Читать книгу Атраменты: Кровь Земли - Группа авторов - Страница 11

Торбен

Она сидела на валуне, обхватив колени руками, и упрямо смотрела в сторону. А когда ее взгляд все-таки скользил по мне, в нем не было и следа того аквамаринового свечения, что озарило нашу первую встречу. Теперь ее глаза будто стали цвета шалфея и были похожи на суровые льды, прожигающие меня насквозь холодной ненавистью. Мне не нужно было слышать её голос, чтобы понимать. Каждая тихая минута в пути, каждый её взгляд, отведённый в сторону, кричали об одном. Я чувствовал напряжённую работу её мысли, как физическое давление в воздухе. Она непрерывно анализировала, сопоставляла, строила и ломала в уме схемы одного-единственного действа – побега. Это было её главной и единственной мыслью, её навязчивой идеей: как сбежать. Как избавиться от меня.

Я понимал ее.

Я видел, как она смотрела на того парня. Видел, как он держал ее за руку, пытаясь увести от опасности. Для нее я был убийцей. И по меркам этого проклятого города, я, наверное, им и был.

– Это был не я, – тихо проговорил я, нарушая тягостное молчание. Слова прозвучали жалко и фальшиво, как плохо разученная роль.

Она медленно перевела на меня взгляд. Те самые глаза, что всего пару дней назад смотрели с немым вопросом и надеждой, теперь были гладкими и твердыми, словно отполированный лед. Затем ее взгляд, холодный и обвиняющий, приковался к ножнам. И вмиг они стали давить на бедро невыносимой тяжестью, словно вмещали не клинок, а всю тяжесть случившегося.

– Кинжал был твой, – ее голос был ровным, без единой интонации. Простая констатация смертельного факта.

– Да. То есть нет… – Я с раздражением провел рукой по волосам. Почему я вообще оправдываюсь? Что она может понять? – Кинжал мой. Но удар – не мой.

Она лишь молча отвела взгляд, и в этом жесте читалось всё – всё её ледяное, безразличное презрение. Мои оправдания и впрямь были ничтожны.

Я и сам не мог объяснить, как это проклятое оружие оказалось при мне, хотя был уверен, что оставил его в Заоблачном Шпиле. И уж тем более – что заставило его атаковать само по себе. Я отчётливо помнил, как нечто со свистом вырвалось из моих ножен и устремилось к девушке на другом конце залы. Тот парень… оказался всего лишь неожиданным препятствием на траектории.

И в этот самый миг, под гнётом её безмолвного осуждения, разрозненные обрывки пазла, собиравшегося все эти дни, наконец щёлкнули, сложившись в ужасающую, отчётливую картину.

«Ветер нашептал о некоем необычном заключенном».

«Твоя задача – составить отчёт о том, что содержится в Сердце города».

«Твоя единственная сила – в твоей тишине».

«Кинжал поможет в случае… непредвиденных обстоятельств».

Верховный Аэрий. Его Совет. Отец.

Они не просто знали о пленнице.

Они использовали меня. Использовали мою «неодаренность», мою невидимость для ментальных щупов. Я был идеальным шпионом. Слепым и глухим курьером, который даже не подозревал, что везёт в ножнах чужой смертный приговор.

– Взрыв… – начал я, и она снова посмотрела на меня, в ее ледяных глазах мелькнула настороженность. – Это была диверсия. Прикрытие. Чтобы отвлечь внимание.

Я окончательно осознал горькую правду. Миссия по торговым переговорам была ложью с самого начала.

– Тебя хотели убить.

Я повернулся к ней, пытаясь донести весь ужас открытия. Её лицо оставалось каменной маской, но в глубине аквамариновых озер что-то дрогнуло – первая трещина, за которой проглянуло понимание, смешанное с новым, более глубоким страхом.

– Мне его выдали правители… этот кинжал, – голос предательски дрогнул. Вслух признание звучало куда страшнее. – Я не прикасался к нему. Я даже не думал… Он сам вырвался из ножен. Будто его выпустили на охоту и нашёл свою цель. – Я сглотнул ком в горле. – Если бы не тот парень, закрывший тебя… Этот клинок летел прямо в тебя.

– Элиас… – выдохнула она, и её голос впервые сломался, наполнившись такой болью, что её почти можно было потрогать. – Он был моим стражем. Другом.

Я кивнул, механически укладывая в голове новую информацию и с удивлением поймав себя на уколе ревности к мертвецу. Его имя, произнесённое ею с такой тоской, было красноречивее любых слов.

