Читать книгу Привратник - Максим Бодягин - Страница 7

Слишком много всего, сказал Кромм, качая головой и глядя на бескрайние бледно-зелёные полупрозрачные заросли, сливающиеся в сплошную бугристую поверхность, простирающуюся до самого горизонта. Скуна медленно шла над неширокой рекой, повторяя её изгибы. Знакомый с детства запах горящего дешёвого угля, обшарпавшаяся краска на бортах, щелястые скоблёные доски палубы, многажды чиненая рубка – эти простые земные детали, совершенно не противоречащие прошлому опыту Кромма, накладывались на беспощадную жуть мира, в котором он оказался и от этого ему казалось, что голова сейчас взорвётся, как перегретый паровой котёл.

Чтобы отвлечься от неуютных мыслей, он продолжил уборку и заметил, что один из мёртвых мантисов лежит странновато. Кромм перевернул тяжёлый труп и заметил, что одна из грудных рук почти полностью вырвана из локтя. Он достал из-за голенища нож, сделанный из лезвия, принадлежавшего аэринии и, кряхтя от напряжения, перерезал остатки псевдоживых сухожилий, крепивших руку к груди мантиса. Её лезвие, выращенное на основе полихитина, казалось острым. Кромм снял камзол, закатал рукав и осторожно провёл по рыжым волосам, обильно покрывавшим его тяжёлое предплечье. Так и есть, вполне можно бриться, сказал он, поглядев на выбритую в шерстяном покрове лысинку. Удовлетворённый открытием, Кромм снова оделся и поискал глазами что-нибудь годящееся для рукояти. Через час пыхтения и возни ему удалось соорудить некую пародию на нагинату или секиру-глевию. Полуметровая чуть изогнутая лапа мантиса крепко сидела на примерно метровом деревянном древке – бывшем в прошлой жизни запасной шваброй – которое Кромм армировал трубками, вырезанными из спинных лап мертвеца. В качестве чехла на режущую поверхность прекрасно подошла приёмная часть кармана, в которую грудная рука мантиса убиралась, когда бой заканчивался.

Элеа поднялась на палубу. Её лицо светилось, как обычно после долгой молитвы, а от всей её фигуры веяло теплом и уютом. Матушка, сказал Кромм, ты так и не рассказала мне, как всё вышло. Почему нас не заметили? Почему у этой твари в горле оказался зуб? Видишь ли, Кромм, буамы делятся на два типа, они бывают обычные и странствующие, ответила Элеа. Буамакан Эссеу, что уже второй раз возглавляет нашу уну, вообще дал обет не ночевать на одном и том же месте два раза подряд. Сразу же, как я окончила панепестимию, меня попросили дать обет странницы и вот уже почти сорок лет я путешествую, исцеляя людей. Но как нас не заметили, нетерпеливо спросил Кромм. Не перебивай, пожалуйста. Как, ты думаешь, я бы выжила среди всего этого – буамини повела рукавом над курчавыми зарослями, тянущимися под днищем скуны – если бы не умела наводить слепое пятно? Не все это умеют, но нам, странницам, дано такое знание. А Лопе тоже может? Нет, она ещё не так опытна. Кромм вновь достал из кармана зуб и спросил: а это?

Элеа сунула руку в широкий рукав и извлекла небольшой костяной предмет странной формы: это зубострел, он сделан под стрельбу тем, что ты держишь в руке. Это зубы арахнид, их обычно валяется полным-полно повсюду, поэтому недостатка в боеприпасах нет. Я, правда. применяла его всего несколько раз за все сорок лет странствий. Обычно, человек в здравом уме и твёрдой памяти не может даже подумать, чтобы напасть на буаму.

