Читать книгу Идентичность - Леонид Подольский - Страница 27

Кое-что особенное, удивившее его, Лёня запомнил из того времени – на всю жизнь. Радиорассказ про студента Казакова; он ведь и сам был в то время студентом. Но тот, Казаков, через несколько дней после победы, 13 июня, подал заявление в ОВИР об отказе от советского гражданства и о желании выехать в Израиль. Не получив ответа, неугомонный Казаков обратился в Верховный Совет. И опять – тишина. Но он писал и писал, в том числе генсеку ООН и – двух лет не прошло, как свершилось чудо: словно Чермное море¹⁷⁸ расступилось – красные фараоны, ненавистники Израиля, отпустили Казакова. Именно в то время, кажется, услышал Леонид по «Голосу Америки» цитату из Виктора Некрасова о том, что система дряхлеет.

Да, система не была больше столь твердокаменной, как прежде. Леонид уже на три четверти жил в Москве, был март 1971 года, когда узнал про коллективную голодовку сразу ста пятидесяти евреев, приехавших из девяти городов. Они заняли приемную Президиума Верховного Совета в самом центре Москвы и требовали пересмотреть их дела и дать разрешение на выезд. Леонид специально ходил на угол Маркса и Калининского проспекта: посмотреть, а может и пожать кому-нибудь руку – Москва была Леониду еще внове, и он любил гулять пешком, он еще чувствовал себя покорителем столицы полумира, – но снаружи ничего не было видно, только стояли милиция и люди в штатском. «Так и империя, – думал он сейчас, – снаружи казалась крепка и монолитна».

И все же – система дряхлела: на второй день голодовки приехал министр внутренних дел Щелоков, самый либеральный из н и х, тот самый, который «прославится» позже благодаря Андропову и пустит себе пулю в висок¹⁷⁹ – царедворец пообещал пересмотреть все дела. То был редкий случай, когда они сдержали обещание. Через два месяца почти всем разрешили уехать.

Вслед за этой грандиозной демонстрацией-голодовкой состоялись новые – на Центральном телеграфе. Сначала двадцати пяти евреев из Литвы, а через месяц – тридцати двух из Грузии¹⁸⁰. А дальше – Киев. В Бабьем Яре, «над которым памятников нет, но лишь сплошной беззвучный крик», в траурный день разрушения Храма 9-го ава¹⁸¹ голодали уже киевские евреи. Требование было все то же: разрешить выезд в Израиль. Но, пожалуй, самое главное, что запомнилось из тех дней – самолетное дело¹⁸². Трагическая, безнадежная, почти безумная попытка захватить самолет – в то время угоны стали входить в моду¹⁸³ – и встречная хитроумная провокация властей. Власти, органы все знали, но позволили разыграться трагедии, чтобы потом судить, приговорить к смертной казни¹⁸⁴. И вслед за этим судом, над «самолетчиками», покатились по стране показательные процессы¹⁸⁵, напомнившие «дела» ЕАК и врачей. То был очередной пик антисемитизма: месть не отдельных людей, но – системы. И ответно, громко – Брюссельская конференция еврейских общин в семьдесят первом¹⁸⁶…