– Тот камень, что использовал твой страж… – продолжил я, заставляя себя говорить. – Он нейтрализовал сильфанир. Такие артефакты не валяются на дороге. У него были могущественные покровители. Возможно, другая фракция в городе. Те, кто хотел тебя освободить. Взрыв стал для них сигналом. Моим появлением воспользовались обе стороны. Одни – чтобы убить тебя, другие – чтобы выкрасть. А я… – я горько усмехнулся, – я был просто слепым орудием в их игре. Слепым и глупым.

Мой взгляд упал на ее запястья, сдавленные тонкими матовыми браслетами. Я никогда не видел ничего подобного. Они напоминали стандартные подавители магии, но их дизайн был чужим, а магический гул, исходящий от них, был таким мощным, что его чувствовал даже я, лишенный дара.

– Они боялись тебя, – тихо сказал я. – Или твоей силы. Настолько, что даже держа в нерушимой клетке, ослабляли этими браслетами. И настолько, что кто-то из верхов готов был пойти на все, чтобы ты никогда не вышла на свободу. А другие – чтобы ты ее обрела.

Она медленно поднялась. Её хрупкость была обманчива – внутри чувствовалась скрытая мощь, словно напряжение в воздухе перед ударом молнии.

– Почему? – спросила она, и в её голосе впервые появилась жизнь. Он звучал не как ледяная глыба, а как живой инструмент, полный боли и гнева. – Почему они хотят меня мёртвой? Я ведь ничего не сделала…

– Не знаю, – честно ответил я. – Надеялся, ты прольёшь свет на тайну своего заточения.

Я посмотрел ей в глаза – те самые, что сияли внутренним светом, – но не увидел в них ни вины, ни желания открыться.

– Но теперь, когда ты на свободе, они не отстанут. Ни твои враги, ни… – я запнулся, – ни те, кто тебя «спас». А я… – Мои губы искривила кривая усмешка. – Я стал твоим тюремщиком поневоле. Ведь если я тебя отпущу, тебя убьют в первую же ночь. А мне слишком любопытно, кто ты и почему из-за тебя подняли такой переполох.

Мы стояли и смотрели друг на друга – девушка из стеклянной клетки и посол без магии. Связанные цепью чужих интриг, взрывом, который устроили не мы, и смертью, которую я не выбирал.

Тишину нарушила она. Её голос прозвучал тихо, но отчётливо:

– Меня зовут Нэ́мия.

«Невероятно красивое имя, – промелькнуло у меня в голове. – По звучанию похоже на древний язык первозданных». Она наконец-то дала мне хоть что-то, крупицу информации. Но это не было прощением. Не было доверием.

Враги объявили нам войну, даже не потрудившись назвать свои имена. И теперь нам предстояло выяснить, сможем ли мы – жертвы и орудия в чужой игре – стать хоть на мгновение союзниками. Или этому хрупкому перемирию суждено рассыпаться в прах при первой же опасности.

Вечер мы провели в гнетущем молчании, и каждый из нас остался наедине со своими мыслями. Я развел небольшой костер, достал наши скудные припасы – сушеное мясо и жесткие лепешки. Нэмия не притронулась к еде, лишь сидела, уставившись на языки пламени, ее лицо было отражением внутренней бури.

– Тебе нужно есть, – сказал я, протягивая ей лепешку. – Мы не знаем, когда будет следующая возможность.

– Не голодна, – отрезала она, не глядя.

– Это приказ, – я сказал это резче, чем планировал. Усталость и гнев на себя делали меня грубым.

Ее глаза сверкнули холодным огнем.

– Ты не мой надзиратель.

– В данной ситуации я именно тот, кто пытается не дать тебе умереть от голода и жажды, пока за нами охотятся! – я швырнул лепешку к ее ногам. – Выбирай. Умереть с гордым видом или выжить, чтобы найти ответы.

Она смерила меня взглядом, полным ненависти, но через мгновение ее пальцы дрожа схватили лепешку. Она отломила крошечный кусочек и стала жевать с таким видом, будто это была отрава. Я отвернулся, дав ей немного пространства. Эта маленькая победа отдавала горечью.

