Читать книгу Привратник - Максим Бодягин - Страница 10

Юнхелине старалась не плакать. Ей удалось самостоятельно встать с пола, сначала она оперлась на руки, потом немного постояла на четвереньках, набираясь сил, потом заставила себя выпрямиться во весь свой немаленький рост и поднять чётко очерченный подбородок, гордо вздёрнуть его так, как если бы убийца её Хрисана стоял в комнате прямо перед ней и она собиралась бы казнить его. Её курчавая, коротко остриженная голова медленно повернулась на длинной чёрной шее, обводя домочадцев тяжёлым невидящим взглядом. Тонкие крепкие пальцы мелко тряслись, обминая подол замшевого верхнего платья. Но она стояла. Стояла на своих мускулистых ногах прочно, как врытый столб.

Сантиф, прозванный Чумой, светлокожий мужчина со слегка деформированной, покрытой шрамами головой и пустым взглядом убийцы, подошёл к матери и осторожно положил ей руку на плечо: мам, может, ты посидишь дома? Юнхелине некоторое время молчала, словно бы сын произнёс фразу на полузабытом языке, которую ей надо было мысленно перевести, потом бесстрастно ответила: драккарию нашли мой младший сын и мой шурин. Я не могу позволить, чтобы Ине с дочерьми и невесткой пришла на разделку, а я осталась дома. Я – избранная кане своей семьи, великой семьи резчиков. Какой пример я подам своим невесткам? Какой пример я подам остальным женщинам резчиков? Сантиф вздохнул: мам, тебя никто не осудит. Юнхелине медленно повернулась к старшему сыну и тихо сказала: не смей говорить, что мне делать. Сантиф быстро отнял руку от её плеча и сделал шаг в сторону. Позови Акле, пусть поможет мне одеться подобающим образом, а сам наточи нам всем ножи, пусть Плут тебе поможет, если он вообще помнит, что такое работать руками. Сантиф коротко кивнул и пошёл за женой.

Юнхелине подошла к окну, глядя, как над заливом плывут алые монгольфьеры морского дозора, два ярких пятнышка над серой поверхностью безжалостной воды, играющей всеми отблесками серебра и стали. За стеклом послышался характерный гул, Хрисиф Плут аккуратно разворачивал аэрокаб метрах в трёх над землёй, подавая его к материному крыльцу. Тормозные струи ударили в снежную тающую кашу, выбив из неё облако пара и обнажив ноздреватый серый бетон посадочного места. Над чёрным полированным носом аэрокаба плясало горячее марево. Юнхелине снова вспомнила о том, что совсем скоро придёт лето, но Хрисан… Хрисан его не увидит. Она до боли закусила пухлую тёмную губу и зажала пальцами складку кожи над переносицей, чтобы не разреветься и не рухнуть обратно на пол.

Не плачь, мама Юне, раздался сзади голос её старшей невестки Акле и узкая ладонь легла на вздрагивающее плечо Юнхелине. Я принесла тебе покрывало, люди уже собрались внизу. Юнхелине повернулась к невестке и вгляделась в её тёмно-зелёные, почти карие глаза, окружённые сеточкой ранних морщин: Акле, ты никогда не плачешь? Нет, мама Юне, я люблю поплакать, только больше не могу. Не выходит. Он больше не бьёт тебя, спросила Юнхелине, кивнув головой в сторону двери и очевидно намекая на Сантифа. Нет, мама Юне, легко соврала Акле. Пойдём во двор.

Она набросила на коротко остриженную голову свекрови белоснежное траурное покрывало, второе такое же надела сама и проводила Юнхелине вниз по скрипучей лестнице. Ступени скрипят, всё разваливается, всё летит к чертям, ох, Зиз и Махемоф, бормотала Юнхелине, в доме столько народу и некому поменять ступени? Скоро весь дом разойдётся по швам, по щепочкам. Акле, придержи меня за плечо, я сейчас упаду, давай постоим немного, мне нужно подышать. Как скажешь, мама Юне, ответила невестка и обняла Юнхелине, помогая ей удерживать равновесие.

