Читать книгу Отрицательные линии: Стихотворения и поэмы - Лев Тарасов - Страница 19

Порой четырёхстопный ямб

Вселяет слабую надежду,

Что будут ясными стихи.

Но убежать от волчьих ям

Напрасно мыслю, только стражду

И в строках поверяю вздохи.

Провалы памяти моей

Бездонны…

И когда я сгину,

То будет кости мыть ручей,

Поспешно прядая в долину.

И хлебом будет Око мне,

И пивом будет Око мне,

И боги будут близки мне

В краю,

где нет земных страстей.

Когда поют матросы Ра,

Приветствовать богов пора.

И всплески вёсел ловит слух,

Встречая светлую ладью,

И громко торжествует дух

У тёмной бездны на краю.

Да будет мир в душе твоей!

В гробнице нет земных скорбей,

И если дни полны тоски,

Ты будешь видеть сны во сне.

И ямбы сыплются ко мне.

И камни сыплются ко мне

На грудь – и невозможно мне

Их стронуть – так они тяжки.

Луна двурога.

У полубога на лбу два рога.

Побудь со мной!

Во мгле дорога,

Томит тревога,

Ещё немного – побудь со мной!

У тебя лик Каина,

И печаль твоя высока, высока…

Выше дома растёт раскаянье,

Поднимаясь под облака.

Но тяжёлые копыта

Ударяют по земле.

Но тяжёлые копыта,

Но тяжёлые копыта

Ударяют

по земле!

Рождён поэтом

Скромную прозу презрел,

Стал петь союз Муз.

Мне девять босых сестёр

Гудок вложили в уста.

Так повелось, что не Гоген – Ван-Донген:

Три синих ветви, вскинутые к небу,

Весна над розовым квадратом дома.

Мы выбежали, словно дети,

Из дома душного на волю.

Тянули сок из стебля трав

И были радостны с утра.

Теряли весело рассудок.

По лугу он летал, как мячик.

Его не сдерживали сети

Покорно принятых запретов.

Там от очков метнулся зайчик,

Но был к земле прижат ладонью –

Уж не скакать ему по кочкам.

Тонули в топи незабудок,

А на воде темнела тина,

Осока попадала в стень,

Короткие ложились тени

У ног, и надвигался полдень.

Охотно каждый бредил сенью,

Когда катилось лето в Лету…

Те крылья – цвета спелой ржи.

И голубыми васильками

Расшиты белые одежды.

Три путника своей дорогой

Идут и кличут Авраама.

Кругом протоптаны межи,

К реке протянут скат пологий,

В низине тучные стада.

Пастух дудит вдали на дудке.

Мы собираем незабудки.

А в полдень тронется вода.

И снова ржавый купол храма

Встречает снятыми крестами,

И снова попраны надежды…

Вдали: три посоха, три ангела…

Три белых голубя: над нами.

В день траура уснет война,

Под голову положит руки.

Страну подавит тишина,

И неизбывной скорби звуки

Сорвутся с оркестровых труб.

Как будет горек голос меди,

Когда у смерти много снеди.

От сна воспрянет каждый труп

С тяжёлой думой о погосте.

А там, под грудою развалин,

Белеют молодые кости,

И череп весело оскален.

В глазницы понабилась пыль.

Но сраму мёртвые не имут,

Они ползут туда, где омут,

Где тиной зарастает быль.

Кусочки синего свинца

Лишь точки смертного конца.

Воронкой взрыты водоёмы,

Мосты разрушены, дома

Сошли от ужаса с ума,

Они друг другу незнакомы,

Стоят расколоты тоской.

Дверь бьётся в панике доской.

И окон впадины пустые

Роняют звонкое стекло

На вздыбленные мостовые,

Где столько близких полегло.

Всех беженцев, сирот в слезах

Земля чужая не приемлет.

Людей отчаянье объемлет,

За ними тенью ходит страх.

В окопах плач о матерях,

В домах стенание о сыне.

Удачен у войны покос,

Что не селенье – то погост.

И сладко ей дремать на Сене.

Твой траур Франция во мне,

Ты гибель обрела в войне,

Но не постыдна эта гибель.

Смерть пришла согреть поцелуем

И сказала на ухо нежно:

– Пройден путь твой, конец неизбежно

Подступает, и гроб неминуем.

Так пойдём и закажем белый,

Самый прочный, самый просторный.

Я послушал и вышел покорный

В путь, где ждут меня Хлебников, Белый.

Смерть сама покупала цветы,

Вырастал одуряющий ворох,

Я томился в пустых разговорах,

И поблёкли, завяли мечты.

