Читать книгу Кладоискатель. Роман - Леонид Лернер - Страница 12

Сияние продолжалось едва ли больше минуты. То есть, возможно, и полчаса, но Гольдин его наблюдать уже не мог, поскольку потерял сознание. Придя в себя, он испугался, что ослеп и оглох: кругом звенящая тишина и непроглядная тьма. Ощупал голову и лицо – никаких кровоточащих ран и явных повреждений. Кое-как выполз из дыры в подвал. Продвигаясь на коленях вдоль стены, наткнулся на сумку; отыскал и включил запасной фонарик. «Свет!»

Хотел вернуться к сокровищу – или что там могло оказаться, – но как только встал на ноги, закружилась голова. Снова сел на пол. Ни лезть в провал, ни собирать вещи и инструменты сил не было. Начало подташнивать. «Наверное, сейчас надо рассуждать о сиянии клада, чувствовать себя круче Новикова, который об этом только в книжках читал». Однако ни на чём таком сосредоточиться не получилось, и все приятные и однозначно мистические мысли выродились в одну, навязчивую и с едким привкусом подвальной реальности: «Выбираться наружу и звать Бельского на помощь».

Он нашёл в кармане ключ от двери, натянул плащ поверх грязной одежды. «Чего доброго перепугаю аборигенов своим видом». Который час, Гольдин так и не смог выяснить: стрелки расплывались и дрожали во все стороны… Он закрыл дверь и шагнул во двор, оттуда – на улицу. Кругом сумрак, редкие прохожие. Совсем раннее утро.

Из автомата на Садовой-Триумфальной, отсчитывая дырки на циферблате, набрал номер Бельского.

– Леонид Серафимович, ситуация…

– Вы где? Сейчас ребята приедут!

– Ребят не надо, – сердце сильно стучало. – Пожалуйста, один и побыстрей… Угол Воротниковского и кольца.

– Уже в пути!

Бельский примчался минут через пятнадцать, чуть ли не в пижаме.

– Я тут недалеко, в Уланском… Не спрашиваю, что стряслось, но у тебя лицо как будто опалённое… Хотя волосы не обгорели. Хм… Ладно, скажем, что газовая колонка неисправна… «Скорая» будет весьма кстати.

Поскольку в любой момент в подвал могли нагрянуть сантехники или милиция, выбора у Миши не было. Леонид Серафимович слушал, затаив дыхание, и, когда Миша закончил, археолог совсем разволновался и закурил.

– Я всё сделаю. Сам. Сегодня же. Вернусь домой, возьму фотоаппарат и сниму, зарисую… Всё, как требуется, по науке. Находку упакую и – обещаю – не буду трогать до твоего скорейшего выздоровления. Или пока сам не распорядишься. Слово.

«Почему я доверился Бельскому? – мысли в Мишиной голове ворочались с трудом. – В сущности, он уголовник, рецидивист… Тыкать стал… Ну, да, если он „правильный“… а он вроде правильный… то у него „понятия“. Но с доверчивостью надо как-то бороться».

Потом Гольдина стошнило. И «скорая» подоспела очень кстати. Бельский сунул доктору червонец: «Доставь парня чётко в Гельмгольца». Медсестра заохала про «пять утра».

До больницы домчались за пару песен: «Играй, музыкант» Маши Распутиной, видимо, очень нравилась шофёру, и он проникновенно бубнил около мелодии, а «Белые розы» медсестра спела с Юрой Шатуновым приятным голосом и без единой ошибки. Гольдина тотчас определили в палату, сделали укол, попричитали, сказали, что «ничего страшного» и «доктор едет-едет». Перевезли в кабинет, долго блестели в глаза зеркальцем, совещались, наконец, поставили труднопроизносимый диагноз – что-то с сетчаткой: деформация, паралич.

– Две недели, молодой человек, – объявил профессор Гибшман. – Две недели, и можете снова баловаться со спичками.

У Миши чудовищно болела голова, и текли слёзы. Его вернули в палату, предложили завтрак. Он отказался и уснул.