Но для работорговцев и каннибалов правил не существует. Хотя, пару раз мне пришлось выстрелить в ногу человеку, чтобы спасти другого человека. Потом пришлось пройти очистительный обряд и грехи отмаливать. Кромм протянул ладонь: можно? Элеа улыбнулась и сказала: зубострел тоже из разряда псевдоживых технологий, он не сработает в твоей руке, спусковой рычаг не нажмётся. Кромм удивлённо попытался взвести курок, но костяной рычажок лишь свободно потянулся в сторону, не взводя механизм. Длинное сухожилие потянулось за ним как сопля, совершенно утратив пружинистость. Элеа улыбнулась и забрала зубострел обратно: видишь на рукояти есть два отверстия, напоминающие ноздри? Они читают мои биометки, пот, запах и так далее, и дают зубострелу приказ подчиниться. Вот здесь надувается пузырь, который с большой силой выплёвывает зуб через ствол. Каждый такой зубострел выращивается под конкретного владельца. Более того, при выращивании используется его биоматериал, как правило, кровь. Обычно, наличие у человека зубострела – это признак того, что перед тобой человек с хорошей репутацией, принадлежащий высшей уне, засмеялась Элеа.

Господи, я с вами совсем с ума сойду, сказал Кромм и опустился на скоблёные серые доски палубы. Элеа погладила его по голове и сказала: ничего, скоро ты привыкнешь. Воспринимай это, как приключение, а не как досаду, и сразу всё наладится.

Кромм посмотрел в сумеречное небо. Оно казалось вполне мирным, но точно таким же оно было и за мгновение до нападения мародёров и за секунду до вторжения аэриний. Кромм погладил секиру, ещё раз проверив прочность крепления лезвия и сказал: я думаю, что мародёров использовали как разведку. Девяносто три человека на такой здоровенной посудине – сколько скун надо ограбить, чтобы прокормить такую ораву идиотов? Уверен, что аэринии, или кто там ими конмандует, зная, что мантисы всегда отпускают одного пленника живым, собрали первый попавшийся сброд и отправили в бой, чтобы получить потом подробный отчёт о том, какие силы охраняют нашу скуну, есть ли на ней пассажиры и кто они. Логично? Логично, нахмурившись ответила буамини.

Смешно было бы думать, что кому-то понадобилась эта посудина, или болбес, который ею управляет, или что они охотились за Лопе, продолжил Кромм. Остаётся два возможных объекта – ты и я. За тобой могут охотиться? Буамини Элеа помотала головой: это исключено, это противоречит всем законам мира. Я неприкосновенна для любого теплокровного. Даже для поганого, их ведь тоже надо лечить. Значит, шли за мной, удовлетворённо усмехнулся Кромм. Что ж, не впервой. Это уже действительно придаёт жизни перчику. Нанять дрендноут, полный оборванцев на виу-воу, стоит денег. Нанять аэриний стоит ещё больше денег. О моём существовании знают только члены городского совета, пара проституток и забулдыги из шалмана Хексона Ни, которому сто лет в обед. Нетрудно угадать, откуда именно может исходить угроза. Уж точно не от этой полоумной с вагинальным кольцом в пупке.

Но ты же Освободитель, растерянно сказала Элеа. Мистериум о тебе используется для обучения письму в сколии, его дают детям как диктант и как материал для правописания. Ты даже не легенда, ты больше, чем легенда. Ну, это нормально, холодно улыбнулся Кромм. Ты только представь, матушка. Ты сидишь, облечённый властью, рулишь ледяным городом, вдруг появляется какой-то хлыщ, который хоть сейчас может объявить себя вселенским монархом на основании прошлых заслуг. Все приметы сходятся. Зубы, татуировки, привычки, рост, цвет волос. Буама подтвердят. Это означает полный передел власти, а никто просто так её не отдаст. Убить меня прямо в городе было бы слишком опасным и вызывающим поступком, о котором кто-нибудь бы да пронюхал. Значит, меня послали на Привратник не затем, чтобы охранять тебя, а затем, чтобы я сдох по дороге или по прибытии, торжествующе подвёл итог Кромм и зло сплюнул за борт. Он вскочил на ноги, сделал несколько стремительных режущих движений глевией и сказал: помяни мои слова, Элеа. Я не сдохну. Вот теперь я назло всем этим напыщенным козлам не сдохну. Я доберусь до этого вашего Привратника, если надо переворошу его сверху донизу и вернусь в ледяной город живым и красивым. Меня сам Протей многоликий, детский ужас, пожиратель смертей убить не смог, а этим засранцам и подавно не удастся.