Женщины, наконец, закончили бесконечный спуск по лестнице и вышли на крыльцо. Около пятисот резчиков с жёнами и детьми, все люди клана, не ушедшие в море и на разведку, опустились на правое колено и приложили руку к сердцу в знак верности. Юнхелине обвела взглядом склонённые головы и сказала железным голосом: сегодня погиб не просто мой сын Хрисан, прозванный Красавчиком. Сегодня погиб член славной семьи резчиков. Я клянусь, что убийца умоется своей кровью. Я не успокоюсь, пока не найду виновного. Я, избранная кане нашей большой семьи, говорю вам – ни один резчик не может умереть неотмщённым. Толпа одобрительно загудела. Юнхелине незаметно сглотнула подступающие слёзы и продолжила: я прошу вас надеть траур вместе со мной. Женщины, я прошу помочь мне на разделке. Там будут жёны водолазов, мы должны выглядеть достойно.

Люди встали и начали покрывать головы белоснежными траурными платками, шарфами и покрывалами. Толпу на площади будто бы припорошило снегом. Мам, мы положили тело Красавчика на лёд, прошептал Сантиф, склонившись к уху Юнхелине. Буама Пахемий обещал пропитать бинты каким-то составом, чтобы его можно было укутать, чтобы он полежал в сохранности подольше. Спасибо, Сантиф, но всё это не сейчас, сказала Юнхелине, мне надо ехать.

Она величаво подошла к висящему над бетоном аэрокабу, грациозно оперлась на руку Плута, взошла на борт, заметила, что щёки сына мокры от слёз, сняла с головы покрывало, промокнула лицо Хрисифа, снова надела траур и сказала людям: жду вас на каменных ступенях, за вторым торговым пирсом. Мы должны показать водолазам, что нас не запугать и не сломать. Толпа одобрительно загудела, провожая аэрокаб, медленно поднимающийся в воздух и плывущий к кромке моря.

С десяток виу-воу разных размеров и цветов рванули за судном Юнхелине, в честь траура пилоты приспособили на ловцы молний скорбные белоснежные ленты. Хрисан был, пожалуй, самым нелюбимым в народе сыном Юнхелине, но он был своим, всегда стоял за резчиков и как высокомерно он бы себя ни вёл, никто из клана не смог бы припомнить, когда бы Красавчик не пришёл на помощь соплеменнику. Многие женщины тайком от мужей вытирали уж слишком искренние слёзы. Хрисана звали Красавчиком не просто так. Унаследовав от матери тёмную, почти чёрную кожу, он имел светло-изумрудные глаза, казавшиеся светящимися огоньками. Контраст светлых глаз и тёмного пухлогубого лица смущал вдовушек и девушек, которым Хрисан подмигивал. Многие из них видели во сне его изумрудные звёзды, многие грезили о его тяжёлых объятиях. Однако, Красавчик, хоть и был самым недалёким из братьев, свято соблюдал правило, установленное для него матерью – никаких подозрительных шашней внутри клана. Все жертвы его нахального обаяния жили на Той стороне Привратника.

Когда Юнхелине удалось женить его на старшей дочери Потафия, кана мокроногих, зеленоглазой красотке Хандоре, она надеялась, что Красавчик остепенится и перестанет разбивать в дребезги сердца женщинам, ждавшим возвращения мужей с моря. Но Хрисан по-прежнему часто возвращался домой почти к рассвету, его изумрудные глаза поигрывали чёртиками, от него кисловато пахло дурильней. Хандоре вздыхала и пыталась жаловаться, но Юнхелине жёстко сказала: твой муж – твои проблемы, я тебе его отдала, теперь возись сама. А у меня дела. К слову сказать, Хандоре ни разу не удалось поймать мужа на измене, все её подозрения так и остались подозрениями.