Жизнь упала могильной плитой

И мерещится жалким надгробьем.

Стал я серым и пыльным подобьем,

Весь источен дневной суетой.

Не по сердцу любимое дело,

Показались чужими тетради.

Смерть разгладила жидкие пряди

Кос и молча у зеркала села.

А потом мы открыли вино

И, как кровь, нацедили в стаканы.

Долго пили и не были пьяны,

Лишь туманы ползли к нам в окно.

Смерть с противным своим поцелуем

Не торопится, сводит с ума –

И уже позабыла сама,

Что мы целую вечность толкуем.

Как на море-океане

Виден бел-горючий камень.

Встал на нём святой Сисиний,

Держит свод небесный, синий.

Плащ на нём, как в осень ясень,

Сам он, словно солнце, красен.

Зелена под ним пучина,

Глубока, черна кручина.

Всколебались гулко хляби,

Поползли из вод по зыби

Лихорадки, сыпи, ряби,

В чешуе горя, как рыбы.

Поднялись нагие сёстры:

Груди остры, локти остры,

Взгляды дики, злобны крики,

С воем тянут в тине руки.

Косы мокры, их не выжать.

Трудно будет нежить выжить.

Спали струи водяные,

Встали девы водяные,

Изметнулись, словно змеи,

И застыли, сёстры злые,

Видя, как святой Сисиний

Держит свод небесный синий.

На нём плащ, как в осень ясень,

Сам он, словно солнце, красен,

Зелена под ним пучина,

И плывёт со дна кручина…

Нарастает в сердце злоба.

Сына тянет мать от гроба.

Люди стынут, тяжко стонут,

Стоны к ночи громче станут.

Как огонь сжигает хворост,

Гнёт людей и ломит хворость.

Каждый, внемля трясовицам,

Словно тяжкий сноп валится.

И взывать к святому надо:

– Изгони исчадья ада,

Исцели, святой Сисиний,

Помоги, святой Сисиний!..

Тут на бел-горючий камень

С облак пал небесный пламень.

Облеченно плотью слово.

Над святым рука Христова.

Он упорен в чистой вере,

Свет вокруг него струится:

– Сгиньте, Иродовы дщери,

Дети мрака, трясовицы!

Уж не место на земле вам

Вечно зло творящим девам!

И сестёр, что злобы полны,

С торжеством пожрали волны,

Те, шипя в воде, как угли,

Шли ко дну черны и смуглы.

Как на море-океане

Виден бел-горючий камень.

Там стоит святой Сисиний,

Держит свод небесный синий,

Плащ на нём, как в осень ясень,

Сам он, словно солнце красен.

Зелена под ним пучина,

Полегла на дно кручина.

В те дни, когда нас посетил Господь,

Мы не могли уйти от нашей скорби.

Была глухая осень, гасли дни,

И падали с дождём ненастным листья.

Я помню краткое богослуженье,

Цветы и оплывающие свечи.

Когда твой гроб мы вынесли из церкви –

Я видел просветлённое лицо,

Красивое и чуждое земным

Страданьям, тронутое тихим тленом.

И, помню, я благословил тогда

Святую смерть за тяжкую утрату.

Гроб опускали плавно на верёвках,

И сыпались земли сырые комья.

Она не говорила: – Тише,…тише….

И губы не ловили жадно воздух.

Лишь о себе я плакал и о церкви,

Утратившей свою былую силу.

Всё было скромно, никакие люди

Присутствием своим не тяготили.

И только я остался одиноким

С холодною и чёрствою душою,

Но верю, что любовь ещё приснится

И озарит меня своим небесным светом.

Каждое движение твоё,

Каждое слово твоё –

Для меня – откровенье.

Я мечтаю с тобою вместе

Собирать вишни и сушить яблоки.

Никогда не пройдёт детство –

Будут вечно жить в памяти

Одни и те же годы.

И всегда ты будешь девочка,

Мною встреченная впервые

В незабвенном Египте.

Верю, суждено повториться

В вечности каждой встрече.

Не ты ли Хлебникова звал

В свои укромные владенья,

Ему сирень покорно рвал,

Читал свои стихотворенья.

Он здесь, давно перед тобой,

Его волос струятся змейки,

Огромный, он порос травой

От яблони и до скамейки.

Ты полюбил его слова,

Что пали наземь лепестками.

И пыль у ног его жива,

И камень шевелит губами….

Прими бессмертие его

Без зависти, без сожаленья.

Он как возник из ничего,

Так и уйдёт без повторенья.