Лопе поднялась из каюты как раз в этот момент, неся поднос с дымящимся травяным чаем. Она видела яростно проповедовавшего Кромма со спины и поразилась случившейся с ним перемене. Вместо депрессивного выпивохи, всю дорогу просидевшего на носу скуны с бутылкой в руке, перед ней стоял воин, от которого повеяло избыточной, ненормальной для обыного человека силой. Даже его небритость, полчаса назад выглядевшая как признак запущенности, вдруг показалась ей шерстью хищника, а развевающиеся волосы, которые она про себя корила за немытость, вдруг обернулись гривой атакующего льва, какого она видела на картинке в мистериуме.

Вдруг скуна дрогнула, из рубки донеслось обеспокоенное стрекотание. Лопе быстро поставила поднос прямо на палубу и пошла в рубку. Болбес мотал шишковатой головой с удивлённым выражением на безволосом лице и озабоченно мычал. Один из механизмов под его правой ключицей заедал, погнутая шестерня не давала остальным двинуться. Лопе щепочкой подтолкнула её, болбес встрепенулся, положил ладонь на латунную полочку, выступающую над топкой и сказал: она остыла, она остыла, остыла. Топить, топить. Падаем. Он поглядел на сложный прибор, совмещавший секстан и гироскоп, и забормотал: плохо-плохо, очень плохо, очень-очень плохо. Лопе заглянула в топку, та и вправду еле-еле дышала. Лопе быстро схватила лопату, подцепила, сколько смогла, угля и с усилием бросила в зев топки. Столько хватит, спросила она болбеса. Тот послюнил пальцы, провёл рукой над зевом топки и ответил: надо ещё две таких бросить. Плохо-плохо, очень плохо. Качай, качай меха. Холодно, очень-очень плохо. О боги, простонала Лопе и взялась за медную ручку мехов, слишком тугих для женщины.

Скуна внезапно рухнула вниз примерно на полметра, отчего у всех пассажиров желудок на мгновение прилип к нёбу, кружки подпрыгнули, звякнула посуда, чай полился по палубе широким тёмным языком. Качай, качай меха, раздался из рубки озабоченный голос болбеса. Аэриния, привязанная к мачте, очнулась и зашипела, пытаясь выплюнуть кляп. Кромм пошёл к ней с намерением задать пару вопросов, но тут скуна упала ещё на полметра и начала плавно снижаться. Кромм развернулся, чтобы пойти и помочь Лопе, но матушка Элеа со странным выражением лица выставила вперёд руку и сказала: нет, лучше оставайся здесь и следи. И сними чехол с этой своей штуки. Она скрылась в рубке и через мгновение раздалось кряхтение уже двух женских голосов. Из трубы показался родной угольный дымок, но скуна продолжала снижаться.

Аэриния перестала шипеть и вращать глазами. Скуна уже опустилась настолько, что кроны деревьев почти смыкались над рубкой. Лес действительно оказался очень красив. Красив, но странен. В нём царила абсолютная тишина, не трепетали листья, не шевелились плотно сцепившиеся вершинами кроны, не пели птицы. Он безмолвствовал, словно нарисованный. Косые лучи прошивали тесные древесные кроны не везде, выписывая на зелёном ковре причудливый геометрический орнамент. Свет играл и своей игрой заставлял меняться общую картину. Когда он падал на стволы, обнаруживалась их травянистая полупрозрачность, такая странная для их толщины, ведь для того, чтобы обхватить любой из них, потребовалось бы не менее двоих взрослых мужчин. Когда же лучи света исчезали, появлялась густая изумрудная тень, в которой очертания лишь угадывались.