Юнхелине нравилось мечтать о том, каких внуков подарят ей Хандоре и Хрисан, какими красивыми должны были бы быть их глаза, с такими отцом и матерью они могли бы стать самыми красивыми людьми Привратника, но… Увы, уже не будут. Юнхелине всхлипнула, к счастью гул двигла заглушил этот стыдный звук, а сидевший за рулём Хрисиф как раз выбирал место для посадки и не видел, как мать чуть не потеряла сознание от внутренней боли.

Аэрокаб медленно и плавно огибал место смерти драккарии, выбирая свободную площадку на песке. Жёны водолазов, уже собравшиеся к разделке, ждали прибытия Юнхелине, поскольку именно её сын и шурин нашли разбившуюся хищницу, и именно ей предстояло сделать первый надрез. Шипя, как закипевший чайник, аэрокаб опустился на песок и Юнхелине встала, чтобы поприветствовать собравшихся. Жена кана водолазов Ине, прозванная Ледяной Королевой, хотела отпустить колкое замечание по поводу долгих сборов Юнхелине, мол, так и мясо закиснет, пропитается ядом, но увидев траурное покрывало, закрыла рот. Ине дождалась, пока Юнхелине медленно выберется из кабины и спрыгнет на песок, игнорируя заботливо протянутую руку сына, и спросила вместо приветствия: кто? Юнхелине отвернула лицо в сторону, проглотила невидимые слёзы и ответила: Хрисан. Боги, как же это возможно, воскликнула Ине. Это ведь немыслимо, Юне, только не Хрисан! Я понимаю, если бы это был Чума, по которому с детства топор плачет, или Плут, но Красавчик?! Она обняла Юнхелине, поглаживая её по мускулистой, почти мужской спине, и шепнула: тебе не надо было приезжать.

Юнхелине сухо отстранилась и ответила так, чтобы слышали все собравшиеся: женщину из семьи резчиков не сломить ничем. Дело есть дело. Давайте приступим. Она протянула руку и Плут подал ей большой, остро отточенный тесак. Юнхелине вздохнула и нанесла мощный удар по телу драккарии, вложив в него всю ненависть к неизвестному убийце сына.

Разделка спорилась. Ине и Юнхелине работали каждая со своего боку драккарии, двигаясь с помощницами от головы к хвосту. Две самые влиятельные женщины Привратника были полными противоположностями и сейчас разница между ними ощущалась, как никогда. Пожалуй, единственное, что их роднило – царственная осанка, которую обе они не утрачивали никогда, какой бы печальный сюрприз не поднесла судьба. Но на этом сходство заканчивалось. Люди шутили, что если бы боги хотели специально создать двух настолько разных женщин, у них бы не получилось.

Юнхелине обладала крепкими кулаками, тело её покрывали длинные лоснящиеся бугры мышц, делающие её похожей на мужчину. Даже родив четверых сыновей, Юнхелине сохранила грудь совсем небольшой, а её грудная клетка выглядела по-мужицки мощной. На маленькой, коротко остриженной голове сверкали большие глаза и карикатурно огромный, правда, красиво очерченный рот. Длинная шея вливалась в широкие плечи. Она уже перешагнула полувековой рубеж, но морщины пощадили её тёмную кожу, похожую на полированное морёное дерево. Однако, несмотря на жёсткость, несмотря на готовность пустить в ход твёрдые, как базальтовый утёс, кулаки, люди знали, что Юнхелине человек открытый в проявлении не только грубых, но и нежных чувств. Её боялись за вспышки гнева, но любили за теплоту.

