Читать книгу Собрание сочинений в шести томах. Т. 5: Переводы. О переводах и переводчиках - Михаил Гаспаров, М. Л. Гаспаров - Страница 46

Я иду, а она пластается,

Смотрит слепо, слушает глухо,

Как и я, частица той же ночи,

Вижу, не разумея, и вторю, не творя.

Я – тень ангела, ангел – отблеск Бога,

А за мною, в ином небытии,

Тень моей тени тянет свою тень.

Вечер. Тени

Черными лебедями

С цветов, с камней, с наших плеч —

В воздух: тихо, плавно, гуще, гуще,

Скликаясь, сливаясь

В ночь.

Но заря

Встает во сне

Светлорусая, ясноглазая, с факелом

Над волнами. Утро, и тени прячутся

В цветы, в камни,

В нас.

Дерево стоит над полями.

Те, кто видели рост его, – в гробах.

Оно ведает тайну каждой тучи,

Оно рвется в будущее, как крик.

     В ветр, дождь, снег, град

Оно трудится меж землей и небом,

Осенью оно как пожар в синеве.

     Я касаюсь его ладонью,

Его сила льется в моей крови,

     И я сам – как ветвь.

Ибо чтобы жить, надо радоваться:

Вот цветы, на цветах роса,

Над цветами звенят густые пчелы,

     Они – как звезды,

И целуют нежно, как дождь.

Мотыльки овевают меня крылами,

     И я сам – как мир.

Добрые часы, ровные часы,

Нежные, бледные, туманные,

Как сестры, как инокини,

Улыбчиво смотрят

На прошлое, откуда мы встали:

Отстраненные, томные, опаловые, —

Словно молятся.

В их сени

Расплывается былое недоброе

И прозрачными становятся слезы.

Зелень, синь, лазурь,

Золотые звезды, луна в волнах,

Полночь как мечта и закат как слава.

Мое сердце, ты такое маленькое,

Что смеешься от стыда, но ты – это ты,

И, рифмуя память о память,

Ты не хочешь

Красть в безмерном мире безмерный стих.

Вечер выцвел, как осенний цветок.

Что мы скажем ивам, холмам, заливам?

Свежий ветер губами коснулся лба.

Ночь нежна и душа тиха.

Что мы скажем ивам?

Ты весною мне цвел, как царь.

Мы не знали, что мы играли роли.

Смех угас. Берег, будущее, ночь.

Мы не знали?

Песни, сказки со счастливым концом:

«Я люблю, ты любишь, мы любим».

Сколько лет нам? Этот смех над собой.

Что мы скажем ивам, заливам?

В лунную мглу

Умирают наши сердца без боли.

Тебе скажут: Учитель!

День встает,

Светится заря на востоке,

И окно распахнуто в мир. —

Ты ответишь: Я сплю.

Тебе скажут: Учитель!

Вот – мы,

Как вчера, на твоем пороге,

Сильные, веселые, живые. —

Нам ответят: Он мертв.

Цветы, как страницы книги, —

Зачем?

Замирает песня, как падающий лист.

Нас мало.

Жизнь пред этим гробом – лишь стыд и гнев,

И слова, слова.

Дождь, снег,

     Я как мертв: я не слышу стука в двери.

Ночь, тишь,

     Лоб в ладони, локти в колени.

Спит очаг,

     Сер паук, выпрядающий забвенье.

Шаг в коврах,

     Мрак в дверях и зияние зеркалами.

Не бьют часы,

     Но тоска все темнее с каждым сроком.

Лишь мечта,

     Зрячая в ночи, тревожит душу.

След любви

     Стерся на пороге моих безумий.

Я забыл твои глаза и твой голос.

     Бог с тобой.

Для тебя – и лазурь, и даль, и розы,

     И в руке поцелуй.

А меня материнским поцелуем

     Приласкает смерть.

В лживых масках заплуталась любовь.

     Все забыто.

Опускается мрак

     Без просвета, без прозвука.

Ангел у порога, глаза пустые:

     Ни любви, ни ненависти.

Молчание.

Глушь, рассвет, колокольный звон.

У зари глаза, как у сестры.

Вкруг острых крыш

Росными лепестками кружатся звуки:

Медленные, бледные, холодные,

Отцветшие

Над мертвым челом веков.

     Дождь:

Слезы вечера, слезы осени, слезы года —

     Ночь:

Проплывают тучи под парусами,

Ворон каркает над трупами звезд —

     Плач:

Плач утрат, плач усталых угрызений,

Дождь, как слезы из-под век мертвеца, —

     Дождь

Прошивает крылья былым мечтам,

Меркнет свет, молкнут звуки, это медленная

     Смерть —

И душа обвисла, как флаг на палке.

Нежный вечер. Клубящиеся тени.

Нежный вечер, как ласковая смерть.

В смутном зеркале тонет прощальный жест.

На стенах картины – пейзажи сердца,

На картинах сеется серый пепел.

Нежный вечер, как струна под сурдиной.

На стенах ковры, на коврах узор,

По узору скользят глаза влюбленных.

Как узор сливается во мгле,

Так сливаются две души в единой

Тишине, аромате, бессловесности.

Траурные стены монастыря,

А над ними – Христос, раскинув руки,

Врос венок в висок,

Мертвым морем застыли очи,

И копье – как черенок для привоя.