С берилловых ветвей, покрытых снизу круглыми капельками испарины, порой срывалась крупная капля и с оглушительным звуком разбивалась о землю. Звук её падения разносился по зелёным коридорам, подчёркивая царящую здесь тишину. Кромм зачарованно смотрел вглубь странного пейзажа, удивлялся тишине и тому удивительно беспокойному чувству, которое эта тишина порождала. Она вовсе не умиротворяла, нет, наоборот, несмотря на всю свою экзотическую красоту, лес рождал в наблюдателе тревогу.

Скуна, наконец, перестала снижаться и шла метрах в трёх над водой. Кромм мог хорошо видеть отражение её обшарпанного днища с облезшими деревянными шпангоутами, кое-где укреплённых мятыми кусками алюминиевого швеллера.

Развяжи меня, хрипло сказала аэриния: скорее. Ну же, хватит пялиться вокруг. Кромм обернулся к ней с намерением прикрикнуть, но увидел, что лицо аэринии исказилось от страха. Болбес, поднимай скуну вверх, заорал Кромм в рубку. Сейчас-сейчас, раздалось оттуда стариковское кряхтение болбеса. Прозвучала серия коротких механических щелчков и скуна кое-как пошла выше, медленно набирая высоту. Тут сзади на палубу что-то упало, Кромм обернулся и остолбенел. Метрах в шести от него стояло нечто неясное, но он сразу понял, что именно его женщины называли мирмеком. Кромм медленно расчехлил глевию, стараясь не делать резких движений. Тяжёлая бордовая голова мирмека повернулась в его сторону и чуткие усики стали быстро гладить воздух, словно змеиный язык в поисках тепла. Серповидные, чернеющие к концам, мандибулы несколько раз щёлкнули. Мирмек двигался короткими рывками, словно механическая игрушка с заканчивающимся заводом, восемь его полупрозрачных лап, покрытых острыми щетинками, нервно стучали по доскам палубы, как пальцы слепого пианиста, нащупывающего на клавиатуре начало и конец октавы.

Буамини Элеа выглянула из рубки, чтобы что-то сказать, но увидев мирмека, тут же с грохотом захлопнула дверь и закричала срывающимся голосом: беги в каюту, немедленно беги! Мирмек теми же короткими рывками повернул чугунную на вид голову в направлении голоса и внезапно прыгнул, пролетев пару метров. Его мандибулы щёлкнули по окантовке иллюминатора и Кромм с удивлением и ужасом увидел, что на металле остались глубокие следы, словно вырезанные остро заточенной фрезой.

Кромм увидел за стеклом испуганные лица Лопе и Элеи, и ощутил прилив холодной ярости. Он всегда любил это чувство, которое несло его в битву на белоснежных крыльях, словно берсерка в Вальгаллу. Эта ярость была так чиста и хрустальна, словно река в промоине под прозрачным льдом в ту минуту, когда её освещает первый весенний луч. Кромм неслышно присел и сделал глевией выпад вперёд, отхватив мирмеку переднюю пару лап и поцарапав палубу.

Идиот, его надо рубить пополам, раздался сзади резкий крик аэринии. Нужно, чтобы кровопотеря была максимальной, продолжила она, но тут мирмек снова прыгнул и Кромм ушёл с линии атаки, вздев глевию снизу вверх и разрубая летящего инсекта. Панцирь мирмека громко кракнул, с глевии полетели синие брызги. Отсечённая голова мирмека всё ещё щёлкала мандибулами, Кромм с усилием опустил на неё лезвие, ощутив покатость и всё неудобство цели. Ему, разумеется, удалось разрубить её, но древко глевии неприятно сыграло в ладони.