Ине была совершенно иной. Никто на Привратнике уже не помнил, кто впервые назвал её Ледяной Королевой, но прозвище прижилось сразу же, поскольку уж очень точно описывало всю её, как снаружи, так и внутри. Фарфоровая кожа Ине светилась такой белизной, какой многие не встречали больше никогда. Иногда зимой в бане, когда женщины клана собирались вместе после особенно холодных дней, проведённых на работе в порту, на разделке рыбы или заготовке морской коровы, дети часто спрашивали у Ине разрешения, чтобы потрогать её и убедиться в том, что её кожа настоящая. Даже у самых говорливых пьяниц в мужском доме клана, язык прилипал к нёбу, когда Ине заходила туда в поисках своего супруга Зехарии. Всякий, кто видел её рядом, поневоле начинал стаскивать с головы шапку. Её тонкий профиль словно вырезал из кости морского зверя искусный скульптор, особенно ему удались крылья носа, прямого и идеального во всех отношениях. Дуга, начинавшяся от высоких скул, ныряла вниз и сходилась на нет у почти острого подбородка, чью вершину скульптор стесал в самый последний момент, придав ему женственное скругление, но сохранив тонкость. Тёмно-карие, почти чёрные глаза сильно контрастировали с белизной волос и кожи, этот контраст порождал колдовское впечатление. Иногда трудно было понять, смотрит ли Ине на собеседника или полна печальных грёз, или завидела кого-то за его спиной. Тёмные глаза дурачили, обещали, но обманывали.

Несмотря на то, что Ине совсем недавно стукнуло тридцать пять, она выглядела старше. Точнее, не то, чтобы выглядела старше, нет. Скорее, при взгляде на неё сложно было бы задаться вопросом о том, сколько ей на самом деле лет. Она выглядела как фарфоровая чашка, которой может быть два года, а может и двести, но возраст никак не затронул бы её изящества. А Ине для многих служила олицетворением изящества. Тонкокостная, с длинными запястьями, длинной шеей, длинными ногами, с узкой талией, но наделённая тяжёлой грудью, сводящей мужчин с ума. Впрочем, она сводила с ума всем своим видом, манерой двигаться и говорить, властным, но слегка отсутствующим взглядом и, главное, ледяной вежливостью, похожей на броню. Никто и никогда не слышал, чтобы Ине повышала голос, или всплакнула, или громко засмеялась. Там, где другие умирали с хохоту, глядя мистериум «Про великого кана и гороховую кашу», её изящные тонкие губы лишь слегка трогала улыбка. Там, где у других ноги подламывались от горя, она лишь почти неслышно вздыхала.

Как-то раз Паифис, старший из канов семьи Мокрые Ноги, будучи сильно пьяным, спросил кана Зехарию, настоящая ли женщина его жена Ине? Со всем уважением, сказал Паифис, но я никак не могу отделаться от ощущения, что её кто-то сделал. Когда б не ваши дочки, я бы подумал, что у неё и дырочки-то нет, откуда рожать. Как ты с ней спишь, Зехария? Все притихли. Зехарию прозвали Бешеным не просто так. Но в тот раз кан водолазов тяжело хлопнул Мокроногого по плечу и веско сказал: если бы ты хотя бы раз попробовал её, Паифис, нет, если бы ты хотя бы раз почувствовал её поцелуй, то потом убил бы себя от невозможности повторить. Поверь, она настолько настоящая, что любая другая женщина после неё будет казаться заветрившейся рыбой. Эти слова, прозвучавшие в абсолютной тишине, потом долго обсуждали на Привратнике.

Они некоторое время работали в тишине, сосредоточенно отделяя мясо от длинных трёхгранных рёбер драккарии, но тут Юнхелине пришло в голову, что неверно нарушать обычай петь во время разделки только из-за смерти её сына. В конце концов, её траур не касался клана водолазов. И она затянула старинную песню, которую обычно пели на разделке: мой муж ушёл в море три года назад. И женский хор, слегка нестройный, затянул свою партию: но я верна ему. Юнхелине продолжила, чувствуя, как боль отпускает её, выливаясь в знакомую мелодию, которой она могла отдать всё, что бурлило в её сердце: все мужчины вернулись с похода домой, но только не мой. Хор продолжил: но я верна ему. Лишь подушка моя знает, как ночь холодна. Но я верна ему. Мужчины смотрят мне вслед и молчат. Ведь я верна ему. Ему одному. Ему одному. Женщины раскачивались в такт песне, отточенные ножи и тесаки сверкали на солнце, выглядывающем сквозь прорехи в серой мешковине туч. Я держу голову упрямо и гордо, ведь я верна ему. Никто не знает, что он рядом со мной, мёртвый или живой, никто не знает, что его сердце со мной, мёртвой или живой. И я верна ему, ему одному. И я верна ему, только ему одному.