На следующий день Гольдин почувствовал себя заметно лучше, запланировал пройтись до телефона-автомата и поболтать с Бельским, но во время утреннего обхода получил жёсткую установку «лежать смирно и не делать глупостей». Соседи ему попались неразговорчивые, и вплоть до самого вечера, до большого сна, Миша пребывал в мыслительной полудрёме, пытаясь выяснить, изменилось ли в нём что-то после открытия клада. «И что должно было измениться? – Гольдин отворачивался от окна всякий раз, когда солнце выходило из-за туч. – Какие-то знания всплывут, способности вспыхнут под воздействием искристой радиации? Кладовник материализовался? Проморгал самое главное? Да, кажется, ничего не пропустил: хлопок, серебристая пыль… Про пыль Сергей Владимирович не рассказывал. Или тупо утаил, как, надо думать, много всего прочего… Или там не было ничего – просто глюки, шок и самовнушение».

Гольдин прокручивал как диафильм свои даже не воспоминания, а ощущения. Силился выудить из памяти хоть что-нибудь… Но фантазии наслаивались на оптические эффекты, возникавшие, скорее всего, из-за дисфункции зрительного нерва. К вечеру Миша убедился в нелепости этой визуальной дедукции. И одновременно – как ещё одна яркая вспышка – пришло осознание, что все размышления и терзания суть последствия, результат события, в котором он поучаствовал или даже спровоцировал, и что это событие является подтверждением и неоспоримым поводом поверить прежде всего в Новикова, в существование «метода» или ещё шире – в реальность Места, кладовников и «всего прочего». «Теории» Сергея Владимировича действительно работают, а значит, все их производные, то есть те самые Место и кладовники – вполне возможны. Если он пережил «вспышку», «сияние клада», то и «всё прочее» может и должно быть не только «там», в отстранённых мнимостях, но и «здесь», где-то рядом, это можно потрогать руками, как-то взаимодействовать – к чему, собственно, и стремился Новиков. Он осторожно называл это «личной верой», и Гольдин вплотную приблизился к «двери», своему личному «перевороту». Миша физически чувствовал, как балансирует на грани, он отталкивал эту «новиковскую веру», потому что она слишком походила на бред, фикцию, слишком противоречила всему, во что он уже давно привык «верить» – в отсутствие необъяснимых и потусторонних странностей. Однако теперь всё выглядело несколько иначе, у него были «факты», Гольдин сопоставлял их, «факты» во что-то склеивались, но он отчаянно медлил вписать их в «реальность». «Едва ли я стал свидетелем чуда, – сопротивлялся Миша. – Но это явление, доказывающее какие-то слова Сергея Владимировича, оно позволяет мне допустить на каком-то ином уровне ожиданий, что это всё тоже принадлежит моей реальности». Гольдин совсем запутался, ему мерещилось, что он скатывается в некую «веру». Он боялся понять, нужно ли ему этого, и, проваливаясь в сон, изобрёл спасительную формулу, вероятно, лишённую логики, но в высшей степени справедливую и приемлемую: «Если я встречу кладовника, то, значит, он возможен».

Наутро у Гольдина не было ни сил, ни времени вернуться к давешним размышления. Так и осталось загадкой, кто сообщил о его местоположении (уж точно не Бельский), но посетители – Соня, одногруппники из университета, родители – шли косяком. Саша ограничился запиской: «Я предупреждал, что увлечение бесовщиной до добра не доведёт. Захочешь – расскажешь потом. Нет, опять же, твоё дело. Но Соню не втягивай слишком глубоко. Я её из ссылки под сто честных слов отпустил. Я помогу, если содействие потребуется, непаранормальное. Выздоравливай!»

Соня была перепуганная; то и дело вздыхала и пару раз даже всхлипнула. Можно понять: Новиков сгорел, Катю подстрелила, Миша с повязкой на глазах.