Он повернулся к аэринии и коротко бросил: рассказывай. Слушай, горожанин, с нескрываемым презрением ответила она, развяжи меня. Кромм срезал с её ноги кусок тряпки, вытер лезвие и сказал: нет, не буду. Я запрусь в рубке с женщинами и посмотрю, как тебя будут жрать. Мне кажется, будет прикольно. Он повернулся и пошёл к рубке, тщательно вслушиваясь в звуки вокруг. Нет, не оставляй меня, пожалуйста, нет, раздались крики аэринии. Кромм удовлетворённо хмыкнул и вновь повернулся к ней: это был мирмек? Да, кивнула аэриния. Небольшой. Как у любой иноформы у него высокая живучесть, поэтому огнестрельным, да и любым метательным оружием ты его не возьмешь. И мирмеки и арахниды двигаются не за счёт сокращения мышц, а за счёт мгновенного перераспределения давления и за счёт впрыскивания крови в полые трубчатые конечности. Понимаешь? Для этого им мало одного сердца, как у нас, им нужна сердечная цепочка. Поэтому что арахнида, что мирмек умирают только от мгновенной и обильной кровопотери, ясно? Поэтому развяжи меня и принеси мой доспех. Кто тебя послал, спросил Кромм. Аэриния открыла рот, но тут на палубу приземлились сразу три мирмека.

Болбес, гони вверх, они прибывают, в ужасе заорал Кромм. Эти мирмеки действительно оказались больше предыдущего и доходили Кромму почти до середины бедра. Кромм ринулся к ним и запоздало заметил, что инсекты распределили атаку. Прыгнул лишь один, а двое атаковали по низу с флангов. Кромм кувыркнулся вбок, надел ближайшего к нему мирмека на лезвие и подставил его под мандибулы инсекта, летящего навстречу. Тот в один взмах перекусил товарища и фактически наделся на подставленное лезвие, рассекшее его тело пополам почти до середины. Последний мирмек почти добрался до кроммовой ноги, но в последний момент Кромму удалось подставить между его щёлкающих мандибул рукоять глевии. Мандибулы заскрежетали по сверхпрочному полихитину, Кромм выхватил из-за длинной левой манжеты нож, некогда принадлежавший аэринии, и отсёк инсекту квадратную башку, упавшую на палубу с каменным стуком. Скуна, наконец, пошла вверх. Наверх, наверх, пел болбес в рубке.

Кромм повернулся к аэринии, чтобы продолжить допрос, но из-под правого борта раздалось стрекотание, он наклонился, свесив лезвие вниз и увидел лишь удаляющееся брюшко инсекта, покрытое стройными рядами волосков. Ему показалось, что мирмек испугался схватки, но когда он выпрямился, обнаружилось, что мерзкая тварь просто обежала скуну снизу по днищу и залезла через борт с другой стороны. Кромм бросился ему навстречу, пытаясь спасти аэринию, лежащую между ними, но не успел. Мирмек одним ударом челюстей почти отхватил стройную ногу девушки у середины бедра и длинная алая струя с силой хлестанула из порваной артерии. Аэриния умерла в ту же секунду от болевого шока. Кромм зарычал от досады, подбросил мирмека древком в воздух и с прыжка разрубил его повдоль.

Он выглянул за борт. Тут и там из зелени показывались головы мирмеков, угрожающе щёлкающих квадратными мандибулами. К счастью, скуна была уже достаточно высоко и мирмеки не допрыгивали до неё, с тяжёлым плеском плюхаясь в воду. Некоторые из них не всплывали, некоторые появлялись на поверхности и пытались плыть, но со странным хлопком исчезали в воде. Наконец Кромму удалось понять загадку их исчезновения. Одному мирмеку уже практически удалось вскарабкаться на отлогий берег, как из воды вынырнула гибкая чешуйчатая фигура с длинной серебристой острогой, проколола брюшко мирмеку, внутри него раздался хлопок, брюшко тут же разъехалось пополам, забрызгав берег синей кровью инсекта. Фигура тут же схватила мертвеца за заднюю пару лап и швырнула в воду, где его уже ждала пара рук, вне всякого сомнения, принадлежавшая такому же существу.

Это зулуманте, раздался сзади голос Элеи. Они антропоморфны и даже разумны. Во всяком случае, куда более разумны, чем самцы их вида, которые называются серенами. Те-то вообще полные идиоты, причём агрессивные. Впрочем, их мало и они живут недолго. Серены нужны только для спаривания и охраны потомства. Ты их ещё увидишь. Это тоже иноформы, спросил Кромм, всё ещё дивясь на гибкую и довольно женственную фигуру зулуманте.