Хор окреп, спелся, песня, начавшаяся, как плач, разлилась над заливом, заструилась над стальными волнами, разбивающимися о молчаливые бетонные молы, вплеталась в мириады стеклянных брызг. Подполз огромный тягач, пыхающий чёрным угольным дымом, и волокущий за собой три длинных повозки, на которых стояли лохани с рассолом. Девушки помладше и дети несли вёдра, полные мясом, к тягачу, где Акле принимала куски и набитой рукой фасовала их, отделяя крупные шматы от мелкой нарезки и забрасывая в разные контейнеры. Бледная прядь выбилась из-под кожаного капюшона и посинела от крови драккарии, Акле сдувала волосы с лица, но у неё не было ни минуты, чтобы нормально заправить их обратно, девочки таскали ведро за ведром. Хедре, позвала она младшую сестру: давай сюда, я без тебя не справлюсь. Высокая и статная Хедре, подошла к тягачу своей знаменитой величественной походкой, качая полными бёдрами, воткнула тесак в остро пахнущую, почерневшую от крови колоду, и сказала грудным голосом: подвинься, костлявая, сейчас дело пойдёт на лад. Акле засмеялась в ответ, Хедре тяжело поднялась на соседнюю повозку и подхватила песню: ведь я верна ему, только ему, только ему одному.

Они пели и лохани наполнялись на глазах, острый аромат специй перебивал животный запах драккарии и женщины почувствовали, как от этого сочетания их рот наполняется слюной. Акле слыла большой мастерицей в приготовлении рассола, над которым она колдовала, как алхимик, никого, даже мужа, не подпуская к лоханям, пока варево не будет готовым. Хедре своими руками, такими несуразно маленькими при таком большом теле, небрежно забрасывала мясо в лохани, Акле недовольно поцыкала на сестру языком, вырвала из колоды тесак и в два движения разровняла плавающие куски, слегка притопив их лезвием.

В этот момент раздался крик. Кричала Маленькая Уле, невестка Ине и жена Крестофора, сына кана Зехарии от первого брака. Она опасливо взвизгнула, сделав неверный надрез и Ине моментально оказалась рядом. Торопыжка, кто же так режет, холодно сказала она снохе, кто тебя гнал? Уле умудрилась задеть крупный нерв, бегущий вдоль хребтины над летательным пузырём. Она испуганно замерла с ножом: прости, мама Ине, я не нарочно. Прости-прости-прости.

Всем отойти, закричала Ине и её ледяные глаза полыхнули тёмным пламенем. Уле попятилась вместе с остальными, но Ине грозно прикрикнула: куда? Ты виновата и ты останешься здесь. Где Арин? Арин, пойди сюда, ты должна научиться исправлять такие ошибки. Арин досадливо тряхнула пшеничной копной волос и подбежала к матери, на ходу подвязывая волосы широкой замшевой лентой, шитой бисером. Ей совсем не улыбалось оказаться в зоне возможного взрыва, но стальной тон матери не оставлял ей выбора. Она подошла, боязливо прикрываясь плечом от брызг плоти, которые, казалось, сейчас неминуемо разметаются по всему пляжу. Песня стихла, сойдя на нет, женщины прикрылись вёдрами и присели. При взрыве летательного пузыря осколки рёбер драккарии иногда брызгали в стороны, словно шрапнель, и могли запросто пробить грудную клетку человека.