Ночью я взял очередной дозор. Сидя спиной к скале, я наблюдал, как она, наконец, сдалась усталости. Даже во сне ее тело было сжато в комок, брови сведены в страдальческой гримасе. Она что-то бормотала сквозь сон: «…не должно было… Элиас, прости…»

Я сжал кулаки. Чувство вины, острое и жгучее, снова накатило на меня. Из-за меня у нее отняли последнюю опору в том аду. И теперь я был вынужден тащить ее через пустоши, будучи в ее глазах не спасителем, а палачом.

Внезапно она резко села, дыхание сбилось. Она метнула вокруг дикий взгляд, пока не нашла меня в темноте.

– Приснилось, – прошептала она больше для себя, отводя взгляд.

– Здесь никто не спит спокойно, – тихо ответил я.

Она не стала ничего говорить, просто снова улеглась, повернувшись ко мне спиной. Но на этот раз ее плечи не были так напряжены.

Солнце клонилось к закату, растягивая наши тени по выжженной равнине. Последние несколько часов я вел лошадь под уздцы.

Нэмия, наконец, позволила мне усадить себя на коня.

Я просто взял ее за талию и поднял в седло. Она вскрикнула от неожиданности, слабо дернулась, пытаясь выскользнуть, но моя рука была надежным замком. Усадил ее перед собой, перекинул поводья через ее колени, обхватив ее таким образом.

– Держись, – буркнул я, чувствуя, как все ее тело стало одним сплошным напряженным мускулом.

И мы поехали.

Первые несколько минут она сидела, вытянувшись в струнку, стараясь ни на миллиметр не прикоснуться ко мне. Каждый толчок лошади отзывался в ее спине новым зажимом. Я видел ее сжатые кулаки и белую от напряжения линию челюсти.

Глупая. Упрямая. Ее гордость была для нее важнее изможденного тела.

Но усталость – безжалостный противник. Постепенно, по капле, напряжение начало покидать ее. Плечи опустились, спина согнулась, и, наконец, ее затылок коснулся моей груди. Она не обмякла полностью, нет, в ней все еще чувствовалась настороженность загнанного зверька, но это была уже не борьба, а капитуляция.

И вот тогда это случилось.

Ее макушка, покрытая пылью равнины, оказалась у меня прямо под подбородком.

Нэмия была такой хрупкой. Такой маленькой. И от нее пахло.

Я ждал запаха пота, дорожной грязи, страха – всего того, чем должен был пахнуть я сам.

Но нет.

Сквозь копоть и пыль пустыни, сквозь соленую остроту высохшего пота от нее исходил легкий, почти неуловимый аромат. Словно где-то далеко, на вершинах недосягаемых гор, только что выпал первый снег, чистый и нетронутый. И в этом холодном воздухе таился едва уловимый, водянистый и нежный запах цветущей лилии.

Снег и водяная лилия.

Это было так неожиданно, так абсурдно и так… прекрасно, что у меня на мгновение перехватило дыхание. Как? Как после дней в аду, под палящим солнцем, в грязи и крови, она могла пахнуть так, будто только что вышла из роскошных залов, устланных мрамором и шелком?

Этот запах бросал вызов всей окружающей нас реальности. Он был тише шепота, но громче любого крика. Он был ее истинной сутью, которую не смогли убить ни тюрьма, ни пустыня. Ее дух, запертый в измученном теле, все еще подавал знак.

И этот знак сводил меня с ума.

Мне приходилось концентрироваться на пути, на каждом камне под копытами коня, лишь бы не погрузиться в это головокружение. Моя рука, лежавшая на ее талии, чтобы она не упала, вдруг стала казаться мне неуклюжей, грубой, шершавой, как наждак. Я боялся своим прикосновением осквернить эту хрупкую чистоту.

Она зашевелилась, и ее волосы коснулись моего лица. Я замер, не в силах пошевелиться. В горле встал ком. Вся моя озлобленность, вся моя выстроенная годами броня цинизма дала трещину, сквозь которую пробивалось что-то теплое и беззащитное.

Я ненавидел ее за это. Ненавидел за то, что она заставила меня чувствовать это. За то, что напомнила о существовании вещей, не испачканных кровью и грязью интриг. За то, что одним лишь своим существованием заставила захотеть чего-то большего, чем просто выживание.

Мы ехали дальше, а я сидел, ошеломленный, с этой девушкой-тайной на руках, и понимал, что самая большая опасность в этом путешествии – вовсе не погоня, не жажда и не разбойники. Самая большая опасность сидела прямо передо мной, пахла снегом и лилией и незаметно пробивала брешь в стенах, которые я выстраивал вокруг своего сердца всю свою жизнь.