А над ним, большими складками, ночь,

Звезды – гвозди, и в черном ее боку

Луна – как красная рана.

Черное небо

Наседает задом на символ веры;

Треугольник копий – как змеиный язык.

Меж двух волчьих лиц

Свисший Агнец блеет прощенье миру,

Его кости скрипят, как немазаная ось.

Под холмом Иуда

Раскачнул свою тоску на сердобольном дереве.

Звезды мрут, чтобы не казаться сребрениками.

Он пришел такой бледный, бледный,

     что сестрица моя подумала:

«Злая его любовь выпила его душу и кровь,

     и теперь он

Тень своих подошв, след своих шагов».

Он припал такой бледный, бледный,

     что сестрица моя подумала:

«Пурпур в мечтах, цветы в парусах, смех на устах —

     малая ему награда

За склоненный лик, за усталый миг».

Он ушел такой бледный, бледный,

     что сестрица моя подумала:

«В каком саду, в каком краю, в каком аду, в каком раю

     найдет смерть

И вольнее, и больнее, и слаще?»

Осенние вечера, испуганные леса,

Хижина вся дрожит, часовенка вся в огнях,

Осенние вечера, подсвеченные луной.

Понурый конь устало ждет, когда придет его седок —

          боец в броне,

     чей меч – как вихрь

     в ночи усталых душ.

Дама Бертрада клонит лоб,

Молит о милом всех святых:

«Рыцарь, вернись, рыцарь, вернись!»

     А рыцаря нет.

И только безгубый смех

Слышится меж ветвей.

Вот женщины      уходят в сумерки,

Умирают голоса,      выцветают памяти,

     Как листья.

Как бродяга на груде листьев,

Ты засни, душа моя, в этих памятях:

     Согрейся.

Крупинка Испании в растворе Фландрии,

Устье реки, забытое морем,

Слава гербов, рассыпавшихся в пепел,

С них слетает лебедь к твоим каналам, —

Под звон часов над сонными переулками

     Ты никнешь

В мертвые воды под ивовою сенью…

Боже мой вчерашний,

     Потемневшее имя твое во тьме,

     Выроненное на житейском моем пути, —

В сытый час, когда на лысый мой лоб ты веешь ласкою,

     Я стремлюсь в тебя, дрожа, как светильник в ночь

     И как синее пламя в желтое.

Замирает в утробе бурчанье страсти,

     И я рвусь в твой взгляд из зеркала бытия,

     Чтобы сделаться алтарем твоему пламени,

Боже мой Неведомый.

Пророков спросили:

     – Умирают ли боги?

Пророки сказали:

     – Откуда мы это знаем?

Их спросили:

     – Этот мир бесконечен?

Они сказали:

     – Нам это тоже интересно.

Их спросили:

     – Тело – это форма души

     или душа – это форма тела?

Они сказали:

     – Мы тоже об этом спрашиваем.

Их спросили:

     – Будет ли жизнь после смерти?

Они сказали:

     – Мы надеемся, но мы не уверены.

Их спросили:

     – Восполняет ли истина неистину?

Они сказали:

     – Хорошо бы, если бы так.

И тогда пророков убили,

а вопросы, еще того страннее,

стали задавать

баобабу, рекам,

диким козам, красному камню,

летучему ветру

и были рады

толковать по-своему

их большое-пребольшое молчание.

Два дивана:

на одном человек, на другом —

Бог. Между ними – книга,

она цвета плоти и крови.

Человек говорит потихоньку:

«Это я ее написал».

Бог в ответ ему шепотом:

«Это я ее диктовал».

Помолчали,

а потом книга говорит:

«Это я родила вас обоих,

человек и Бог,

одинаковые и очень непослушные».

Раскрывается и вбирает их в себя.

Два дивана стоят пустые.

Иногда

     я воистину их знал, водометы,

непостижно стеклянные деревья.

Они были – как будто мои слезы,

в исполинских снах

вмиг пролитые и потом забытые.

Так забыть ли мне,

как небесные тянутся ладони

в гущу стольких теснящихся вещей?

Я ль не видел безмерного величия

старых парков, вставших навстречу нежным

полным ожидания вечерам,

или бледных песен, вставших из уст

дальних дев, и перелившихся через

край напева, и ставших явью,

словно чтобы отразиться в открытом

зеркале прудов?

Но лишь вспомню я обо всем,

что постигло фонтаны и меня, —

и я чувствую в струях вновь и вновь

тяготу паденья.

Я вас знаю, ветки в отклоне,

голоса-огоньки,

и пруды, повторявшие лишь берег

сдвинуто и бледно,

и вечерние небеса, которые

отшатнулись, выгнувшись и темнея,

от обугленных закатом лесов,

словно не об этом мире они мечтали…

Так забыть ли, что звезда звезде как камень,

каждая замкнувшись от ближних

сфер? что все миры лишь сквозь плач

узнают друг друга? Быть может,

для кого-то мы сами – в небесах,

и они на нас смотрят вечерами,

и поэты их поют нас. Быть может,

к нам несутся мольбы или проклятья,

но не долетают до нас,

ближних Бога, мнимого в наших высях,

в ком их вера, в ком их потеря,

о котором их одинокий плач

и чей образ, как отблеск ищущих

их лампад, мимолетным веет светом

по разрозненным нашим лицам…