Юне, пожалуйста, будь добра, подержи край разреза, у меня сил не хватит, тихо, но внушительно сказала Ине. Юнхелине начала обходить драккарию с головы, но Ине нетерпеливо добавила: Юне, скорее, пожалуйста, пузырь уже начал синеть. Юнхелине кивнула и, ухватившись за торчащий из полуразделанной спины позвонок, перепрыгнула огромную тушу, почти не зацепившись за неё и в последний момент удержав равновесие на промокшем от синей крови песке. Уле быстро вскрывала верхний слой шкуры огромными ножницами, а Арин вела нож вслед за раскрывавшимися чешуями, продолжая разрез вглубь и бдительно следя за тем, чтобы не задеть нежную поверхность пузыря. Ей казалось, что сейчас все глаза устремлены на неё, сделай она ошибку и погубит всю разделку. В этот момент девочку совершенно не волновало то, что она может получить травмы от взрыва, больше всего она боялась осрамиться перед матерью и будущей свекровью. Юнхелине крякнула и раздвинула борта разреза своими сильными чёрными руками, её лицо, словно вырезанное из морёного дерева, усеяли круглые капельки пота. Ине благодарно погладила будущую родственницу по крепкому как железо плечу и быстро начала крепить разрез деревянными распорками, по ходу тихо спросив: кто рогульки вырезал? Плут, скрипнув зубами от напряжения, ответила Юнхелине. Прости, дорогая, но, пожалуйста, скажи ему, чтобы в следующий раз не оставлял концы такими острыми, не повышая тона, ответила Ине. Если бомбанёт, то это только потому что я повредила пузырь распоркой. Да я ему руки оторву паршивцу, если такое случится, прохрипела Юнхелине, разламывая очередной участок. Смотри!

Жемчужная плёнка пузыря пошла чёрной сеткой вен, между полосами которых пошли искорки. Изнутри пузырь постепенно, но неумолимо наливался фиолетовым, словно большой синяк. Плут, безрукая скотина, закричала Юнхелине так, что горло продрала боль, подай виу-воу, только быстро, не вошкайся там! Плут, проверявший крепление лоханей на платформах, ринулся прочь от тягача. Он было решил взять аэрокаб, но тот был бы слишком неуклюж и тяжёл по сравнению с виу-воу, поэтому Хрисиф отказался от этой идеи и поискал виу-воу с изображением Зиза – повелителя воздуха, гигантской птицы, которую резчики выбрали своей эмблемой. Он поднял виу-воу в воздух и направил к драккарии.

Ну, Зиз, священный и прекрасный, помоги бедным женщинам, выдохнула Юнхелине. Арин инстинктивно закрыла лицо руками, и Уле решительно взяла её за плечи и оттащила за себя, закрыв девочку своим изящным телом. Арин, прекрати бояться и немедля подойди сюда, пожалуйста, ровным тоном сказала Ине и запустила руки по локоть вглубь драккарии. Подай мне зуб. Арин сняла с пояса маленький кривой нож и протянула матери. Ине забрала инструмент и снова погрузила холёные белые руки в голубоватую плоть драккарии, наставительно говоря: над пузырём идут петельчатые связки, сейчас Юне будет тащить пузырь, а я буду подрезать петли, помогайте держать борта разреза, я вас прошу, только без рывков. Юне, пожалуйста, я готова, тащи его наружу, пока нас не разнесло вдребезги.

Плут уже подлетел к ним и сейчас парил точно над драккарией, свесившись вниз, чтобы принять из рук матери опасный груз. Юнхелине снова призвала на помощь Зиза и потянула пузырь на себя, скрипя от напряжения крупными белыми зубами. Внутри туши послышалось щёлканье, это Ине обрезала петельчатые связки. Все, бывшие на пляже, затаили дыхание. Только чваканье пузыря, появляющегося из хлюпающего синей жижи разреза, нарушало воцарившуюся тишину. Плут, безрукий засранец, крикнула Юнхелине, держи же ты его, и она протянула толстый, но нежный конец пузыря сыну. Хрисиф накренил виу-воу и подхватил нетронутую связку, прочной петлёй торчащую из пузыря. Мам, я готов, крикнул он.