Да, ответила Элеа: все разумные иноформы попали сюда в качестве экзотической пищи для душеедов. Мы с ними в одном положении. Мы одинаково боимся шавалитской ереси, боимся Рецидива, как бы мы не относились друг к другу, как только речь идёт о большой опасности, мы сразу вспоминаем, что не так давно вместе служили пищей этим упырям. А мирмеки тоже пища? Нет, душееды питаются только разумными существами, теми, кто действительно много чувствует и способен дать душееду насыщение своими страданиями. Есть, правда, сомниаты со своей точкой зрения. Их ересиарх Джинах проповедует равенство всех существ, способных чувствовать, и говорит, что все они равным образом нуждаются в любви. Сомниатов терпят, на них не охотятся, поскольку их мало и они безобидны. Но общая точка зрения называется Столп человечества. Она гласит: душееды – абсолютное зло и всякий отрицающий это, автоматически становится врагом человечества и подлежит немедленному уничтожению. Но почему так жёстко, спросил Кромм. Потому что точка зрения шавалитов даёт людям моральное оправдание снова открыться душеедам. А это уже было.

Эта дура сломала нашего болбеса, сказала Лопе, выходя из рубки и тряпкой вытирая руки от сажи. Поделом ей, добавила она, глядя на обескровленный труп аэринии, от которой тянулся длинный, постепенно ржавеющий кровяной след. Не говори так, Лопе, мягко сказала Элеа, она такая же теплокровная дочь человека-отца и человеческой матери, как и мы с тобой. Теплокровная?! Возмущённо вытаращила глаза Лопе, она предала теплоту своего тела, она же модификантка. Такая же грязь, как мантис, предавший свою человеческую природу.

Элеа присела на корточки возле мёртвой аэринии и закрыла ей веки: знаешь, Лопе, иногда у меня складывается сильное впечатление, что это не ты кровный потомок ересиарха Джинаха, а я. Я понимаю, что ты терпеть не можешь свою сомниатскую родню и сильно подозреваю, что ты сбежала в панепестимию, только чтобы не жить с ними. Но если ты хочешь стать буамини, тебе придётся оставить свою нетерпимость.

Матушка, я просто не приемлю этой слащавости, которую они несут. Мир есть любовь, всё пронизано любовью, это же чушь собачья, и Лопе возмущённо пнула голову мирмека. Буамини Элеа вздохнула и сказала: как бы то ни было, именно Джинах остановил каннибализм после скорбных событий. Это уже потом единобожники приписали все заслуги себе, а равнодушный к мирским благам Джинах им всё простил. Только из-за этого надо бы более уважительно относиться к его фигуре. Поклоняться ему в этом жестоком мире трудно, но уважать его необходимо. Даже не потому, что он твой двоюродный прапрадед. Троюродный, угрюмо поправила Лопе и тряхнула выбеленными волосами. Ты, кстати, пробовал мирмека, спросила она Кромма. Нет, удивлённо помотал головой Кромм. Зря, он на краба похож, чистый белок, только специй надо добавить. Я займусь.

Она подобрала валяющуюся на палубе половину мирмека за заднюю лапу и поволокла в сторону рубки. Уцелевшие полбашки инсекта стучали по щелястой палубе как мешок с щебнем. Лопе спохватилась, полуобернулась и сказала: матушка, нам срочно нужно найти живодела, иначе мы не дойдём до Привратника. Болбесу всё хуже, а я не могу всю ночь сидеть за него возле топки и прогревать нутониевые подъёмники. Скажи ему, чтобы взял южнее, ответила Элеа. Как увидит протоку на юг, пусть сразу сворачивает. Но южнее только поганые семьи живут, удивилась Лопе. Они тоже теплокровные дети человека-отца и человеческой матери, мягко сказала Элеа, им тоже требуется помощь буама. Матушка, порой вы невыносимы, фыркнула Лопе и скрылась в рубке. Ничего, дитя, Кромм защитит нас. Ведь так? Угу, кивнул Кромм.

