки, впившиеся в запястья, и вынул изо рта влажный, противный кляп. Я была не в силах стоять. Ноги онемели и подкосились, а я просто рухнула на холодную, усеянную хвоей землю. Безмолвный крик застрял в горле – крик унижения и полного истощения.

Он бросил мне к ногам краюху черствого хлеба и потрепанную флягу, брякнувшую о камень.

– Ешь. Пей, – его голос был хриплым от усталости, дорожной пыли и многих часов молчания. В нем не было ни капли сочувствия, лишь холодная констатация факта.

Я посмотрела на эту жалкую подачку, а потом – на него. Голод сводил желудок спазмами, а в горле пылало от жажды, но гордыня, взлелеянная в неволе, оказалась сильнее.

– Я не собака, чтобы есть с руки, – выдохнула я, с трудом выталкивая из себя каждое слово, и с дикой, слепой ненавистью отшвырнула еду босой пятой. Куски разлетелись по полу, и это мелкое разрушение стало единственным проявлением моей власти здесь.

Он тяжело вздохнул, подняв взгляд, будто взывая к небесам в беззвучной молитве о терпении.

– Ладно. Давай попробуем сначала, – его голос был устало-ровным. Он подошел и присел на корточки, оказавшись со мной на одном уровне, но всё равно возвышаясь добрым полуростом. – Меня зовут Торбен де Хайт.

Он протянул мне свою руку, ладонь была огромной, покрытой шрамами и мозолями, но жест не был угрозой. Это была попытка договора. И я проигнорировала его.

Тишина растянулась на две долгие минуты, наполняясь звенящим презрением. Наконец он многозначительно выгнул бровь.

– Знаешь, предполагается, что ты тоже представишься.

Я свела брови в яростной гримасе, отчего в висках тут же заныло, и посмотрела на него сверху вниз.

Пусть думает, что заслужил ответ. Пусть ждёт. Мое молчание было единственным оружием, которое у меня осталось.

Он – Торбен (я мысленно проговаривала его имя с максимально ядовитым сарказмом) – снова издал тот же усталый вздох, оперся руками в колени, поднялся во весь свой внушительный рост и отошёл на два шага, создавая дистанцию. Затем, не глядя, бросил через плечо:

– В чём тебя обвинили?

Ответом ему снова послужила тишина, густая и колючая. Я не собиралась ничего рассказывать. Он не заслужил ни звука. Не после того… Не после того, что случилось с Элиасом.

Торбен бросил на меня хмурый, исполненный холодного презрения взгляд, но вступать в пререкания не стал.

Именно это молчаливое пренебрежение, эта гранитная уверенность в собственной правоте обожгли меня сильнее любого крика. В горле встал ком бессильной, разъедающей ярости. Я схватила флягу и залпом осушила её – ледяная влага обожгла пищевод, но это было ободряющее чувство. Мне нужны были силы. Не для того, чтобы выжить здесь.

Чтобы бежать.

От него.

***

– Отпусти меня!

– С чего бы? Потому что ты так сказала? – фыркнул Торбен , и этот саркастический тон взбесил меня окончательно. Я забила кулаками по его спине, вкладывая в удары всю оставшуюся силу, всю злобу и отчаяние. Но он даже не пошатнулся, будто я была назойливым насекомым.

Да, этот невыносимый придурок нес меня через плечо, как бездушную поклажу.

Там, где унылая равнина встречалась с пустыней А’раки, мы нашли извилистую речушку. Она струилась меж гладких камней, словно живое серебро на потрескавшейся бумаге, а ее убаюкивающий шепот показался мне прекраснейшим звуком на свете.

Сердце екнуло от внезапной, болезненной надежды. Я была счастлива не только потому, что смогу смыть липкую грязь, запекшуюся кровь и въевшийся в кожу запах страха – последнее напоминание о заточении.

Нет.

Это был мой шанс!

Идеальная возможность сбежать, пока он теряет бдительность у воды.

Но едва я сползла с коня и сделала несколько шагов, как мир поплыл перед глазами. Я чуть не рухнула, а он тут же оказался рядом и попытался взять меня на руки.

О, благородный герой! Жест рыцаря, спасающего хрупкую даму. Но мои ноги инстинктивно вырывались, а тело напряглось в немом яростном протесте против его прикосновений.

Его короткое, отмеренное по часам терпение лопнуло. С раздражённым вздохом, в котором читалось «ну что ж ты за неблагодарная…», он резко перекинул меня через плечо, как мешок с углём, и зашагал вперёд, игнорируя мои крики и протесты.

Чахлые кусты полыни цеплялись за потрескавшуюся землю, а на горизонте плясало марево. Мир передо мной качался в такт его шагам, мелькая то бурой глиной, то желтым песком.