Женщины переглянулись, кивнули и в восемь рук потащили края разреза на себя, освобождая огромный, больше метра в поперечнике пузырь. Хрисиф поддал газу и начал понемногу набирать высоту, удаляясь от драккарии и таща петельчатую связку на себя. Хлюпая слизью, длинный лоснящийся пузырь потянулся за виу-воу, женщина продолжали быстро разрезать и раздвигать спину мёртвой хищницы вдоль острого спинного плавника, способного отхватить пальцы, словно бритва. Отойдите, крикнул Плут, отойдите от него, он уже совсем синий. Юнхелине и девушки быстро отпрыгнули в сторону, но Ине, не изменившись в лице, продолжала помогать Плуту, аккуратно вынимая пузырь из разреза. Наконец, все двенадцать или пятнадцать метров опасной плёнки, быстро наполняющейся газом, висели в воздухе, Виу-воу дрожал от напряжения, двигло колотило, мощности нутониевого подъёмника еле хватало на то, чтобы удерживать агрегат на такой высоте. Вперёд, крикнула Юнхелине сыну и Плут рванул к воде, стараясь ни в коем случае не коснуться песка краешком пузыря, который бы точно не выдержал больше никакого, даже самого нежного прикосновения.

Он заложил крутой вираж, разматывая пузырь за собой и, наконец, отпустил петлю, с размаху бросая опасный груз подальше от кромки воды. Хрисиф сделал это как раз вовремя. Газ с оглушительным звуком разорвал пузырь на сотни мелких кусочков, похожих на промокшую бумагу, пропитанную чернилами. Грохот стоял такой, что у Арин, забывшей приоткрыть рот, чуть не вылетели барабанные перепонки. Она стояла, растерянно вытаращив глаза и глядя, как люди вокруг хлопают, но самих хлопков она не слышала, только пронзительный свист в ушах. Наконец, когда свист стих, она почувствовала руки матери на своих плечах и услышала её ласковый голос: ты молодчина, Арин. Достойная дочь своей семьи, кивнула Юнхелине.

Похоже, мы хорошая команда, заискивающе произнесла Уле, её глаза блестели от недавних слёз ужаса. Ине вздохнула и в этом вздохе слышалось столько презрения одновременно с жалостью, что Уле больше всего на свете захотелось провалиться сквозь песок в царство Махемофа. Юнхелине заметила, как испуганно девушка стрельнула глазами в сторону свекрови, и тепло обняла Уле: ты права, мы отлично справились. Водолазам и резчикам надо снова стать одной семьёй, как в старые времена, когда мы вместе давали отпор каннибалам. Ты ведь войдёшь в дом моего сына, храбрая Арин? Я не храбрая, пролепетала Арин, густо залившись очаровательным багрянцем. Храбрая-храбрая, улыбнулась Юнхелине, снимая с её волос ленту и трепля пшеничные локоны девочки. Отдай её мне, Ине, и я тебе клянусь, девочка узнает столько любви, сколько не знает больше ни одна невестка на Привратнике.

Ине вздохнула. Её светлые ресницы вздрогнули, но она быстро вернула своему лицу то высокомерно-вежливое выражение, которое делало её Ледяной Королевой: я не могу решать за мужа. Зехария Бешеный должен дать благословение. Да и Арин должна чётко выразить своё согласие, ты же знаешь закон. Женщины Привратника сильны и свободны, она должна подтвердить, что входит в твой дом без принуждения с моей или твоей стороны. Юнхелине повернулась к Арин и спросила, подняв крутую бровь: ну, так как, Арин? Согласна на помолвку? Арин растерянно захлопала ресницами совершенно так же, как и её мать, и Уле, заметив её замешательство, тут же пришла на помощь: хватит наседать на девочку, она ещё совсем юна и только что пережила самый страшный кошмар в своей жизни. Она скажет о своём решении потом, да, детка? Арин кивнула, надеясь, что никто вокруг не заметил, как она постаралась тайком проглотить слёзы. Сейчас ей точно было совершенно нечего сказать.

И тут, словно спаситель, пришедший в самый нужный момент, с высоты каменных ступеней послышался мужской хор: где моя жёнушка, где моя сладкая, чьи руки все в крови и мясе? Кто сегодня накормит всю семью, подарит счастье старикам и радость молодым? Это звучала старинная хвалительная песня в честь тех, кто сегодня работал на разделке. Арин радостно взвизгнула и побежала навстречу отцу, который спускался со ступеней во главе шествия.