– У меня есть, кого терять. Дошло, наконец. И теперь буду другая. Меня… бес попутал, наверное.

«Симптоматично, что они оба про беса вспомнили».

Заявился даже отец. Просидел в палате два часа, и они всё это время говорили, что было крайне непривычно. Миша спрашивал про бабушку, про её жизнь в Белорецке – отец «кое-что припоминал». Он удивился, когда Гольдин произнёс «Ямантау», и чуть не упал со стула, услышав, что Миша взбирался на гору.

– Ты бы меня, что ли, поспрашал перед поездкой… Я в Белорецке года два с лишком околачивался. И половину – в сознательном возрасте, после второго класса… Про Ямантау мне дед рассказывал… Твой прадед, Григорий Захарович, мощнейший человек…

– А про… Соснина?

– Кажется, да… Это у них в деревне, когда он ещё в Тирлянском на заводе работал, был деревенский сумасшедший. Будто бы даже пророк местного значения…

– Это как?

– Он якобы войну предрёк и победу СССР! А ты откуда про него знаешь? Бабушка наплела?

– Из книжки.

– Да? Из какой?

– После бабушки куча бумаг осталась, там брошюрка была про революцию… И заодно про Соснина.

– Занятно. Дедушка про него точно говорил. Они вроде бы и дружили одно время… Или наоборот… Он у управляющего местного заводика что-то украл или прибил кого-то… Не Григорий Захарович, разумеется, а Соснин. Или не Соснин… Ну, это всё из примерно одного времени… Мы однажды по ягоды ходили с дедом… Лучшие воспоминания в моей жизни! Как раз у самой горы черничник невероятный был. Обалдеть, как сейчас это всё из памяти выпрыгивает! Заночевали в шалаше, и он мне про этого старика страшилки всякие впаривал… Соснин вроде бы на этой горе скрывался, или кладами промышлял. В какое-то время, около революции, все на кладах помешались – искали, копали, чуть ли не убивали друг дружку за ненайденные сокровища.

– Ну, давай, вспоминай!

– А ты тоже по кладам теперь? Археологию свою детскую реанимировал? – раньше для отца археология всегда была лженаукой, и Гольдин заволновался, что нормальный разговор на этом кончится, но всё обошлось, и отец не стал отпускать свои обычные критические замечания.

– Отчасти… – максимально уклончиво сообщил Миша. – Про Соснина и Ямантау мне очень любопытно.

– Слушай, ну, я маленький был всё-таки… Ямантау для местных какое-то прямо заколдованное место, все небылицы рано или поздно упираются в гору! И Соснин этот у дедушки возник вроде как сказочный персонаж, хотя потом он утверждал, что это всамделишный человек. Отрицательный герой… Опять же, если память не изменяет, дедушка с ним конфликтовал. Что-то они не поделили. Но дедушка его как будто даже высмеивал. Ох, боюсь, я наплету тебе чего-нибудь…

– Любые факты и вымыслы – всё беру. Ты будешь смеяться, но я знаком с довольно мрачным стариком, который себя называет Сосниным! Более того, как и Григорий Захарович, я с ним… конфликтую. Так что у нас вполне может быть родовое проклятие…

– Ха-ха, ну, это перебор уже! Мир тесен, не спорю, но это у тебя воображение разыгралось, извини. Ему лет двести? Разве сын его какой-нибудь, или внук… А что за конфликт?

– Не уверен, что сумею объяснить. Мистика сплошная, как и твоя Ямантау…

– Ты меня пугаешь, – но на лице он изобразил, пожалуй, скепсис, то есть вполне привычную реакцию на заявления и поступки Гольдина.

– Не, правда, ерунда. А, кстати, есть фотографии прадедушкины, где он в компании… сослуживцев или, не знаю, односельчан?

– Попадались какие-то. Принесу. Но ты ж всё равно не видишь ничего.

– Начинаю различать.