Наконец он сбросил меня с плеча, как неприятный прошлый опыт, и пошел к реке – умыться и набрать воды.

Мысль о побеге заставила кровь бежать быстрее. Я снова попыталась встать, но истощённое, ослабленное Подавителями тело, не повиновалось. Единственное, что мне удалось, это доползти до воды и окунуться. Прохладная вода встретила и окутала меня с нежностью словно соскучившийся любовник.

И в этот момент сквозь туман истощения ко мне пробилось воспоминание. Чёткое, постыдное и жгучее, как удар хлыста. Его железная хватка в тёмной нише. Горячее дыхание на шее. Губы так близко к уху, что я чувствовала форму каждого слова, прежде чем услышать его, и как ощущала вибрацию голоса на коже.

«Тише… одно движение – и твоя кровь окрасит этот пол».

И тогда сквозь леденящий страх и ярость по телу пробежала предательская дрожь. Не от ужаса. От чего-то иного, первобытного и опасного. Внизу живота что-то сжалось, тёплое и тяжёлое, заставив на мгновение забыть о страхе и ненависти. Это осознание было унизительным. Моё собственное тело стало предателем.

И сейчас, глядя на его спину, на ссутулившиеся плечи, я снова почувствовала прилив той же странной, размягчающей слабости. Чтобы заглушить её, я нашла самые острые и ядовитые слова.

– Знаешь, – мой голос прозвучал хрипло, но чётко, – твои руки пахнут потом и убийством. Думаешь, спасая меня, ты смоешь этот запах?

Он обернулся. В его усталых глазах мелькнуло не гнев, а мгновенное удивление, смешанное с глубокой горечью. Он ничего не ответил, просто медленно развернулся и уставился в даль, но я увидела, как напряглись мышцы его спины, как сжались кулаки. Сказанные слова повисли между нами невидимой стеной.

С тех пор мы ругались постоянно. Он хотел бежать через выжженные холмы пустыни, где мы были бы видны как на ладони. А я, смутно помня карты из безмятежных дней, настаивала на скрытном пути – по оврагам и пересохшим руслам, где тень давала хоть какую-то передышку. Это была не просто ссора о маршруте; это была битва за право принимать решения, за крупицу контроля над собственной судьбой.

Жара в пустыне А'раки – вещь невыносимая, но мои мысли жгут куда сильнее. Они крутятся вокруг него. Вокруг его стихии.

Какой у него элемент? Прямо спросить – значит дать ему право спросить в ответ. А я буду скрывать свою природу до последнего. Пока смогу.

Так что остаётся одно – наблюдать. И я наблюдаю. Вчера он разжигал костёр огнивом. Не шелохнул и пальцем, чтобы искра вспыхнула магией. К воде подходил сам, наливая её в бурдюк, а не подзывая ручей жестом. Значит, Огонь и Вода – отпадают.

Остаются Воздух или Земля. Его внешность будто нарочно подбрасывает двусмысленные намёки. Серые, как перед бурей, глаза – классическая примета воздушного элементаля. А вот эти темно-каштановые волосы, тяжёлые, словно отполированный камень, – такая черта чаще встречается у детей Земли.

Что же он такое? Может, его сила так ничтожна, что он просто стыдится её? Или… Или он настолько могущественен, что не считает нужным тратить искру на такие мелочи? И уж тем более – не хочет показывать свою истинную мощь мне. Не считает меня достойной её лицезреть.

Мой взгляд скользил по его лицу, впитывая каждую деталь: бархатные черные ресницы, обрамлявшие глубокие глаза, густые брови, застывшие в вечной недовольной складке, и резкую, решительную линию челюсти. Я завороженно следила за движением кадыка, когда он пил из бурдюка, и это простое действие казалось мне отвратительно-притягательным. А потом наблюдала за его большими, сильными руками – как ловко пальцы затягивали узлы на сбруе коня – и мне неудержимо хотелось представить, как прикосновение этой шершавой кожи ощущалось бы на моей.

От этих мыслей по щекам разливался жар, уже совсем не похожий на зной пустынного солнца.

На очередном привале я откинулась на шершавый ствол высохшего кактуса, вызывая в памяти застрявший кинжал в груди Элиаса, его тихий вскрик, округлившиеся глаза. Я сжала трясущиеся руки в кулаки так, что ногти впились в ладони. Боль была сладким отвлечением. Ненависть – надёжным щитом. И я держалась за нее из последних сил, словно утопающий за соломинку, зная, что стоит мне отпустить – и меня поглотит пучина страха, отчаяния и той необъяснимой, запретной тяги, что грозила свести меня с ума.