Часа через четыре, уже практически в сумерках, скуна, взявшая курс точно на юг, дошла до пункта назначения. Кромм за это время успел сколотить из подручных средств и частей мантисов некое подобие турелей. Одну пневмопушку он установил на носу, а две оставшиеся – на корме скуны. Поскольку постоянно остывающему двиглу нужно было помочь, Кромм, под руководством Элеи, вывесил с бортов два воздушных весла – телескопические подобия мачты, направленные вбок-вниз с борта и несущие небольшие косые паруса. Он также поднял паруса на основной мачте. Они называются «стрекозиные крылья», пояснила Элеа, когда он со скепсисом посмотрел на череду узких парусов, с которыми скуна больше всего напоминала китайскую джонку.

Элеа посмотрела на горизонт, привычным жестом заправила тёмные прямые волосы за уши и сказала Кромму: я пойду переоденусь, смотри в оба. Они не каннибалы, но тоже не подарок. Если что-то не понравится в их поведении, смело стреляй по несущим шарам. Кромм не понял последней фразы, но переспрашивать не стал. Впрочем, примерно через четверть часа ходу, он понял, о чём именно говорила буамини.

Скуна подходила к большой летающей платформе, размером примерно с футбольное поле. В её центре виднелось небольшое здание, углы же и средняя часть краёв платформы плавно загибались кверху. Возникало ощущение, что со средневекового китайского дворца ураганом сорвало крышу и теперь она живёт своей собственной жизнью. С правого и левого торцов здания вверх поднимались огромные светящиеся пульбы, словно гигантские эдисоновые лампы, укутанные в дополнительную оболочку из толстенного стекла. По углам платформу тянули вверх четыре тёмных пузыря, на вид кожаных. Кромм услышал исходящее от них дыхание и его передёрнуло, показалось, что пузыри живые. Очевидно, это и есть несущие шары. Солнце почти закатилось и пульбы начали светиться ещё интенсивнее.

Лопе зажгла на носу масляный фонарь, надела его на длинный шест с крюком, обычно висящий за внешним бортом скуны, и описала несколько больших кругов. С платформы поднялись два виу-воу и подлетели к скуне, остановившись метров за десять. Они молча парили с минуту, ожидая, когда гости заговорят первыми. Кромм уже хотел прервать молчание, его смущало лишь то, что он совершенно не знает местного этикета и может случайно сделать глупость, о которой потом пожалеют все пассажиры скуны. Но тут на палубу поднялась Элеа.

Она вышла на нос и сбросила дорожный плащ, в который обычно куталась по дороге. Под ним обнаружилось белое с алыми вставками платье, настолько ослепительное и яркое, что Кромм на мгновение зажмурился, будто кто-то зажёг рядом ещё один светильник.

Она раскинула руки в стороны и гордо сказала: я – Элеа. Лопе встала рядом и громко пояснила людям, сидящим на виу-воу: это матушка Элеа, светлая буамини и член высочайшего буамакангая. Её интересует, есть ли на вашей платформе теплокровные люди, дети человека-отца и человеческой матери, нуждающиеся в помощи? Виу-воу подлетели ближе и лица сидящих стали видны куда лучше. Честно говоря, людям с такими рожами Кромм бы не доверил даже мусорное ведро подержать, но Элеа, судя по всему, придерживалась иного мнения.

Мужчина постарше почти поравнялся с носом скуны и, краснея от смущения, ответил: на этой платформе нет модификантов, загрязнивших свою природу, светлая буамини. Но мы семья, объявившая себя непокорной, и живём не по закону. Это ничего, сынок, сказала Элеа. Если вы окажете нам гостеприимство и потом проводите до границы ваших охотничьих полей, я осмотрю ваших людей. У вас есть свой живодел? Да, светлая буамини, кивнул мужчина. Он теплокровный? Да, наш живодел суть сын человека-отца и человеческой матери. Прекрасно. Кромм, опусти пневмопушку, а ты, Лопе, принеси мяса. Если Кромм поделится своим алкоголем, мы сможем предложить нашим любезным хозяевам хоть что-то, отдалённо похожее на дар.