Через несколько дней отец снова пришёл, с пачкой старых снимков. Мише капали сильнодействующее лекарство, и зрение постепенно возвращалось. Завотделением намекнул на скорую выписку. В общем, на паре коричневатых отпечатков обнаружился Семён Прокопьевич. На первой – в группе рудознатцев или золотоискателей. Вторая – студийная: Соснин вместе с Мишиным прадедушкой и неизвестным гражданином, лицо которого почему-то выскоблено. «Елизавета Григорьевна, скорее всего, учудила, – пожал плечами отец. – Теряюсь в догадках». «Неизвестный» сидит на стуле, Соснин с Григорием Захаровичем стоят по бокам. Вид у обоих добродушнейший, насколько это возможно на фотографиях того времени. Соснин – как живой. Снимок сделан в 1910 году, то есть прадедушке около сорока, примерно как и Соснину. Нынешний, лет семидесяти, высох по сравнению с «тем», но волос не сильно поубавилось. Прадедушка опирается на заступ, а у старичка – сундук на коленях…

Гольдин был очень взволнован доказательством теснейших связей между своим предком и Семёном Прокопьевичем. Удивляться такому повороту едва ли имело смысл: «бесовщины» за последние полгода он насмотрелся предостаточно. «Но уж как-то всё это далеко зашло, – Гольдина очень занимала лопата в руке дореволюционного обывателя. – Мой прадед был кладоискателем? Бабушка никогда об этом не упоминала. Почему? Что за сундук? Кто „третий“ и, видимо, „главный“ в этой компании?» На обороте фотографии, кроме даты, была явно какая-то надпись, тщательно стёртая: три или четыре слова. «Очень глупо и не вовремя Новиков сгорел».

На следующий день, когда Гольдин возвращал фотографии, отец поинтересовался:

– Нашёл что-то?

– Не то слово. На одной из фотографий – Соснин.

– Как ты узнал?

– Я ж тебе говорю, я его видел!

Отец посмотрел на него с опаской:

– Это, мягко говоря, невозможно. Я всё-таки материалист…

– Но, вот, так есть. А я – агностик.

– Ну, в общем, держи в курсе… Снова соберёшься на Урал – свисти.

Соня обычно приходила к обеду. Если во время первого визита она всхлипывала и каялась, то в последующие разы вела себя довольно тихо и однообразно: сидела на табурете около Мишиной кровати, иногда брала его за руку. Все беседы в конце концов сводились к жалобам на Сашу, который «ведёт себя странно», «отдаляется», «почти не бывает дома», «наверное, кем-то всерьёз увлёкся». Гольдин иронизировал:

– А раньше увлекался легкомысленно?

Девушка вздохнула.

Про Новикова не вспоминала. Миша спросил, смогла ли она попасть в квартиру. Соня, помявшись, ответила, что, да, в квартиру её пустили, вместе с понятыми во время обыска.

– Нашли чего-нибудь?

– Не-а. Порылись в научных бумажках, взяли пару фотографий, трудовую книжку, записную книжку, дипломы… Для следствия. Я вышла на родственников уральских…

У Миши глаза полезли на лоб:

– Ты знаешь его родственников? Откуда?

– Ну… Сергей Владимирович некоторое время назад… Может быть, на последнюю встречу с чаепитием… Да, принёс папку с якобы важными документами. На хранение…

– Ничего себе! А почему раньше молчала?

– Он просил… Не мучай меня сейчас всем этим… – Соня закрыла лицо руками.

– Хорошо. И что там? Ты посмотрела?

– После того, как он… – Соня запнулась. – Завещание. В конверте. Я не распечатывала. Несколько старых фотографий. Семейных. Ну, и всякое личное – свидетельство о рождении, справки. Фигня, короче, разная… Ничего ценного.

Гольдин был в полнейшем недоумении. «Почему, блин, Соне отдал на хранение? Ну, да, у них были некие „особые“ отношения… Но я-то, кажется, был ему ближе. Непостижимый старик».

– Слушай, а для меня там никакого письма не было? В запечатанном конверте?

– Нет.

Вдруг Мишу словно осенило:

– Так, постой. А следствие и родственники? Я что-то пропустил важное?

– Я как раз собиралась… Следствие идёт. Родственники были нужны по двум причинам. Во-первых, в розыск его объявить, ну, для этого надо было зачем-то от них получить заявление… Собственно, мне его брат был нужен… Ты же про брата слышал? Вот, через них его адрес смогла уточнить… Во-вторых, для генетической экспертизы. Там какие-то… останки… Ну, чтобы подтвердить или опровергнуть…

– Понятно. Останки… – Гольдин был вне себя от ярости. – Ты понимаешь, что это всё меняет!?

– Что меняет?

– Шансы, что он жив, что он исчез куда-то… – Миша почти кричал; больные таращились на них сквозь марлевые повязки. – Всё тает!

Соня часто-часто заморгала:

– А ты в это верил, что ли?

– А ты сама разве не верила?

– Ну, я… Я утратила нить… Там целый процесс…

Девушка окончательно смутилась. Гольдин кое-как сдерживался. «Совсем запуталась в своих чувствах и показаниях, темнит и изворачивается… Отложу „допрос“ до лучших времён, когда успокоится. Может, поймаю врасплох».

– И как процесс?

– Идёт.

– А Саша в этом участвует?

– Саша от всего устранился, я же тебе говорила… Мне ужасно жаль. Я наделала кучу глупостей…

– Ты о чём?

– У меня нет сил сейчас об этом говорить. Я устала. После больницы уже, наверное…

Соня с мученическим выражением на лице нагнулась и поцеловала Гольдина в лоб. Потом быстро запихала в сумку пустые банки из-под домашней еды, расставила в тумбочке новую партию припасов и неожиданно заявила:

– Я больше не смогу приходить… Ну, эти оставшиеся пару дней. У меня там кое-какие проблемы… женские. Вот.

– Жаль. Я уже привык. Но выживу как-нибудь.

Соня, наконец, улыбнулась.

Вечером накануне выписки в палату зашёл импозантный человек лет сорока в белом халате.

«Внеочередной обход», – удивился Миша и сдвинул повязку.

Кроме Гольдина, в «седьмом номере» лежали ещё три глазострадальца, но доктор не обратил на них внимания, сразу направился к его кровати и неожиданно протянул руку:

– Павел Кладовников. Мы лично не знакомы, но у нас есть общие… интересы.

Гольдин поднялся и ответил на приветствие, находясь в едва ли не предобморочном состоянии. Воплощение новиковских теорий, персонаж из «сновидения» – вот он, реальный и с виду доброжелательный. Миша не то чтобы растерялся – он как будто утратил почву под ногами, всё смешалось, право-лево, верх-низ, надо было на что-нибудь опереться, но он боялся выбрать неправильную точку опоры. С одной стороны, эта точка была рядом, очевидная и яркая. С другой…

Он опустился на кровать. Кладовников замахал обеими руками и широко улыбнулся:

– Больше ничего сверхъестественного! По вашей реакции я догадываюсь, что вы понимаете, кто я такой… в определённой степени.

– В определённой степени, да… – Гольдин повторил на автомате. Его всё ещё потряхивало, не в последнюю очередь по причине обыденности «явления». «Впрочем, – пронеслось в голове, – Новиков и Катя тоже не из пробирки выскочили… Пашу Кладовникова ловец напророчил… Был он или нет? Все прошлые события – они очень подвижные. А чувак из „сна“ – он эти два берега, всамделишное и галлюцинацию, соединяет, стягивает… То есть формула работает, и грех на неё не опереться – вот именно сейчас, хотя бы и временно».

Гольдин положил руки на колени и уставился на Кладовникова. На человека, назвавшегося Кладовниковым. И тот смотрел на Мишу в упор. Изучал. «Хочет понравиться», – почему-то решил Гольдин.

– Я на минуту, засвидетельствовать, так сказать, почтение. Обозначиться, и всё такое. Ничего срочного и экстраординарного…